Мы, Мигель Мартинес

Глава четвертая. Разговор по душам

Москва. Больница имени Медсантруд.

26 января 1932 года

Очнулся я на этот раз так, как положено порядочному попаданцу: в больнице. Палата была просторная, потолки высокие, в ней кроме меня находилась медицинская сестра, которая встрепенулась, как только я пошевелился чуток, что-то простонал. Она наклонилась, потрогала лоб, потом поднесла к губам поилку, опытная, сразу поняла, что мне нужно, думаю, мой хрип она не смогла разобрать.

— Больной, лежите, не нервничайте, вам нервничать нельзя. Попейте водички. Сейчас будет обход профессора. Потерпите.

— Где я?

— Это больница Медсантруд, вас сюда направил Яков Гиляриевич. Говорят, вы несколько раз сознание теряли.

— Яков…

— Профессор Этингер, он консультант Лечесанупра, вам повезло, Яков Гиляриевич вернулся девятнадцатого из Берлина. Он известнейший невропатолог. Вы не переживайте, он обязательно поставит вас на ноги!

Я вспомнил, этот профессор был Московской величиной — я видел его у Чичерина, он лечил многих членов правительства. Но я его встречал точно у Георгия Васильевича. Вскоре раздался шум в больничном коридоре, через несколько минут в палату даже не вошёл, а вошествовал профессор во главе свиты врачей калибром помельче. Круглолицый, совершенно лысый, с приятными чертами лица Яков Гиляревич напоминал мне чем-то Колобка из одноименной сказки, у него даже речь была колобковская, обтекаемая: и вашим, ин нашим, а по сути сам себе.

— Ну-с, молодой человек, как себя чувствуете? — он говорил очень чётко, чуть громче обычного, скорее всего для того, чтобы быть всеми услышанным.

— С тех пор, как очнулся, чувствую себя, чувствую… одним словом…

— Да, Михаил Ефимович, раз пытаетесь пошутить, то всё не так плохо, как могло бы показаться с первого взгляда.

— Скажите, профессор, что со мной такое? — задаю наивный вопрос, я-то знаю, что со мной было: мозг просто не выдержал того количества информации, что на него свалилось, вот и сработали предохранители, и вырубил тело, чтобы иметь возможность ее, информацию, переварить.

— Молодой человек, вы теряли за эти несколько дней сознание дважды, по всей видимости, у вас был удар. Если говорить медицинским языком, вы ведь имели некоторое отношение к нашему искусству, так вот, у вас случилось нарушение мозгового кровообращения.

— Инсульт?

— Ну, это не столь популярный термин, у нас было принято говорить апоплексический удар, или просто удар, скорее всего, ишемического типа. Но сначала я хотел осмотреть бы вас.

Ну что же, понятно, почему я оказался у Этингера под крылом: второй раз потерял сознание, меня кто-то нашёл, неужели опять Боря? Вызвал скорую, а поскольку пациенты Дома на Набережной прикреплены к Лечебно-санаторному управлению Кремля, то, определили меня под наблюдение невропатолога. А что? Вполне себе логично. Последующие примерно десять минут меня трусили и осматривали, меряли давление, светили в глаза, простукивали молоточком, выясняя рефлексы, в общем, врачи отрывались, как хотели. Чувствовать себя подопытным кроликом не самая приятная штука, но пока что приходилось терпеть. Для меня было главное — дать себе возможности окончательно освоиться в собственном уже теле, максимальная социализация, как принято говорить в том времени, что еще не наступило. Но вот и закончилось терзание меня, маленького. Вот вам одна из серьезных причин для беспокойства: мой рост был выше среднего — метр восемьдесят восемь, это солидно выше среднего, а вот рост Миши Кольцова серьезно так ниже среднего, правда, он чуть повыше брата Бореньки, но ненамного. В общем, почти Наполеончик. А разный рост — это и чуть разный взгляд на окружающий мир, это как ты из грузовика пересаживаешься в малолитражку: с ЗИЛа на Запорожец. И сразу по-другому видишь дорогу. Вот так и мне надо было научиться видеть мир с точки зрения моего нового тела.

