Хранить вечно.Дело №3

VII

Полезная всё же штука — регулярное пассажирское сообщение! Во всяком случае, до тех пор, пока автомобиль остаётся на просторах Республики Советов всё же роскошью, а не средством передвижения — и продолжаться это будет по моим подсчётам никак не меньше лет пятидесяти. Красно-жёлтый, на шасси грузовичка АМО автобус высадил меня возле развилки, где от харьковского шоссе отходила вправо грунтовка, ведущая к коммуне, прощально квакнул клаксоном и покатил дальше. Чумацкие лошадёнки, даже по зимнему времени запряжённые в телеги и брички, шарахались от механического дива, а их хозяева, вислоусые и красноносые Тарасы с Мыколами в тулупах и бараньих шапках провожали первенца сельского общественного транспорта сакраментальными «Тю!..» и многословными напутствиями, насквозь непристойного содержания.

До ворот с сетчатой вывеской «Детская трудовая коммуна имени тов. Ягоды» от развилки было пешком километра полтора — через деревянный мост, возле которого мы однажды повстречали цыганский табор.

Наручные часы (подлинный «Лонжин», купленный на остатки валюты в Гамбурге перед тем, как садиться на пароход) показывали девять-тридцать утра. Коммуна уже проснулась, позавтракала и готовилась вступить в очередной трудовой и учебный день. Пробраться в главный корпус незамеченным нечего и думать, да и смысла в этом совершено никакого — наверняка моё отсутствие замечено на утренней поверке, замечено и отмечено в журнале дежкома, куда заносятся факты всех, даже мелких нарушений. На предмет принятия соответствующих мер. Отрабатывать же честно заработанный наряд, размахивая лопатой для снега, мне не улыбалось — намахался уже за предыдущие три дня, причём добровольно, без всякой за собой вины! — а потому я решил следовать мудрому правилу, изложенному ещё в фильме «Айболит-66».

Нормальные герои, как пел Ролан быков в роли Бармалея,всегда идут в обход — а потому я свернул с тракта, недоходя до ворот коммуны — аккурат там, где придорожные заросли прорезает тропинка, выводящая на зады «особого корпуса». Ну и досталось мне на этой кривой дорожке не меньше, чем кинематографическим пиратам — тропка была сплошь завалена снегом, проторивать её приходилось, считай, заново, и к неприметной калитке в ограде я подошёл злой, уставший и пропотевший насквозь. И даже не пришлось нисколько притворяться, чтобы переодеться, сменить промокшие ботинки и юнгштурмовку с брюками на рабочую обувь и одежду, смену которой мы держали в шкафчиках, в «особом корпусе». Оставалось развешать мокрое на трубах парового отопления (комната, в которой мы отсиживались во время карантина всё ещё числилась за нами) и, как ни в чём ни бывало, направиться по расчищенной «нарядниками» дорожке к главному корпусу. Типа: «я тут заглянул вчера перед отбоем в «особый корпус» по срочному и чрезвычайно секретному делу, да так там и заночевал — у нас, спецкурсантов такое случается…

Не прокатило. Дневальный тормознул меня у ступеней лестницы, ведущий на второй этаж, в спальни, велел дожидаться, а сам послал за дежкомом. Как выяснилось, тот сегодня, ещё после завтрака не поленился навести справки — и выяснить, что коммунар четвёртого отряда Алексей Давыдов в коммуне не появлялся, а значит, на полном основании числится в злостных нетчиках и, как таковой, подлежит… и так далее, по списку. Уже через полчаса я старательно сгребал снег перед крыльцом — два наряда за неявку в срок и ещё два сверху, за попытку ввести в заблуждение дежурного командира, — находя утешение в воспоминаниях о вчерашнем вечере. И особенно, конечно, о том, что было ночью.

