Книга Розы

Глава третья

Прелюбодеяние.

Из всех двойных стандартов, столь рьяно практиковавшихся в верхних эшелонах рейха, отношение к сексу стояло на особом месте.

Неофициальные внебрачные связи процветали. У большинства высокопоставленных чиновников — и женатых, и холостых — были любовницы, благо эти мужчины могли выбрать себе любую гели. В то же время официально это строго запрещалось, а в последнее время неодобрительное отношение к связям на стороне дошло до высочайшего уровня.

С годами и без того монашеские наклонности протектора еще более ужесточились, и он публично заявил, что ему неловко ужинать за одним столом с любой женщиной, кроме своей жены. Несмотря на фамилию, Розенберг не был евреем, однако подозрения в еврейском происхождении, преследовавшие его всю жизнь, лишь усиливали его одержимость чистотой крови и убеждение, что супружеская измена заслуживает смертной казни. Да, режим всеми силами борется за повышение рождаемости, но святость брака важнее.

Роза тоже не одобряла супружеские измены, но год назад, в тот день, когда на нее обратил внимание помощник комиссара по культуре Мартин Кройц, ей это не помогло.

Подсознательно она ощутила смутный интерес еще до того, как увидела его. Едва уловимая волна повернутых голов и перешептываний следовала за ним, пока он шел к ее столу между рядами машинисток под стрекот пишущих машинок и звон телефонов. Щегольская форма с орлом над нагрудным карманом и повязкой с черной буквой «А» на красном фоне на рукаве притягивала взгляды. Со всех сторон слышались шепотки и смешки. Что такая важная персона забыла у стола скромной молодой сотрудницы министерства? А уж тем более сам красавчик Мартин Кройц, резко выделявшийся своим загорелым улыбчивым лицом на фоне бесформенных баварцев и угрюмых тонкогубых пруссаков в очках с тонкими оправами, населявших верхние этажи всех министерств правительства и не интересовавшихся ничем, кроме показателей и отчетности. Кройц излучал грубоватую мужественность, в нем было что-то итальянское. Если бы ему нравилась опера, то уж точно Верди, никак не Вагнер.

В отличие от других чиновников министерства, демонстративно разговаривающих исключительно на своем родном языке, Кройц обратился к Розе по-английски, что еще добавило таинственности. В принципе родной язык не запрещался, но и в школах, и в конторах говорили на официальном языке, и большинство чиновников разговаривало только по-немецки.

— Нельзя ли с вами побеседовать, мисс Рэнсом? С глазу на глаз, если можно.

— Мне взять?.. — она кивнула на папку для стенографии.

— Что? Нет-нет. Это не понадобится.

Он провел ее сначала по мрачному коридору, а потом мимо сидевшего перед его кабинетом одетого в форму секретаря Отто Коля — свиноподобного саксонца с короткой щетиной волос на голове, с плохо скрываемым любопытством проводившего их взглядом.

Мартин занимал один из самых роскошных кабинетов в здании: толстый ковер, сервировочный столик с напитками, монументальный письменный стол из красного дерева и потрясающий вид на Темзу. На боковом столике стоял бюст Ренуара, стены украшали картины старых мастеров — Констебла, Вермеера, Тициана и Рембрандта, отобранные в Национальной галерее. Данная привилегия распространялась на всех чиновников высшего эшелона, однако это имело и свои недостатки. Шедевры искусства западной цивилизации, конечно, вдохновляли сами по себе, но правилами министерства предписывалось, чтобы в каждом кабинете висел официальный портрет Вождя, и последняя его версия, где он выглядел одряхлевшим коротышкой с землистого цвета лицом, смотрелась особенно нелепо рядом с портретом молодого человека (работы Бронзино), чьи тонкие черты и взгляд, присущий человеку эпохи Возрождения, за последние четыреста лет ничуть не утратили своего очарования.

Сложив ладони под подбородком и скрестив затянутые в сапоги ноги, Кройц изучающе смотрел на Розу.

— Присаживайтесь, пожалуйста, мисс Рэнсом. Сигарету?

— Нет, спасибо.

— Не возражаете, если я закурю?

Она покачала головой, все еще в недоумении, и натянула твидовую юбку пониже на колени. Взяв со стола массивную серебряную зажигалку с золотым гербом Союза, Кройц прикурил и аккуратно положил зажигалку на место.

— Я пригласил вас сюда потому, что у меня есть работа, связанная с книгами. Скажите, вы любите книги?

Любит ли она книги? Конечно, когда-то любила…

Она выросла в южном Лондоне в не слишком благополучной семье: отец после контузии на фронте страдал внезапными приступами ярости, а задача матери состояла в том, чтобы его успокаивать. Когда начиналась очередная перепалка, Роза и ее старшая сестра сбегали, чтобы переждать бурю: Селия — в свою комнату играть с куклами, а Роза — в сад, где забиралась на ветку старой груши с книжкой. Она до сих пор помнила тихое воркование лесных голубей, шуршавших в листве; сонное гудение пчел; мягкий стук падающих в траву груш. В том возрасте она читала книги о приключениях, зверях и храбрых девочках из школ-интернатов, которые становились сыщицами и ловили преступников. Книги служили прибежищем в ее уединении.

— Я любила книги, — созналась она. — В детстве.

— Я так и думал.

Роза покраснела от одной мысли о том, что он о ней думал. Она совершенно точно никогда не думала о нем. За исключением его имени и того факта, что он заместитель комиссара, Роза абсолютно ничего не знала о Мартине Кройце. Она видела лишь его форму, совершенно не замечая за ней человека.

