Книга Розы

Это же не Средневековье. И. в конце концов, это же Англия.

— Вот, думаю, вам будет интересно ознакомиться. — Кройц выдвинул ящик стола, вытащил оттуда небольшой томик и показал Розе. На обложке значилось: «Информационный бюллетень по Великобритании. Справочник гестапо по вторжению в Британию». — Слыхали когда-нибудь?

Роза отрицательно покачала головой.

— Теперь это почти музейный экспонат, — улыбнулся он. — Составлена в тысяча девятьсот тридцать девятом году шефом контрразведки Вальтером Шелленбергом на случай военного вторжения в Англию. Этого, слава богу, так и не произошло, однако в книжечке детально изложены организационные планы оккупационных властей. Как управлять экономикой, транспортом, обществом и прочее. Кого арестовывать.

Он нахмурился, продолжая листать книжку.

— Вот. Наконец, нашел то самое место — «Особый список по Великобритании». Список особо важных разыскиваемых лиц. Для передачи в департамент Четыре бэ четыре Главного управления имперской безопасности. Арестами должен руководить профессор-полковник доктор Франк Зике. Две тысячи восемьсот двадцать человек.

Очередной список. Союз зиждился на списках. Абсолютно все попадало в списки.

— Ноэль Ковард, Вера Бриттен, Олдос Хаксли, Джон Бойтон Пристли, Сильвия Панкхёрст, Стивен Спендер, Ребекка Уэст, Вирджиния Вулф… Слыхали эти имена?

— Некоторые, — осторожно кивнула Роза.

— Вирджиния Вулф?

— Не думаю.

— И я не слыхал. И, осмелюсь предположить, Шелленберг тоже. Как бы там ни было, зачем же герру Шелленбергу, этому баловню судьбы, женатому на Коко Шанель, с собственным лыжным домиком в Швейцарии, понадобилась Вирджиния Вулф? — Кройц отвлекся от размышлений и встал. — Но дело не в этом. — Он пересек кабинет, остановился у сервировочного столика, щедро плеснул в стакан виски и устремил взгляд вниз, на Темзу. — Позволю себе говорить откровенно: большинство этих негодяев внесено в список Шелленберга по той простой причине, что они писали романы. И их романы опасны.

— Опасны, сэр?

— Конечно. Наш протектор считает, что книги ничуть не менее опасны, чем бомбы. Ведь слово оружие, не так ли? Это канал распространения пропаганды против Союза. Раньше, в самом начале, мы решали эту проблему довольно грубыми методами. Мы их запрещали. — Он так и стоял у окна, ссутулившись, задумчиво глядя вниз. — Лично я никогда не был сторонником того, чтобы стричь всех под одну гребенку, а теперь, как выясняется, протектор тоже. Он предпочитает несколько более тонкий подход. Говорите о нем что угодно — правда, не советую… — Он обернулся и подмигнул. — Но он — гений.

— Правда?

— Вне всякого сомнения. Итак, в последнее время его сотрудники работали над решением женского вопроса.

— Понимаю.

— Женский вопрос в целом весьма широк, однако мне досталось то, что относится к художественной литературе. Вы, конечно, знаете, что романы, где представлены подрывные взгляды на женский вопрос, запрещены законом. Бунтующие героини, женщины, ставящие под сомнение авторитет мужчин, вырожденческие сексуальные наклонности и тому подобное.

— Да.

— Но ведь мы же не можем объявить все книги вне закона, правда?

— Не можем?

Он бросил на нее быстрый взгляд, ища признаки нарушения субординации, но Роза лишь вежливо смотрела на него.

— Нет, не можем. Розенберг признает, что есть книги, которые невозможно запретить. Известные романы. Рассказы, слишком глубоко укоренившиеся в народном сознании. К сожалению, очень большой процент этих романов написан женщинами или о женщинах. Вы должны понимать, о чем я говорю. Приведите мне пример.

У Розы пересохло во рту. Еще одна ловушка? Назвать известную книгу — это все равно что признаться в том, что ее читала или по крайней мере слышала о ней.

— Даже не знаю…

— Ну же, мисс Рэнсом. Я говорю с вами сейчас как с работником Министерства культуры. Это рабочая беседа, а не допрос. Все сказанное здесь останется между нами.

«Гордость и предубеждение»?

— Отличный пример! Джейн Остин. Одна из любимейших в Англии писательниц. Элизабет Беннет и мистер Дарси, если не ошибаюсь?

— Насколько я помню, да.

— Все знают Лиззи Беннет и ее докучливую мать. Я читал этот роман еще подростком на уроках английского языка много лет назад. Тогда он казался домашней историей о восхождении по социальной лестнице, о снобизме и о том, как несколько английских джентльменов слишком долго раздумывают прежде, чем решить свои сердечные дела. Ведь так?

— Кажется, это комедия нравов. Мы в школе проходили.

— Именно так. Однако, пока не повзрослеешь, не поймешь, что именно имеет в виду мисс Остин. Она показывает, что Элизабет Беннет умна, так? Что брак может вести к унижению женщины. Что не следует принимать на веру превосходство мужчин.

