Добрым словом и револьвером

Глава 5

Интерлюдия . Где-то в Пензенской губернии

Платон Николаевич Чегодаев — помещик средней руки Сердобского уезда Пензенской губернии изволил завтракать. Он не торопясь намазывал свежайшее сливочное масло с собственной маслобойки на кусок еще теплого кипейно-белого, пышного каравая, укладывал сверху добрый кусок прозрачно-розовой ветчины, с удовлетворением озирал получившееся истинное произведение искусства и со смаком откусывал. Наполовину прожевав, шумно отхлебывал из громадной чашки чай с сахаром, ромом и сливками и жмурился от удовольствия. Покончив с одним куском, он отрезал новый и все повторялось.

Его супруга, Аглая Петровна Чегодаева, сидела напротив него и любовалась мужем. Сама Анна Петровна полагала ветчину с утра пищей тяжеловатой, а потому ограничилась лишь яичницей из пяти яиц, тертой редькой, холодной телятиной, малиновым вареньем и несколькими «бутербродами», как она именовала хлеб с маслом на заграничный манер. Чай Анна Петровна не любила и потому маленькими глоточками отхлебывала ароматный «мокко», который был также изрядно сдобрен сливками и сахаром.

Приехавший к Чегодаевым на рождественскую вакацию племянник-студент, учившийся в Казанском университете на юридическом факультете, еще спал. Вчера он гулял допоздна по деревне и, по рассказам прислуги, вернулся домой только под утро. Платон Николаевич догадывался, что побудило Митеньку — так звали племянника — столь припоздниться. Наверняка мальчишка подыскал себе какую-нибудь деревенскую Сильфиду или Психею. Правда, сейчас деревенские наяды стали менее сговорчивы: за подобные услуги возьмут никак не меньше двух рублей. Впрочем, Митеньке грех жаловаться: в самый день приезда, Платон Николаевич презентовал Митеньке двадцать пять рубликов. Дело-то молодое. Раньше, лет пятнадцать назад, еще до знакомства с Анной Петровной… Эх, бывало…

Но тут, со сладких воспоминаний, мысли Платона Николаевича оборотились к делам сегодняшним, невеселым. Мужички-то в конец зазнались. Обнаглели. Хамы… Не далее как прошлым летом, Платон Николаевич затеял с соседями псовую охоту. Потравить русаков. И что б вы думали? Трое из этих наглых мужиков посмели подать жалобу на потраву полей! Можете себе представить?! Мужичье — на своего барина — жалобу?!! Разумеется, исправник отказался рассматривать эту «петицию» — еще бы! Он и сам принимал участие в той злосчастной охоте. Выгнал жалобщиков взашей — и вся недолга! Земский начальник, добрый приятель и сосед Платона Николаевича, Алексей Петрович Дриндинский тоже прогнал хамов, пригрозив посадить в холодную. Но каковы мерзавцы?! Платон Николаевич желчно усмехнулся: вот вам и последствия отмены телесных наказаний! Не пороты давно — вот и зазнались! И ведь это еще — цветочки, а ягодки, надо полагать, только ожидаются!..

Платон Николаевич зябко передернул плечами. Четыре года назад, когда после кончины императора произошла смута, в соседнем уезде полыхнули два имения. И если бы не прибывшие из губернского города воинские команды — неизвестно что случилось бы в соседних уездах. В том числе — и в его родном, Сердобском…

Платон Николаевич сокрушенно покачал головой. Нет, не будет порядка при новом императоре, не будет… Он молод, полон всяческих «идей», и хотя премьером при нем стал многоуважаемый и многомудрый Долгоруков, но… Сможет ли старец, пусть уважаемый, много поживший и много повидавший удержать в руках молодца, которому едва-едва минуло двадцать лет?

Правда, уездный предводитель, побывавший на коронационных торжествах в Москве, рассказывал, что у Николая имеются более старшие фавориты, которые, бесспорно, могут и должны правильно повлиять на юного правителя. Кто-то из них, должно быть, порекомендовал императору не церемонится с полячишками, остзейцами и прочими чухонцами. И совершенно верно порекомендовал, между прочим! Давно пора было приструнить этих бунтарей. Может этот же умница порекомендует государю и крестьян покрепче в узду взять? Хорошо бы, да только когда это еще будет?..

