Лжец на троне 4. Возвеличить престол

— Главное, государь, что ты не забыл слова свои, — сказал патриарх.

Да, было такое, я обещал отдать Кремль под семинарию, если наше русское православное учебное заведение будет признано всем православным миром. Идея в том, чтобы именно в Россию ехали учиться православные иерархи, казалась почти невозможным проектом. Сейчас это все кажется вполне реализуемым. И под такое дело не грех и Кремль отдать.

— Так что, государь, мог ли я спать, когда за полночь прибыли вести? — развел руками патриарх.

— Понимаю тебя. И когда думаешь можно собрать в Москве Вселенский православный Собор? Или как его еще назовете? — спросил я.

— А, почитай, следующим летом, — отвечал Гермоген.

— Так, владыка. Обсчитай, сколь денег нужно, кабы привести в подобающий вид близкие к Москве монастыри и храмы. Обратись к Караваджеву… — стал я накидывать задачи, которые можно уже сейчас начинать решать, но был перебит возмущенным патриархом.

— Государь, зашибу его. Вот православным стал сей охальник, токмо нечист он душою, — возражал Гермоген.

— Ты, владыка, определись: образа от него тебе нравятся, сразу в храмы несешь, порой забывая плату художнику положить. Картину «Крещение Руси» затребовал в Троицко-Сергиеву лавру и спорил со мной об этом два дня. А он у тебя все еще охальник. Как может охальник святые образа писать? — пытался я пристыдить патриарха.

— А ты, государь, не путай. То его руку Господь направляет, и образа он пишет одухотворенно. Видел я, как божья благодать в глазах его искрилась, а вот кисти положит — так Лукавый его обуревает, — отвечал патриарх.

А я подумал о том, что повезло и России, да и самому патриарху, что он подсмотрел за художником в момент когда тот писал икону. На самом же деле лицо Кароваджева еще более озаряется вдохновением, когда он пишет картину «Мадонна Московская, кормящая младенца», где Лукерья кормит грудью их дочь. Хорошо, что темпераментный итальянец все-таки чуть поубавил свою спесь и бескомпромиссность, и учится быть лояльным. Но надо написать картину для церкви, так напиши, тем более, что за это ты получишь очень неплохие деньги. Уверен, что не меньшие, чем платили в итальянских городах. Ну, а хочешь заняться творчеством? Так занимайся. Тем более, что я согласен выкупать все его картины. Может быть получится выставить их только моему внуку или правнуку, но — это вклад в будущую русскую и мировую культуру.

А еще со следующего месяца начинает работать большая мастерская Караваджева, в которую уже отобрали пятерых, как сказал сам маэстро, «небезнадежных» учеников.

— Владыко, ты будешь на переговорах? — спросил я.

— А как же кесарю кесарево? Не ты ли радеешь, чтобы Церковь не вмешивалась в мирские дела, особливо касаемо иноземных дел? — лукавил патриарх.

— А ты, владыко, найди момент, да обскажи то, о чем сам же писал в «Правде» про притеснение православных и что Российская империя должна взять на себя ответственность по защите паствы, — сказал я и улыбнулся.

— Лукаво. Прости Господи! — патриарх перекрестился. — Через меня припугнуть ляхов хочешь?

— Умный ты человек, владыко! — я рассмеялся, рассматривая реакцию патриарха.

Когда Гермоген догадывается, что ему льстят, саркастически разговариваю, ерничают, но не может основательно все осмыслить, он смешно хмурит свои брови «а-ля Брежнев» и они у него смешно двигаются.

— Не по душе мне в плутовстве участвовать, государь, — после продолжительной паузы сказал патриарх. — Слово мое, коли оно сказано, исполнено быть должно.

— А я и не отказываюсь, владыко, объявлять о защите православия. Коли есть у нас возможности стать первой православной державой, то должны и опорой быть для всех православных, — уже серьезно говорил я.