Теперь, разглядев его повнимательнее, она увидела мужчину немного за пятьдесят, мускулистого, подтянутого, со слегка насмешливым выражением лица. Однако за улыбкой сквозили озабоченность и грусть. Лицо бороздили глубокие морщины, а те, что залегли между бровей, свидетельствовали о постоянном напряжении. У нее мелькнула мысль, что горбинку на носу он получил в драке. Щеку по диагонали пересекал неровный шрам. Тем не менее, если его и терзали внутренние бури, это не мешало ему тщательно следить за своей внешностью. Смазанные бриолином волосы, гладко зачесанные назад, полированные ногти и приятный запах мужского одеколона… На столе она заметила фото женщины с четырьмя детьми: статная дама с квадратным подбородком (видимо, фрау Кройц), маленькие девочки с льняными косичками и мальчики в коротких кожаных штанишках.

— А сейчас вы читаете?

— У меня нет для этого времени, — сухо ответила она.

Все граждане знали, что лучше не распространяться о своих предпочтениях. Чтение как таковое не запрещалось. Министерство даже ежегодно публиковало список «полезной просветительской литературы», однако увлечение книгами в свободное время, помимо школы или служебных обязанностей, считалось не подобающим женщине. Такого рода занятия привлекали внимание и порождали сплетни.

— А если свободное время появляется, я трачу его на шитье одежды.

— Разумеется. — Он пожал плечами. — Мы все загружены работой. Из Берлина только что пришел целый ворох новых распоряжений, которые нужно выполнять, и я не представляю, как мне успеть все это сделать. Они хотят перенести половину архива Министерства иностранных дел в Лондон, но не выделяют дополнительных площадей. Мне придется найти место для сотен коробок с документами, словно у меня есть волшебная палочка и я могу создать персонал и помещения из ничего. — Он коротко рассмеялся. — Однако о моих проблемах вам знать ни к чему…

Роза сидела неподвижно, внимательно слушая, но не вступая в разговор.

— Вся эта бюрократия… А что нам, несчастным канцелярским крысам, еще остается? Он усмехнулся. — Выполняй указания и не задавай вопросов. У английского поэта Теннисона есть строка о проигранном англичанами сражении, где солдаты говорят: нам приказ не обсуждать…

— Выполнять и умирать, — невольно продолжила Роза.

— Именно! — В его глазах блеснуло торжество. — Вы сказали, что не читаете, но похоже, это не так!

Роза мысленно выругала себя. Кройц ее подловил: расставил ловушку своими жалобами на бюрократию, и она тут же в нее угодила.

— Вовсе нет. Это у меня от отца. Он любил поэзию, часто декламировал стихи. Я не понимала и половины, но засело в памяти.

— И тем не менее… — Кройц откинулся на спинку кресла и провел ладонью по волосам. — Уверен, вы в курсе, что протектор очень интересуется литературой.

— Я мало что о нем знаю, — ответила она, решив, что такая формулировка безопаснее.

Вполне правдоподобный ответ. Протектора мало кто видел. Тем же, кому случалось увидеть его в коричневой широкополой шляпе и длинном плаще, когда он садился в «мерседес» на Даунинг-стрит, не верилось, что это самый могущественный человек в стране.

Ученый, архитектор и рьяный сторонник гомеопатии, Альфред Розенберг в свои шестьдесят выглядел на все семьдесят. С нездоровым цветом лица, постоянно нахмуренными бровями и глубоко посаженными темными глазами, протектор больше походил на похоронных дел мастера, чем на политика. С трудом верилось, что человек со столь ледяным характером может питать к чему-либо теплые чувства, и уж тем более к этой стране, однако страстный роман Розенберга с Англией начался еще в 1933 году, когда он впервые ступил на британскую землю.

Розенберг сразу решил, что англичане, с их многовековым обожанием короля Артура и рыцарей Круглого стола, сродни германцам. Два англосаксонских народа, одна плоть и кровь, с общей родословной, теряющейся в сумерках Средневековья. Их разделила случайная ошибка истории, и еще в 1930-е годы Розенберг увидел шанс исправить эту ошибку. Когда появилась возможность, он попросил у Вождя отдать ему протекторат, и Вождь с радостью согласился.

Мартин улыбнулся, видя, как осторожничает Роза. Он все понимал.

— Не волнуйтесь. Уверяю вас, протектор очень начитанный человек. Не говоря уж о том, что он и сам популярнейший автор.

Главный труд Розенберга, «Миф двадцатого столетия», уступал по объемам продаж лишь автобиографии Вождя. Только в Европе разошлось десять миллионов экземпляров. Книга стояла в витринах всех книжных магазинов и лежала, открытая, на пюпитре при входе в Вестминстерское аббатство.

— Так что не буду напоминать вам предписания Розенберга относительно книг.

Помимо всеобъемлющих перемен во всех областях жизни британцев, за созданием протектората последовала лавина предписаний. На обывателя обрушился шквал правил и запретов, относящихся ко всем мыслимым аспектам повседневной жизни. В том числе и к книгам.

На континенте еще в 1933 году, когда Вождь пришел к власти, вырожденческие книги сжигали. Ликующие толпы танцевали у костров, озарявших ночь искрами, пока писания евреев, славян, коммунистов, либералов, гомосексуалистов, франкмасонов, католиков и прочих отщепенцев превращались в пепел.

Англичане, однако, всегда гордились тем, что делают все по-своему. Ученые и библиотекари морщились, слыша известия, приходившие от союзников с континента. Несмотря на то что предписывался полный запрет тех же самых категорий книг, их никто не сжигал публично на кострах — вместо этого вырожденческую литературу отправили в промышленные печи для сжигания мусора. Команды государственных служащих перебрали библиотеки и архивы, профессионально очистили их от сомнительных текстов и утилизировали их по всем правилам санитарии.