Всё началось в кафе — здесь их принято называть кофейнями. За время недавнего путешествия мы, все трое, пристрастились к хорошему кофе — кто-то, например, Татьяна, впервые открыл для себя этот дивный напиток, кто-то же, как мы с Марком, обновили давнюю привязанность. И вот, увидев на бульваре вывеску с чашкой и россыпью зёрен, мы не сговариваясь, повернули в том направлении.

Кофе в заведении оказался так себе, а цены, наоборот, способны были ввергнуть в оторопь человека неподготовленного. Но тут уж ничего не поделать — культура употребления ароматного напитка на просторах СССР ещё не сложилась, и кофе, тем более, сваренный по всем правилам, проходил здесь по разряду дорогостоящей экзотики. Зато выпечка — крошечные песочные корзиночки с заварным кремом пяти различных видов — были выше всякой критики, и мы успели уполовинить целое блюдо с этими лакомствами, когда взгляд мой упал на женщину за столиком у дальнего окна.

Она сидела к нам вполоборота, и лица я разглядеть не мог — и, тем не менее, сразу испытал острый электрический укол узнавания. Елена свет-Андреевна, красавица моя ненаглядная! Как всегда, убийственно элегантна: жакет в крупную шотландскую клетку, длинная, заметно ниже колен, юбка цвета беж, собранная в мелкую складку. На стройных ножках — зимние ботиночки, отделанные мехом, разумеется, на неизменных каблуках. На очаровательной головке шляпка, которую она, пользуясь извечной женской привилегией, не стала снимать. Словно и не в столице Советской Украины она, а на парижском бульваре — зашла, села за привычный столик, и гарсон принёс ей то же, что и приносит каждый день, когда она заглядывает сюда.

Я вспомнил, как сравнивал эту великолепную женщину с миловидной Есфирью Соломоновной — и мне немедленно стало неловко. Вот что значит чересчур долгое воздержание…

Конечно, она почувствовала мой взгляд, но резко оборачиваться не стала. Раскурила тонкую дамскую сигарету на длинном мундштуке, глотнула кофе из крошечной чашечки — и только тогда непринуждённо, будто бы без всякого повода, сменила позу — так, чтобы иметь возможность встретиться взглядами со мной. Я сделал над собой невероятное усилие и повернулся к Марку, как раз затеявшего с Татьяной спор о том, следует ли им, как комсомольцам, передать все полученные «премиальные» в Осоавиахим или, скажем, на нужды индустриализации — или можно оставить себе несколько сотен рублей?

..Не хватало ещё, чтобы они её заметили!..

Не заметили, обошлось. Через пару минут она встала, что-то сказала официанту и поплыла (вульгарное «пошла» тут явно не годилось) к выходу. Судя по тому, что не торопилась расплачиваться, решила навестить дамскую комнату. В мою сторону — ни полвзгляда, ни намёка на интерес.

Что ж, сигнал принят и понят… Я медленно досчитал до двадцати пяти и тоже поднялся со стула.

— Сейчас вернусь. А вы пока глядите, не прикончите всю эту вкуснотищу! — сказал я беззаботным голосом, кивнув на блюдо с остатками корзиночек — и направился к зеркальным дверям, прилагая титанические усилия, чтобы не броситься бегом.

Елена ждала возле гардероба — и я видел, как вспыхнули радостью её глаза, когда я появился в дверях. Однако, она осталась верна себе — кисть чуть дёрнулась вверх, в извечном жесте: палец, приложенный к губам, тише! Я сбавил шаг и подошёл, стараясь встать так, чтобы между мной и стеклянной дверью, ведущей в зал, находилась кадка, в которой, в компании двух-трёх десятков вдавленных в пересохший грунт окурков чахнул большой развесистый фикус. Она повернула голову в мою сторону и беззвучно, одними губами, произнесла: «через полчаса, напротив здания горсовета». Я кивнул — до назначенного места скорым шагом было не больше пяти минут, и я ещё успею допить кофе и придумать подходящую версию, объясняющую предстоящую отлучку.