— А коли ляхи какой закон примут о запрете, али новым притеснением нашей веры? Ты войну начнешь? — спросил Гермоген, но сам же отвечал на свой вопрос. — Нет, не будет войны! Я уже понял тебя. Ты не хочешь неподготовленных войн. И все то противостояние, что было год назад, оно вынуждено, от чего ты и печалился. Так что войну не объявишь, а слова будут сказаны. А что будет, коли слова сказаны, а за ними ничего нет?

— Ты прав, владыко, но и не прав в то же время. Все должны знать, что мы готовы воевать для подтверждения своих слов. Ведь не так и обязательно идти сразу же в бой, главное, чтобы враг был уверен, что мы это сделаем. А для того есть наша газета «Правда», есть разведка, коей Захарий Петрович Ляпунов руководит. Мы подведем войска, отведем их, объявим во всеуслышание, что готовимся к войне и преувеличим свои силы. Много есть возможностей ввести в заблуждение ворогов, — говорил я, при этом понимая, что, действительно, есть в словах патриарха зерно истины.

Тут нужно понимать существующие реалии, когда политика еще более-менее прямолинейна и за свои слова нужно отвечать. Это в будущем можно долго и упорно говорить о том, что будет, если… А случись это самое «если», так и заднюю дать. В этом времени с таким подходом сложнее. Вместе с тем, те же византийцы-ромеи описываемым способом много вопросов в своей политике решали, при этом долго «держали марку», будучи уже не в силе.

— Плутовство сие, — патриарх повторялся. — Но я помогу тебе, государь, как ты поможешь русской православной церкви стать во главе православного мира.

«И кто из нас еще плут?» — подумал я, но решил уже заканчивать разговор.

— Откушай, владыко, со мной! — пригласил я Гермогена на завтрак.

Ксюха на завтраке была сама скромность. Глазки потупила, медленно ела, при этом крайне мало, в разговор не встревала, если только не в угоду патриарху.

— И что это было? — спросил я жену, когда патриарх решил сходить проинспектировать кремлевских священников, а на самом деле, наверняка, добавить к завтраку, так мы ели ну очень скромно: овсянка с вареными яйцами, салат из огурцов со сметаной.

— Ну а как еще быть, когда и патриарх за столом нашим? Ты понять должен! Меня выдернули из монастыря, по Кремлю ходят сплетни, что мы с тобой… — Ксения зарделась. — Расслабилась и кричала той ночью, уж больно ты резвый был. Тише нужно, а вроде и муж с женой, а непотребство какое.

— Эй! Не нужно тише! Пусть завидуют нашему счастью! — я, действительно, испугался, уж больно в последнее время мне нравится то, что мы делаем в постели. — Мы муж и жена и…

— И ты семя изливаешь мимо! — упрекнула Ксеня.

— От того, чтобы поберечь тебя. Лекари говорили тебе, что больше половины баб помирают если не при родах, то от истощения от частых беременностей? — уже и я повысил голос. — И я так решаю! Детей беречь нужно родившихся, а не рожать каждый год и уповать на волю Господа. От того так же и дети мрут, что матери больные.

— Тогда то, что мы делаем — блуд! — выкрикнула Ксения и резко встала из-за стола. — Я по-твоему блудница? А еще девок стало много в Кремле, да приставил ко мне молодых невест, что все под стать твоему вкусу? Молодые…

Разъяренной фурией Ксения вышла из столовой.

А что, бывает так, чтобы в семье не было ссор и оба супруга всегда относились друг к другу адекватно? Может и есть у кого, но я об этом не знаю. И мы иногда ругаемся. Зато потом… как же сладостно и страстно миримся!

Подарить что ли цветов жене? Нет, она их ненавидит. Территория Кремля усеяна тюльпанами и розами настолько, что пестрит в глазах и подарить букет, условно, сорванный с клумбы — не лучший вариант. Но я знаю, что можно было бы подарить Ксении — колье. Я выкупил у одного персидского купчины очень интересные рубины, которые обошлись в большие деньги.

Ну и в Москве поселился один армянин-ювелир, ему и закажу, а то, как я узнавал, нет у мастера хороших заказов. Пока нет, думаю ему же заказать первые в истории России награды: ордена и медали. Пусть переоборудует свою мастерскую в мануфактуру.