— Мне такое и в голову не приходило.

Кройц подошел и сел на край стола, неприлично близко к ней.

— Дело вот в чем, Роза. Если позволите называть вас Розой…

Она чувствовала аромат его одеколона и его собственный запах самца. А вот форма слабо пахла лошадьми — видимо, он приехал в контору прямо с конной прогулки. Роза смотрела в его ореховые с золотыми искорками глаза. Несмотря на все усилия, она почувствовала, что внутри у нее что-то поддалось. Непроизвольная реакция.

— Мы не можем просто взять и уничтожить «Гордость и предубеждение», или «Миддлмарч», или «Джейн Эйр» и прочие подобные романы. Они слишком известны и стали частью культуры. Чтобы вычеркнуть их из массового сознания, нужно поколение. Но мы можем кое-что сделать уже сейчас. — Он говорил тихо, доверительным тоном, словно дело касается только их двоих. Небольшой сговор. — Не могу похвастаться, что сам придумал, это идея Розенберга. Он считает, что вместо того, чтобы уничтожать книги, гораздо лучше их отредактировать.

— Отредактировать? Классическую литературу?!

— Он предпочитает слово «доработать». В этом нет ничего необычного. Ученые дорабатывают свои теории с учетом новых открытий. Когда Галилей открыл, что Земля вращается вокруг Солнца, всем пришлось исправлять учебники, ведь так? Картографы исправляют карты после открытия новых островов. Разве они не правы?

— Да, но…

— А чем литература отличается?

— Просто… Это же огромный труд. Переписать классиков!

— Согласен. Никто этого и не предлагает. Требуется гораздо более тонкая работа. Идеологическая корректировка. В сущности, сокращение. Небольшие, незаметные исправления некоторых персонажей и тематики.

— Что значит — исправления?

— Это значит, что книги, как и люди, должны подчиняться дисциплине. Не только дисциплине грамматики и синтаксиса, но и жесткой дисциплине смысла.

Роза изо всех сил старалась не отводить глаз.

— Я имею в виду изъятия. Перефразирование. Удаление нездоровых, отмерших смыслов, подрывных намеков, вызывающих опасные мысли и заражающих неокрепшие умы. Омертвевших идей, способных отравить всю страну. Нужно обтесать книги, как скульптор обтесывает камень.

В изложении Мартина Кройца это звучало как высокое искусство.

— Как же можно выявить подрывные идеи?

— Ну как же, мисс Рэнсом! — Он улыбнулся с притворной строгостью. — Я бы сказал, что у каждой сознательной гражданки протектората идеология должна идти от сердца. Но не буду вас обижать. Я же вижу, что вы умная девушка.

— Но если… если возникнут конкретные вопросы. Об идеологии?

— В этом случае, думаю, следует задать себе вопрос, который должен задавать себе каждый работник Министерства культуры. — Он, подняв брови, подождал ответа, но, не дождавшись, вопросил: — А как бы поступил на моем месте министр Геббельс? — Кройц встал, засунул руки в карманы и посмотрел на нее сверху вниз. — Мне поручено сформировать отдельную группу корректировки художественной литературы, не говоря уже об особых группах для контроля изображения женщин в рекламе, на радио, в фильмах и тому подобном. Однако для начала мне нужно, чтобы кто-нибудь переработал серию классической литературы, предназначенной для школьной программы. Как вы думаете, справитесь? Задача сложная, но, как вы, надеюсь, понимаете, почетная, и мне кажется, что это вам по силам.

Возможно, из-за наступившей в кабинете тишины или какого-то неясного чутья Роза поняла, что Мартин Кройц не накажет ее за заданные вопросы.

— Но почему именно я? — Она прямо посмотрела в его золотисто-карие глаза. — Я совсем не разбираюсь в литературе. Помимо пресс-релизов и конспектов речей, никогда в жизни ничего не писала.

— Потому что я в вас верю. — Он протянул руку и медленно провел по ее щеке. Однако, почувствовав, как она напряглась, убрал руку. — А еще, в отличие от джентльменов мисс Остин, я никогда не пренебрегал красивыми женщинами.

Роза вздрогнула и очнулась от дремы. От запаха газового камина подступила сонливость, рука, которой она подпирала голову, затекла.

Знал ли Мартин о вызове ее к комиссару? Наверное, если бы знал, не оставил бы теряться в мучительных догадках. Даже Мартину должен быть знаком непрерывный страх, неотступно преследующий каждого гражданина протектората. Постоянное напряжение от мыслей о слежке и информаторах. Страх, действующий как невидимая сила — нечто вроде электрического поля, обволакивающего жертву и заставляющего неусыпно быть настороже.

Обхватив колени руками и сжавшись как младенец, она уверяла себя, что нет оснований страшиться предстоящей встречи с комиссаром по культуре.

С другой стороны, для страха уже давно не требовалось особых причин.

Глава четвертая