— Хочу сказать, молодой человек, что на сей раз вам сказочно повезло: у вас сейчас не развились параличи, парезы, чувствительность сохранена, рефлексы пусть вяленькие, но правильные и симметричные. Не вижу очаговости поражения. Что можем предположить, коллеги?

— Преходящий апоплексический удар. — раздался голос кого-то из врачей.

— Константин Семенович, вы где-то верно уловили суть происходящего, есть такой термин преходящее нарушение мозгового кровообращения, то есть был апоплексический удар, но симптоматика его разрешилась за довольно непродолжительное время. Но чем мог быть вызван такой удар? Что скажите, коллеги?

Не выношу чувствовать себя еще и учебным пособием. Тем не менее, сейчас происходило нечто вроде врачебного консилиума, и мне приходилось участвовать в нем в качестве подопытной мышки.

— По всей видимости, нервное перенапряжение, неправильный режим работы, отсутствие полноценного отдыха.

— Совершенно с вами согласен, Борис Соломонович. Вы слышите, молодой человек, что говорит вам опытный доктор? Борис Соломонович Коган один из старейших и опытнейших невропатологов, советую к его мнению прислушаться. Вы взваливаете на себя огромный объем нагрузки: несколько журналов, газета, вы делаете важную работу, но всё-таки, здоровье необходимо беречь! Нельзя так растрачивать себя, гореть и сгорать! У вас впереди длинная жизнь, и здоровье необходимо беречь! И водка — не лучший способ расслабиться в вашем состоянии.

— Синдром хронической усталости… — пробурчал я вроде как про себя, но, тем не менее, был услышан.

— Как вы сказали? Синдром хронической усталости? Что за термин? Я что-то такого не слышал?

— Я был в Париже, там говорил с одним врачом. Он считает, что после инфекционного заболевания может возникнуть такое состояние, в виде постоянной усталости, даже потерь сознания, что-такое, он еще говорил, что врачебное сообщество его теории не приняло, статью не напечатали, бездоказательно вроде как.

Я выкручивался, как уж на сковородке, ибо ляпнул термин, который появился только в восьмидесятых годах двадцатого века, когда один из французских президентов потерял сознание во время визита в бывшую колонию. Его обследовали с ног до головы, в крови нашли следы прошедшей давно инфекции, и ничего более, после этого занялись этим вопросом серьезнее. Отсюда возникло новое заболевание, СХУ. Но сейчас это не ко времени. Надо всё-таки следить за собой, а то такие проколы могут дорогого стоить.

— Вы не вспомните фамилию этого врача? Было бы интересно написать ему письмо? Адрес его?

— Он представился, как месье Жан, и упомянул только, что у него практика в Бордо. Я постараюсь найти его адрес, Яков Гиляриевич, но обещать ничего не могу.

— Понимаю, но было бы весьма интересно, тем более, что у вас была высокая температура, по словам вашего брата. И Дарий Львович подтвердил, что воспаления легких не обнаружил, говорил о симптомах инфлюэнцы. Интересно.

Профессор задумался о чем-то своём, о профессорском. Кажется, невольно я чуть-чуть попрогрессорствовал.

— Синдром хронической усталости. Весьма занятно! Что предложите, коллеги, в качестве лечения?

— Покой, режим питания, режим труда и отдыха, лаундаум по двадцать капель три раза в день. — раздался чей-то голос.

— Не помешало бы гирудотерапию, Яков Гиляриевич.

— Вахновский, чудесно, что не помешало бы, но больной истощён. Чтобы начинать его лечить пиявками необходимо, чтобы пациент набрал сил и немного отъелся, а уж потом и пиявки можно будет поставить. А вот лаундаум, хм.

— Лаундаум — это пережиток прошлого! — возразил кто-то из коллег, — я предлагаю гравидан, прекрасный препарат, испытан на красноармейцах.

