Боярышня Дуняша

И вот, наболтав уже без всякого стеснения с три короба, малявка вдруг выдала, что не смеет

советовать. Да она тут рта не закрывала, сыпля советами и даже пряник остался лежать

нетронутым!

— Ох, Дуняша, — вытирая слёзы, простонала Евпраксия Елизаровна, — что же ты сказать

хотела? Говори уж, чего теперь стесняться…

— Видела я, как знахарка Катерина нашему холопу Гришке остановила высыхание руки. Она

говорила, что причин тому много может быть, и не все можно вылечить, но Гришке помогла.

Он теперь меня к вам провожает и у него самого можно спросить, что Катерина делала. И он

знает, где она живет.

— Ишь ты… Катерина, — хмыкнула боярыня, намекая на уважительно произнесенное имя

знахарки. Дуня потупилась. Ей не раз пеняли, что обращаться к нижестоящим новгородским

обычаем невместно. Не Григорий, а Гришка надо говорить, не Катерина, а Катька и сама она

для вышестоящих не Евдокия, а Дунька. Девочка согласно кивала и пыталась соответствовать, но иногда забывалась, что пока по её возрасту ей прощали. Вот и сейчас.

Боярыня переглянулась со свёкром и кивнула ключнице. Та метнулась за дверь и, как

подозревала Дуня, чтобы расспросить Григория.

Уже позже она узнала, что молодого боярича лечил иноземный лекарь, что ходил ещё за

отцом великого князя. Правда, не он резал ногу Петру и паковал в лубки руку. Иноземец уже

дома только проверял, не загнила ли нога и давал мазать рубец чем-то, а замотанную

неподвижную руку только нюхал и рекомендовал не трогать. А через несколько месяцев Петру

надоело, и он сам сорвал обмотки с лубками, за что получил нагоняй от княжеского лекаря.

Катерина прямо лицом каменела, когда слышала об этом лекаре — и Дуня была согласна с

нею. Слов было много, а сказать ничего нельзя. Мама говорила, что прошлый великий князь, который Василий Тёмный, сильно кашлял, а лечили его возжиганиями на ТЕЛЕ сухой травы, отчего случились ожоги и загнили.

Князь умер от гангрены!*

И что тут можно сказать о самом лекаре, о тех, кто смотрел на садистский метод лечения и

терпящем страшную боль князе? Но об этом Дуняша узнала после, а пока боярыня Кошкина

повелела собрать маленькой гостье корзину сладостей и с улыбкой лично проводила её.

Дома Дуне пришлось несколько раз рассказывать, что с ней случилось. Любаша испугалась, когда её маленькую хозяйку позвали за стол у Кошкиных. Она-то не сразу поняла, что

происходит, но вот боярские слуги как с ума посходили и строили разные догадки о

происходящем.

Всю обратную дорогу девушка рассматривала Дуняшу, не смея расспрашивать, но

переживая, а дома бухнулась Милославе в ноги и всё рассказала… А потом ещё Гришка

добавил, что его пытали насчёт лекарки Катерины. Ну а дальше пришлось Дуне отдуваться. Вот

так, ещё ничего не было сделано, а шум в боярской среде поднялся на всю Москву!..

На фоне суеты, поднявшейся вокруг Дуни, Машин визит в кремлевский терем остался

незаметным. Уже вечером Дуняша стала расспрашивать сестру о том, что Машенька там видела

и как её приняли, но девочка только разочарованно махнула рукой:

— Неинтересно, — буркнула она и попросила вновь рассказать, как Дуню посадили за стол и

что она говорила.

Василий II – был болен туберкулезом и его действительно лечили, зажигая на разных частях

тела трут. Делалось это не один раз в день.

А вообще, что можно сказать об этом князе? Он кажется неудачником и слабым правителем.

Его трижды прогоняли с престола, но москвичи отказывались подчиняться не москвичам

(бойкотировали, уходили из города) и Василий возвращался. Его брали в плен и чтобы выжить, он раздаривал земли… не совсем свои!

Создаётся впечатление, что этого князя никто не уважал, но если подвести итог его

правлению, то мы увидим, что этот князь подчинил себе всех удельных князей и заложил

основы централизованного управления княжеством, т. е. только он всему голова!

При Василии Темном зародилась идея, что Москва – третий Рим. Он оставил сыну цельное, подготовленное к дальнейшим действиям княжество и Иван III смог начать реализовывать

идею собирания русских земель.

ГЛАВА 9.

Следующий день оказался занят праздничным выходом в церковь. Туда долго собирались, потом ехали целым караваном, стояли на службе, далее вышли и долго обсуждали с другими, как прошла служба и не торопясь расходились-разъезжались… Дня как не бывало! А вечером

из имения привезли поросёнка и Митьку. Пацан едва слез с телеги — сразу бухнулся в ноги и

попросил оставить его в городе, потому что в деревне ему голодно. Дед поморщился, спросил, что Митька умеет делать и сказал, что подумает.

Дуню это не устроило, и она взялась ладить его судьбу. В конце концов, её здесь возродили

именно за этим! Осталось только придумать, как не просто помочь выжить Митьке, а зажечь

свет в его душе.

Она весь следующий день наблюдала за ним, пытаясь составить психологический портрет.

Парнишка добросовестно исполнял все поручения ключницы и старого Веденея, тем более

успел приметить, что за ним наблюдают не только старшие в доме, но ещё маленькая хозяйка.

Он усилил старания и даже на кухне, когда его посадили есть, то запихивал в рот как можно

больше еды, чтобы показать, что он отличный работник.