Переселению армян шах Аббас особо не препятствует. И это отличный знак. Вот что делают победы на полях сражений! Тебя сразу начинают уважать, думать, что поиметь с такого дерзкого и кусачего соседа. Кроме того, есть сведения, что персы уже отправили свое посольство, и оно точно вышло из Астрахани в направлении Казани и Нижнего Новгорода. А еще недавно я всерьез думал, что Аббас рискнет и пойдет на Астрахань.

Отношения с Ксенией сегодня не должны застить разум. Она отойдет. Это послеродовая депрессия, помноженная на слом мировоззрения традиционного воспитания. Как же так, проявлять активность в постели, да еще и получать удовольствие? Соитие же нужно только лишь для зачатия детей! И ведь сама же будет ждать меня сегодня ночью у себя, станет изводиться, надумывать абы что. На утро станет расспрашивать у той же Фроси, не был ли я с кем ночью. Вот возьму, да и побуду! Чтобы знала! Или это все же мысли не взрослого человека? А кто в отношениях с женщиной всегда рассудительный? То-то! Рациональный отношения это, по-моему, оксюморон.

— Что, Лука Мартынович, — обратился я к своему помощнику. — Есть ли какие сведения о Яне Сапеге?

— Да, государь, имеются. Ему дали пострелять с новой пищали Митрофана Лютова. Посол остался весьма задумчив. Ну а после того, как его сопроводили к пушечный приказ, расстроился, — докладывал Лука.

Жаль, очень жаль, что пищаль Лютова, а на самом деле, детище большого коллектива с привлечением даже ювелира, пока не может поступить в массовое производство. Нет ни культуры производства, технологии не освоены. Сделать дюжину, ну пусть двадцать, ружей в месяц — пока это самое большее, на что я могу рассчитывать.

Да, обучаются ученики, скоро рассчитываю на не менее ста оружейников. При этом в Туле и так были те самые мастера, чинившие, иногда и справляющие пищали. Но проблема была еще в том, что каждый мастер крайне неохотно шел на сотрудничество, охраняя свои секреты. Понять можно — это их хлеб. Но для общего дела должны работать все. Крайне не хотелось мне закупать втридорога оружие у голландцев.

Для организации производства, в Тулу, я направлял Ивана Макаровича Маслова. Этот наставник, казалось, умеет и знает все, что только может знать человек в этом времени. Однако, пока о массовом производстве стоит только предполагать. Готов проект оружейных мануфактур, В которых будут целые цеха: по производству ложе, стволов, штыков, замков, ну и сборочный цех. Подобное разделение должно выводить, по сути завод, на проектные мощности в сто пятьдесят-двести ружей в месяц. Но… станки… то, что я помнил и может быть создано в этом времени, уже работает, то же ложе будет точиться на столярном станке с ножным приводом. А использоваться будут более легкие и прочные породы: орех и бук. И то и другое дерево хорошо произрастает на севере Османской империи и их продажа, через контрабанду, вполне вероятна. Ну а одно дерево — это уже дюжина лож.

Но проект, проектом, а пока он не реализован, придется идти по экстенсивному пути через увеличение количества мастеров, которых будут обучать те, кто уже производит новые пищали.

Главное, что было модернизировано в ружьях — замок и уменьшение веса оружия, прежде всего для того, чтобы иметь возможность использовать штыковой бой. Сложно орудовать ружьем в ближнем бою, если вес оружия семь кило и более. Может для человека сильно физически развитого и можно осилить штыковую атаку такими карамультуками, но подобных силачей было мало. Так что уменьшили вес ружья до чуть менее четырех килограммов, если говорить мерами будущего, которые никак не хотят использовать современные мне мастера. Ювелир Акоп Микосян смог поучаствовать не только в создании устойчивой конструкции ударного замка, но, не без моей подсказки, создал крепление для штыка таким образом, что с примкнутым штыком можно было и стрелять. Заряжать ружья с примкнутыми штыками крайне неудобно и травма опасно, но стрелять можно.