Зимний день неуклонно катился к ранним сумеркам, и я ожидал, что Елена, как и при прошлой нашей встрече в Харькове, предложит сперва посидеть в ресторане, и только потом отправиться в гостиницу. И ошибся — она подсунула руку в перчатке мне под локоть и со словами «пойдём, у меня в городе уютная квартирка», увлекла меня к стоянке таксомоторов. Дорога заняла не больше четверти часа, и за это время моя спутница успела рассказать, что с тех самых пор, как оставила работу в коммуне (как я понял, по распоряжению Гоппиуса), она преподавала в одном из харьковских ВУЗов. В каком именно, не уточнила, но ВУЗ этот был, надо думать, не из последних, поскольку выделил сотруднице вполне приличную двухкомнатную квартиру — служебную, разумеется, но это всё равно выглядело достаточно необычно на фоне «квартирного вопроса», свирепствующего в столице Советской Украины. Располагалась квартира неподалёку от общежития авиазавода, где мы не раз ночевали во время поездок в аэроклуб. Район, прямо скажем, не из фешенебельных — обыкновенная рабочая окраина, куда таксист согласился везти, только когда я посулил ему рубль «сверху счётчика». Дом, в котором располагались её «апартаменты», тоже мало напоминал хоромы. Двухэтажный, неказистый, обшарпанный, стены цокольного этажа сложены из кирпича, второго — из потемневших от времени брёвен. Елена обитала как раз на втором, куда вела узкая, отчаянно скрипящая лестница. Лампочка над ней отсутствовала, как явление, и я чуть не расквасил нос, поскользнувшись на какой-то дряни, когда поднимался вслед за ней наверх.

…дверь скрипнула, захлопываясь от сквозняка. Я зашарил по стене в поисках выключателя, но узкая ладонь перехватила мою руку, обжигающие губы впились в мой рот. Пальто, коммунарская шинель, жакет, юбка, юнгштурмовка — брошенная одежда отмечала наш путь к постели. Избавляя её от легчайшей шёлковой нежно-зелёной рубашки (в более поздние времена такие будут называть комбинациями) я обнаружил, что мой пассия, оказывается, не забыла о моих пристрастиях, не став расстёгивать пояс, поддерживающий чёрные, со швами сзади, чулки. А уж когда она успела сменить зимние ботиночки на меху на чёрные туфли на вызывающе тонком и высоком каблуке — сие есть тайна, доступная только женщине. А ещё — Елена, похоже, взяла в привычку производить некую косметическую операцию с лобком, в результате которой от курчавой каштановой поросли осталась только сужающаяся книзу дорожка. Туда и скользнули мои пальцы — ответом стал лёгкий вздох, еле слышное «не торопись… нежнее…» и острые ноготки, впившиеся мне в спину.

Вино было терпким, тёмно-красным — настоящее кахетинское десятилетней к тому же выдержки, подарок пилота «Воздухпути», который, в свою очередь, доставил его с Кавказских Минеральных вод. Когда Елена сообщила об этом, вытаскивая пробку из горлышка глиняного, оплетённого соломой кувшина, меня на миг кольнула ревность. Кольнула — и немедленно оставила в покое: в конце концов, не думал же я, что эта женщина собирается хранить мне верность? Тем более, что о любви между нами речи никогда не было — сплошная физиология, да ещё, пожалуй, сдержанный, уважительный интерес друг к другу. Чисто человеческий, прошу отметить — видела она во мне что-то выделяющее меня на фоне других сверстников.

Как и я в ней, впрочем…

Я принял из рук Елены рюмку и сделал, приподнявшись на локте, глоток. Вкус был восхитительным — в меру терпким, бархатистым, с лёгкой, едва угадывающейся горчинкой.

— А ведь скоро мы будем видеться гораздо чаще. — она отставила кувшин на столик, перевернулась и стала водить остро отточенным ярко-красным ноготком по моей груди. — Ваше начальство настоятельно требует, чтобы я вернулась в коммуну, на своё прежнее место. Между прочим, ради тебя, персонально!