Добрым словом и револьвером

— Эээ... Справлюсь, конечно, но с ними победа будет более полной! — немедленно включил заднюю кайзер. — Эээ. Давай обсудим, Никки, границы твоих владений на полуострове Бретань!

И почали кайзер с государем спорить, да рядить: сколько земель во Франции может отойти в русское подданство. Вильгельм даже бузить раза два начинал, да у нашего государя-батюшки не забалуешь. Договорились, в конце концов, и на крупномасштабной карте, принесенной Филькой (государь-то ее заранее припас!) границы начертили и своими подписями заверили. Також кайзер подмахнул и бумаги, по которым обещался передать нам Корсику, Новую Каледонию и Гвиану.

Опосля отдельно обсудили планы войны и решили (уже на словах, бумаг не подписывая), что как, значит, кайзер, на Францию пойдет, так тем же часом русское воинство на Австрию насядет. Слукавил тут государь — на австрияков-то мы собрались уже в этом месяце напасть, войска почти закончили сосредоточение и полк графа Рукавишникова в полном составе под Варшавой стоит.

В общем, уговорились они обо всем, только когда на моих знаменитых часах уже четыре пополудни прозвонило. Тут государь встал и рукой нам махнул:

— Егор, Степан! Идите сюда! Да, Егорка, спроси там чего пожевать, а то жрать охота — спасу нет!

Ну, тут уж все засуетились, забегали. И наши, и немецкие. Наши быстренько ухи котел притащили, кислицы там, чесночку молодого — известно, что государь простую еду прежде всего уважает. Ну, и очищенной на стол выставили: какая ж уха, да без очищенной? Тем более, что водка-то это новая — его сиятельство Ляксандра Михалыч Рукавишников давеча три ящика привез — подарок, грит, от товарища Горегляда, первая в мире водка на спирте-ректификате, называется «Столичная». Мягкая, зараза, как водица…

Кайзеровские парни, ты глядь — косулю волокут. Уже стал быть освежеванную. Тут же костерок, да над углями давай мясо печь. Чудные они все ж, немцы: мясо пивом поливают. Нет бы, мясо зажарить, а пиво уже потом в себе залить. Чудные…

Выпили государь с Вильгельмом по первой, да и нам дозволили. Потом и по второй, и по третьей… Государя верно с устатку и разобрало: обнял он кайзера эдак, по-братски, да и говорит ему:

— Вилли, а ведь у меня к тебе еще маленькая просьба есть. Так, не просьба — просьбишка…

Кайзер ему в ответ:

— Для тебя, дорогой брат, всю что угодно, — а сам облобызать государя норовит. Тоже, видать, развезло человека…

А батюшка наш ему говорит заплетающимся языком:

— Живет во Франции несколько сотен моих подданных. Преступников, сбежавших от правосудия. Лягушатники, уроды сраные, отказываются нам их выдавать. Мол, борцуны они с режимом. То бишь — с моей царской властью. Диссиденты, бля... Твари конченые... — на щеке государя аж слеза блеснула — настолько ему обидно было за тех «диссидентов».

— Ты хочешь, Никки, чтобы мои солдаты их арестовали? Ты мне только список дай! В кратчайшие сроки после оккупации всех переловим и тебе в опломбированных вагонах привезем! — раздухарился кайзер, увидев страдания государя.

— Не хочу твоих доблестных солдат такими неприятными делами занимать! Людишки те — говно редкое, пачкаться еще об них... — государь-батюшка смахнул одинокую слезу.

— А как же тогда?.. — оторопел кайзер.

— Вилли, брат, мой, очень тебя прошу: отдай этих выблядков… ну, вон , хоть князю Сергею. Он с ними поговорит, на путь истинный наставит. Пусть с твоими войсками несколько его офицеров пойдут. Ну, как несколько — десятка три-четыре. Они сами всех диссидентов приберут, твоих солдатиков не побеспокоят!

Вильгельм только головой мотнул: согласен, мол. И тут же кто-то из свиты князя Сергея, кажись следак этот молодой, поручик Володька Ульянов ему бумагу подсунул, кайзер подмахнул не глядя. А поручик, которого батюшка-государь, да Ляксандра Михалыч меж собой почему-то «Лениным» кличут, вмиг бумагу в папку кожаную сунул и канул в туман, только сапоги начищенные блеснули.

И тут я мельком взгляд государев перехватил. Да за малым чуть не упал: взгляд у государя вовсе тверезый, да жесткий такой, холодный. Ох, чует мое сердце, пойдут эти диссиденты путем истинным, да прямиком и в Сибирь… А может и не пойдут — прямо там, на месте их и прикопают — и концы в воду — война ведь кругом, а на ней всяко бывает.