Вот пока отменили выкупные платежи. А к чему, спрашивается? Ведь это же прямой убыток казне. И вот вам, пожалуйста! Этой зимой начали пересчитывать налог с помещиков! Платон Николаевич тяжело вздохнул. Кто, ну кто мог присоветовать молодому царю так жестоко обойтись с дворянством — вернейшей и главнейшей опорой трона?! Когда об этом только узнали, в уездном дворянском собрании было решено: новый налог пока не уплачивать, а послать в Петербург петицию. Составляли ее все вместе, особо упирая на то, что Сердобский уезд — не самый хлебородный в России, и что перерасчет налога нанесет сильный удар по итак пошатнувшемуся благосостоянию помещиков. В самом деле: еще покойный батюшка, Николай Аристидович Чегодаев держал только под выезд шесть троек, не считая верховых, а свора была — уж никак не менее сотни. А что сейчас? Платон Николаевич грустно вздохнул. Каких-то жалких две тройки, да рысак под двуколку. Верховых — всего шесть. Ну, правда, четверо — английские жеребцы, но разве этого достаточно для светского человека? А свора? Несчастных двадцать три собаки, а из них разве половина в дело годится. Да и то сказать: чем кормить-то свору? Так, запаренная пшеница в молоке, а мяса — раз, много — два раза в неделю. Да разве ж это — свора?..

Должно быть, последние слова Платон Николаевич произнес вслух, потому что Анна Петровна встала, обошла стол и подсела к мужу на подлокотник кресла:

— Представляешь, друг мой, вот если бы император посетил нас, лично, и увидел бы, насколько скудно мы живем? Должно быть, он видел только богатых — где же ему знать о наших бедах? Вот сколько мы уже с тобой в Баден собираемся?

— Да уже три года, как собираемся и все никак не соберемся. Все денег никак не хватает… Ах, мой дружочек, как было бы хорошо, если бы, ну, пусть не сам император, но хотя бы кто-то близкий к нему, увидел бы — в каких невыносимых условиях мы вынуждены существовать! Если бы он доложил в столице — уверен, император бы не остался глух к стонам несчастного дворянства!..

Чегодаевы замечтались. Приезд императора с супругой — всем известно, что молодой Николай влюблен и никуда не ездит без своей императрицы — вот был бы подарок! Ах, если бы хоть на день, на час, на минуточку! Разумеется, в столице у правящей четы отменные повара, но уж тут и Чегодаевы не ударили бы в грязь лицом! Анна Петровна готовит удивительное фрикасе из молодых гусенят, а Платон Петрович уж расстарался бы и добыл десяток рябчиков! И потом: разве сравнятся продукты, везомые иной раз и за сто, и за двести, и даже за тыщу верст с теми, что только что сорваны, забиты, сняты? А на свежем воздухе-то… А в вечеру можно бы устроить фейерверк, иллюминацию из смоляных бочек и, даже, бал… Пригнать крестьянских девок, дать по три-пять копеек — да таких песен и в Москве-столице не сыскать! Вот если бы император приехал…

— Барин! — в дверях возник казачок. — Барин! Скачет ктой-то…

Чегодаевы очнулись. Действительно, в окно было видно, как далеко-далеко, на самом горизонте вьется облачко снежной пыли. Должно быть, к ним ехали верховые…

— Платон Николаевич, а кто бы это мог быть?

— Вот уж и не знаю, друг мой… Теряюсь в догадках. Исправник? Так он третьего дня заезжал. Кто-то из соседей? И с чего бы верхами?

Анна Петровна вдруг вздрогнула, зябко повела плечами и поплотнее закуталась в шаль:

— Не спокойно мне что-то, Платон Николаевич… Не случилось ли чего?

— Да что ты, матушка моя? Что ты всполошилась? Ну что же у нас случиться может?

Анна Петровна часто-часто заморгала глазами:

— Платоша… А вдруг — война?

— Так что же? Ну, не призовут же меня, в самом деле. Да я и не служил никогда!