— Вижу, что мнение коллег разделилось. — подвёл черту под короткой дискуссией профессор.

— Яков Гиляриевич, может обойдемся без гравидана? — пить препарат, полученный из мочи беременных женщин мне не хотелось совершенно. Я в своё время увлекался творчеством Булгакова и читал, что прообразом профессора Преображенского послужил муж скульптора Мухиной, доктор Алексей Замков, создавший гормональную вытяжку из мочи беременных женщин.

— Хм. — произнёс профессор Этингер.

— Ландаум — это спиртовая настойка опия? — уточнил я на всякий пожарный случай.

— Абсолютно верно, Михаил Ефимович, не хотите вернуться в медицину? Мне кажется, у вас есть наклонность к этому виду деятельности.

— Да нет, я лучше пером на бумаге, и еще, мне бы не надо ландаума, хорошо?

— Боитесь привыкнуть? Ну что вы, в такой дозе этот препарат абсолютно безвреден, впрочем, со мнением пациента необходимо считаться! Хорошо известен такой феномен, что если больной не верит врачу или в лекарство, то эффект от лечения будет невелик. А посему.

В качестве рекомендаций я получил назначение кучи анализов, режим усиленного питания, режим отдыха и электропроцедуры, которые должны были привести в порядок мою истощенную нарзаном нервную систему.

После врачебного обхода мне принесли манную кашу, по-видимому, эта комковатая не совсем съедобная масса соответствовала представлению профессора о правильном и усиленном питании. Но жрать действительно очень хотелось, и манная каша зашла за милую душу, хотя и была на воде.

Зато у меня получилось поговорить с самим собой. Диалог двух умных личностей (это я себе так льщу) получился занятный.

— Ну что, Миша, попал?

— Я-то попал. А вот ты, Михаил, пропал.

— Да, мне моё будущее как-то совсем не нравиться. И зачем я не послушал ЕГО совета и не застрелился?

— О! Ты и про тот разговор со Сталиным подсмотрел?

— Ну а зачем мне было черную кнопочку нажимать? — голос Кольцова казался каким-то выцветшим, безэмоциональным, кажется, он уже осознал, что всё что мог, уже накосячил.

— Ну и нажал, ну и что? Ты надеялся, что пронесёт, что уж тебя-то точно не затронет! А надо было думать головой, Миша, а ты совсем не в ту сторону думал, скажу я тебе.

Наверное, Михаила потряс тот самый эпизод из его будущего. Когда Сталин будет принимать его по возвращении из Испании и поинтересуется, есть ли у него револьвер и не хочет ли он из него застрелиться.

— Нет, меня поразило, скольких людей я оклеветал, а ведь был уверен, что у меня стальные нервы, что выдержу всё, не сдамся, а на проверку оказалось… обломали… суки позорные!

— Миша, давай без эмоций. — я потянулся в постели, противно скрипнули пружины, устроившись чуть удобнее, продолжил:

— Ни тебя ни меня наша общая судьба не устраивает, так? Так! Значит, надо думать, что делать, чтобы ее изменить.

— Согласен! Только вот как это изменить? Вот, я не понимаю, понимаешь, Миша, я не понимаю ЗА ЧТО? Меня за что расстреляли??? Что за мать вашу.

— Кольцов, успокойся! За что, ты же знаешь, что это до сих пор никому не известно. Три основные версии. Первая: тебя Ежов прихлопнул за шашни с евонной женой. Незадолго до того, как его самого замели, он вместе с Берией написал донос на нас с тобой Сталину, где всё припомнил — и твои антибольшевистские статьи, и симпатии к Троцкому, много чего там было. С этого документа всё и началось. На допросе Ежов указывал на то, что считал тебя любовником своей жены. Хорошо, что не своим лично. Поскольку в своих показаниях признался в гомосексуальных связях, указал троих, в том числе своего охранника. Из этой «голубой» четверки только охранника отправили на принудительное лечение.