Хитрая затея

Глава 29. Открытия и признания

— Вы, Алексей Филиппович, хотя бы представляете, что вы мне принесли?! — закончив чтение, князь Белозёрский ещё какое-то время молчал, прежде чем спросить. Вопрос, конечно, образцом изысканной вежливости не назовёшь, но понять князя было можно — показывать волнение и растерянность, пусть даже и вызванные приятными новостями, у аристократов старой школы считается дурным тоном, вот его светлость и попытался скрыть охватившие его чувства таким образом. Не очень удачным, да, но так уж вышло.

— Как мне кажется, Владимир Михайлович, вполне представляю, — ответил я. — Уникальный памятник русской словесности, по достоинствам своим превышающий все известные тексты своего времени, да и многие последующие тоже.

— Превосходно, Алексей Филиппович! Лучше бы я и сам не сказал, — похвалил князь и, всё ещё пребывая в переизбытке чувств, нараспев продекламировал первые слова: — «Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславича?». Великолепно! Просто великолепно!

Слегка склонив голову, я обозначил полное согласие со словами князя. Да, в моём бывшем мире «Слово о полку Игореве» открыли раньше и не при таких обстоятельствах, но здесь, надеюсь, оригинал, точнее, более поздняя копия с утраченного в темноте прошедших веков оригинала, не пропадёт. Хотя бы потому, что не будет причин, которые в истории моего прошлого привели к Московскому пожару двенадцатого года…

— Алексей Филиппович, каково сейчас положение рукописи в правовом рассмотрении? — поинтересовался князь. — Её необходимо переложить на современный язык и опубликовать, но кто обладает законными правами и к кому обращаться за разрешением?

— Пока что рукописью на законных основаниях владеет приказной советник Ташлин, — начал я, князь воспользовался паузой и немедленно вставил вопрос:

— Ташлин? Евгений Павлович? Из Палаты государева двора?

— Именно так, Владимир Михайлович, — подтвердил я. Удивляться тому, что князь знает о чиновнике, занимающемся пополнением казённых хранилищ древностей, я не стал, уж кому такого человека не знать, как одному из крупнейших знатоков тех самых древностей? — Но в настоящее время, — продолжил я, — Ташлин состоит в розыскании по обвинению в воровстве казённых денег, так что к тому времени, как вы подготовите рукопись к печати, она будет обращена в казну.

С этим тут у нас строго. По делам о казнокрадстве конфискация имущества всегда идёт обязательным приложением к каторге. Впрочем, мера эта применяется с известной осмотрительностью и, насколько я понимал, часть денег, вырученных от продажи имущества Ташлина, пойдёт на содержание его детей в пансионах казённых учебных заведений.

— Ташлин, было дело, подавал немалые надежды, — задумчиво сказал князь. — И ценные находки на его счету имелись. Но, должен сказать, что-то очень редкое он не находил уже давно. А теперь, стало быть, нашёл и решил оставить себе… Кстати, Алексей Филиппович, не удовлетворите моё любопытство: за сколько Ташлин эту рукопись купил?

— Не знаю, Владимир Михайлович, — пожал я плечами. — Не знаю. А за сколько он мог бы её продать, на ваш взгляд?

— За сколько? — переспросил князь. — За сто рублей, за тысячу, за десять тысяч… Ценность этого слова невозможно пересчитать в деньги, поэтому речь здесь может идти о той лишь цене, на которую согласились бы продавец и покупатель.

— И именно эта цена стала бы начальной при следующей перепродаже, — показал я понимание экономической стороны вопроса.

— Теперь никаких перепродаж не будет, — князь произнёс эти слова не допускающим возражений тоном. — Рукопись займёт почётное место в Царской библиотеке. Вас же, Алексей Филиппович, я попрошу составить перечень лиц, содействовавших открытию рукописи и её вызволению от воров, дабы оные лица не остались без государева поощрения. Я понимаю, что перечень вы могли бы подать государю и сами, через вашего дядю или, — тут князь позволил себе добродушную улыбку, — через царевича Леонида Васильевича, но, согласитесь, применительно к имеющимся обстоятельствам более уместным будет именно моё в том посредничество.

Мне оставалось лишь признать правоту князя Белозёрского. Действительно, если он передаст царю рукопись вместе с переписью отличившихся, это будет наилучшим способом испросить для них награды.

— Ещё одна просьба, Алексей Филиппович, — я уже понимал, чего пожелает князь, тем приятнее было получить подтверждение. — Оставьте мне рукопись. Я не знаю, сколько ещё отпустит мне Господь, и хочу успеть самолично подготовить её к изданию. Это стало бы достойным завершением моих трудов.

Что ж, угадал. Крамницу я вчера ещё говорил, что князь почти наверняка о том попросит, и убедил-таки Ивана Адамовича пойти навстречу, хоть оно и стоило мне некоторых усилий. Ничего, вот скажу ему, чтобы готовился к царским милостям, пусть порадуется, заодно и поймёт, что не зря я его уламывал.

Ради такого случая мы с князем пропустили по паре чарок можжевеловой под ветчину и паштет, потом чаю попили да побеседовали. Князь поделился со мною воспоминаниями о предпоследней войне со шведами, я с ним — впечатлениями о войне последней. Владимир Михайлович оказался замечательным рассказчиком и прекрасным слушателем, и я, слегка расслабившись, как-то само собой пропустил несколько словечек и оборотов из прошлой жизни, за которые князь немедленно и уцепился.

— Вам бы, Алексей Филиппович, себя в изящной словесности попробовать, — с доброй усмешкой посоветовал князь, выслушав историю про Кошкина Деда. — Если у вас получится писать столь же живо и ярко, как вы говорите, ваши сочинения обязательно найдут благодарный отклик у читателя. Или вы уже что-то успели сочинить? Признайтесь, ведь я прав?