— А Митеньку?

— Полно, матушка! Да ты уж совсем ошалела! Да с чего ж Митеньку-то, когда он — студент! Да и с чего бы войны бояться? Цены на зерно да кожи поднимутся. Может, тогда в следующем году — махнем все же, в Баден…

…Через полчаса во двор чегодаевского имения въехали полдесятка казаков с молодым офицером во главе. Платон Николаевич и Анна Петровна были приятно удивлены: не часто встретишь в этой глуши нового человека. Судя по тому, как держал себя молодой офицер — известия у него были не срочные: не бунт, не война, не эпидемия холеры или оспы. А раз так — значит, можно будет узнать разные новости и вообще, познакомиться…

— Штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка фон Смиттен, — отрекомендовался вошедший офицер.

— Очень, очень рад! Позвольте представиться: Чегодаев, Платон Николаевич, здешний помещик. Супруга моя, Анна Петровна. Чему обязаны столь приятным визитом?

Фон Смиттен протянул Платону Николаевичу сложенный вчетверо лист гербовой бумаги. Чегодаев развернул его и начал читать:

Податель сего, лейб-гвардии штабс-капитан фон Смиттен Денис Алексеевич, государственный комиссар Управления Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров Российской Империи. Всем военным, военно-морским, полицейским и гражданским властям предписывается оказывать ему полное содействие, в соответствии с потребностями служебной необходимости.

Платон Николаевич перевел дух: столичный гвардеец был, несмотря на молодость — не старше двадцати пяти лет, персоной весьма значительной. Еще бы: на удостоверении была приклеена, прошнурована и опечатана фотографическая карточка Дениса Алексеевича, а ниже стояли подписи, да какие! Первой шла подпись князя Васильчикова — председателя КГБ, генерала свиты, кавалера ордена Андрея Первозванного. Хватило бы и ее, но ниже стояло размашистое: Утверждаю. Николай.

Платон Николаевич приятно покраснел, подумав про себя: «Вот как оно бывает! Помыслишь — так оно и в руку!», и стал приглашать гостя за стол.

Фон Смиттен не отнекивался. Он с аппетитом плотно закусил, попутно рассказав, что уже вторые сутки в седле. Анна Петровна всплеснула руками и бросилась на кухню отдавать распоряжения. Платон Николаевич же обратился к фон Смиттену:

— Вы как хотите, голубчик Денис Алексеевич, а мы вас сегодня никуда не отпустим! Сейчас Анна Петровна насчет обеда распорядится, баньку затопить велим. Ваших казачков в людской покормят, не извольте беспокоиться. Вы, голубчик, как насчет баньки?

Фон Смиттен ответил, что банька — дело хорошее, но — увы, дела службы в первую очередь. Помянув про себя недобрым словом педантичных немцев, что готовы всё извратить на Святой Руси, Чегодаев вслух пожалел, что молодой офицер-измайловец не сможет насладиться банькой и парой-тройкой крестьянских девок, которые «уж попарят, так попарят!», и дождавшись, когда гость, насытившись, закурил тонкую сигару (угостив предварительно хозяина), приступил к плану, разработанному вместе с Анной Петровной.

В двух-трех емких фразах Платон Николаевич очень четко обрисовал гостю все тяготы помещичьей жизни, рассказал о крестьянах, которые наглеют с каждым днем и, наконец, заискивающе улыбаясь, приступил к главному:

— Ах, любезный Денис Алексеевич. Если бы кто-то смог рассказать государю-императору о том, как стеснено мы здесь живем, каким тяготам подвергаемся. Нет, вы пожалуйста не подумайте, что мы ропщем — разумеется, из столицы виднее, да и головы там — не чета нашим, но… Ну, вот посудите сами: как же я, например, смогу заплатить новый налог? Ведь вы даже представить себе не можете, сколько мне наверстали землемеры! Получается, что после уплаты налога я остаюсь совершенно без средств к существованию. После такого, с позволения сказать, налога, мы с супругой получим от продажи продуктов нашего хозяйства каких-то жалких пять-десять тысяч рублей! В год, представьте себе! И как мы можем прожить на эти деньги? Как, объясните мне?!