Дуня же сделала неутешительные выводы: Митька прожорлив, боязлив и делает всё напоказ.

Если бы она не знала его раньше, то оставила в покое. Но он ей здорово помог в конце лета, когда она получила возможность немного покомандовать.

Так что же придумать для него?

Быть может, поручить изготовление бумаги, а то больно дорого покупать. Вся бумага

привозная и оплачивается каждый листок… из княжеской казны. Хм, и сердечко не особо

ёкнуло, что дедушка — несун. Но в деле нравственности этого времени много

противоречий: один и тот же человек мог быть душевным и одновременно спесивым, брать

подарки по службе и считаться честным, радеть душой за отчизну и вступать в заговоры… И

все делается от чистой души!

Дуня бросила разбираться в том, как же всё это укладывается в людях, и просто жила, стараясь не забывать о поставленной перед ней задаче. Вот сейчас вспомнила о ней, увидев

Митьку и сосредоточилась, но ничего толкового не приходило на ум.

Нет, бумажная мастерская не подойдет. Дуня даже помотала головой. Это дело непростое и

не для деревенского паренька.

А может, поручить ему ухаживать за лошадьми? Тогда он сам научится… Нет, ещё одного

конюха им не надо, да и участие Дуни в этом случае будет минимальным.

Тогда можно научить его валять валенки! Что-то здесь она ни у кого их не видела*.

Но это лучше поручить Аксинье. Она женщина крепкая и ответственная, а вот в доме ей

тесно. Дуняша частенько видела, как Аксинья буквально выпадала из дома на мороз, выдыхая, что ей душно.

И душно ей было не только из-за крохотных комнатушек, но и из-за обилия народа в доме.

Всё вместе угнетало эту могучую женщину. Мама хочет отправить её в имение, но там Аксинье

вовсе нечего делать. Она не крестьянка и никогда не сидела на земле.

— Дуняша, что задумалась? — Маша остановилась у порога светёлки сестры и, дождавшись

приглашающего кивка, с удовольствием вошла.

— Да так…

— Можно посижу у тебя… тут светло…

Дуня поднялась, освободила место за столом, а сама села на сундук.

— Маш, а какая она… сестра великого князя княжна Анна*?

Боярышня тяжело вздохнула и, посмотрев на белую стену, где совсем недавно был чудесный

рисунок, ответила:

— Строгая, важная…смотрит свысока.

— А что о ней говорят?

— Боятся о ней говорить.

Дуня посмотрела на сестру более заинтересованно и сложила руки в молитвенном жесте.

Машка не выдержала и улыбнулась, а потом вздохнула и призналась:

— Со мной там никто ни о чём не говорил. Велели сидеть тихо и вышивать.

Дуня сразу поняла обиду сестры. Машульку позвали в кремль, как искусницу, у которой

можно было научиться новым видам вышивки, а на деле демонстративно проигнорировали. А

ведь сестра создавала поистине шедевры и в этом времени, да и ближайшие пятьсот лет ей нет

и не будет равных. Это только в будущем благодаря Интернету можно будет посмотреть на

работу мастериц мирового уровня и поучиться у них, а здесь все вышивают схоже и редко

когда учатся чему-то новому.

— Так как же ты догадалась, что о сестре князя побаиваются болтать? —

полюбопытствовала Дуняша.

— Они зыркали на неё исподлобья, перешептывались, и взгляды при этом… недобрые.

— Думаешь, оговаривают?

— Не знаю, — девочка пожала плечиками, — но глаз у княжны вострый, расчётливый и

безжалостный.

— Хм, а дед говорит, что Иван Васильевич очень любит свою сестру и они часто общаются.

— Княжну хотят сосватать за князя Рязанского, — тихо поделилась новостями Маша. — Его

уже отпустили из московского дома и ждут обратно со сватовством.

Дуня в удивлении выгнула бровь. Она не понимала, зачем столько лет надо было держать

при себе наследника рязанского княжества, а потом сделать вид, что он свободен и женить его

на московской княжне. Уж присоединили бы Рязань к Московскому княжеству и всё, так нет

же, рубят хвост по частям. А умная и цельная княжна Анна будет укреплять Рязань, как

самостоятельное княжество. Это Дуня помнила из истории. Да только все усилия княжны в

будущем окажутся бесполезны, и лучше бы она воспользовалась любовью брата для того, чтобы сразу как можно выгоднее связать Рязань с Москвой.

Дуняша нахмурилась, а потом хмыкнула, поняв, что рассудила, как типичный диванный

критик. Всё-то им виднее и всё-то у них просто. Она посмотрела на начавшую обшивать

незатейливым стежком основу будущего лепестка сестру и пока та не погрузилась в работу, поспешила спросить о жене великого князя:

— А Марию Борисовну ты видела?

Машуня засияла и улыбнулась. Дуня удивилась её реакции и подалась вперед.

— Рассказывай!

— Да нечего рассказывать. Я же говорила, меня привели и посадили в уголке. Я там всё

время и просидела, а когда уходила, то Мария Борисовна вошла и я прямо перед ней оказалась.

Она попросила меня показать свою работу… — Маша зарделась, — …и похвалила. Потом

маленький княжич вбежал и всё вокруг него закрутилось.

— А ты?

— А меня вывели.

— Машуня! И молчала? Всех видела — и ни словечка!

Маша загадочно улыбнулась, а потом призналась:

— С тобой столько всего произошло в тот день, а я всего лишь рядом постояла.

Дуня обняла сестру и зашептала, что не всего лишь рядом постояла, а своими глазами

посмотрела на членов великокняжеской семьи и оценила их поведение среди своих.