Да уж, князю бы розыск проводить вместо меня, хе-хе… Правда, не сочинил, а пересказал, но для здешнего мира это всё равно что сочинил — тут такого никто ещё не написал. Может, и правда, есть смысл стать первым? Кстати, а кто мешает мне и в самом деле сочинить пару-тройку небольших рассказов о той же войне?

— Да, Владимир Михайлович, успел, — со вздохом признался я. — Правда, там ничего серьёзного… Сказки для младшей сестрёнки сочинял.

— Так издайте их, — в устах князя это звучало скорее повелением, чем советом. — Хорошие сказки тоже нужны, а плохих вы, Алексей Филиппович, не сочинили бы, я в том уверен.

— Ну что вы, Владимир Михайлович, — запротестовал я. — Мне невместно. Я магистр артефакторики и магиологии, сейчас вот диссертацию пишу, доктором стать собираюсь, я известен как изобретатель, скоро и как преподаватель артефакторики известен стану, а тут вдруг — сказки…

Что самое смешное, я же и сам не так давно думал об издании сказок, и сейчас не столько отнекивался от предложения князя Белозёрского, сколько проверял пришедшее мне в голову соображение, как тут лучше поступить.

— А под псевдонимом их издать ежели? — ну точно, князь высказал точно ту же самую мысль, до коей додумался я сам. — Я вам издателя Смирнова готов рекомендовать, Ивана Фёдоровича, он хоть и из купеческого сословия, человек честнейший, и ежели вы с ним уговоритесь, что под псевдонимом издаваться будете, он ваше имя никому и никогда не раскроет. Я, кстати, у него и «Слово о полку Игореве» печатать собираюсь, заодно и ваши сочинения ему присоветую.

Нечего и говорить, что такое решение, да ещё и такая протекция меня более чем устраивали, и я дал князю себя уговорить. Не уверен, что книги принесут мне много денег, но всё больше, чем ничего, лишними они точно не будут. Главное, от этого издателя Смирнова я буду всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы мои сказки вышли именно с иллюстрациями Оленьки и никак иначе. Да, и не забыть потом уши ватой заткнуть, когда отпечатанные книги названой сестрице принесу, а то от радости она так завизжит, что как бы со мной чего не надо не случилось…

Уходил от князя Белозёрского я в прекраснейшем настроении. После беседы с Владимиром Михайловичем я ощущал себя отдохнувшим и полным сил, готовым на всяческие подвиги и беспримерный героизм. Что ж, откладывать совершение подвигов в долгий ящик не стоило, и я отправился прямиком туда, где те самые подвиги от меня сейчас требовались — в Знаменскую губную управу.

Едва я переступил порог кабинета Крамница, пристав вывалил на меня новости. Новостей, правда, имелось всего две и по странному совпадению обе были связаны с доставкой служебных бумаг.

Во-первых, Палата государева надзора прислала-таки дело о воровстве в Палате государева двора. Крамниц уже отправил стражников брать Ташлина, чтобы тот посидел в камере, пока мы присланное дело изучим. Сидеть Ташлину, как я понимал, предстояло не менее чем до завтра, так что у него будет достаточно времени проникнуться тяжестью своего положения, а значит, мы имеем право ожидать от пока ещё приказного советника и большей разговорчивости на допросе.

Во-вторых, из Риги мы получили справку по мещанке Кларе Липпе, чья дочь Эльза занимала сейчас в управе камеру, соседнюю с той, куда скоро поселят Ташлина. Согласно присланной справке, Клара Липпе уже много лет страдает суставною ломотою[40], а полтора года назад болезнь почти лишила женщину возможности не только самостоятельно передвигаться, но и зарабатывать шитьём, чем она занималась ранее. Однако же осенью прошлого года лечить Клару Липпе взялся известный в Риге доктор Клотц, состояние больной стало улучшаться и к настоящему времени Клара Липпе смогла вернуться к своему занятию. Отдельно указывалось, что заработки оной Липпе не позволяли ей оплачивать услуги доктора Клотца, но двадцать пятого сентября прошлого года Клотц получил в Рижском отделении Русско-Балтийского банка сто пятьдесят рублей по чеку, подписанному Маргаритой фон Альштетт, а двадцатого октября — ещё двести семьдесят пять рублей также по чеку. Будучи опрошенным, доктор Клотц показал, что в начале сентября получил от баронессы фон Альштетт письмо с просьбой пользовать Клару Липпе и обещанием оплаты по названным им расценкам. Выслав баронессе свои условия, он получил в ответ чек с задатком и затем, по окончании лечения, с окончательным расчётом. Письма баронесса посылала ему из Москвы. Каких-либо претензий к баронессе доктор не имел. Сама Клара Липпе показала, что поиском денег на лечение занималась её дочь Эльза, кто дал дочери деньги, она не знает, и у кого дочь сейчас служит, не знает тоже.

Отдельно прилагалось письменное ручательство самого доктора Клотца в том, что лечение суставной ломоты у Клары Липпе проводилось в полном соответствии с правилами, установленными Рижской гильдией врачей, а также перечень применявшихся в ходе лечения лекарств и артефактов.

Я предложил Крамницу допросить Эльзу Липпе прямо сейчас, раз уж Ташлина он собирался трясти завтра, пристав без особых раздумий согласился, и уже через четверть часа девица сидела перед нами.

— Липпе, ты понимаешь, что тебя не в попытках выдать себя за благородную госпожу обвинять будут, а в пособничестве в предумышленном отравлении? — спросил Крамниц, дав ей в очередной раз повторить уже знакомые нам слова.