Дневник, 1893–1909
- Автор: Александр Половцов
- Жанр: Биографии и Мемуары / Политика и дипломатия / История: прочее
- Дата выхода: 2014
Читать книгу "Дневник, 1893–1909"
Воронцов-Дашков — старинный мой приятель, превосходнейший человек, но не созданный ни для какого административного поста, хотя, разумеется, воображает совсем противное. Проводим вечер вдвоем, и чтобы не затрагивать современных личностей и вопросов, я направляю разговор на события последней войны[264]. Воронцов рассказывает ужасные истории о бездарности наших генералов, в особенности покойного великого князя Николая Николаевича. Немало достается и Банковскому, который был начальником штаба в отряде цесаревича[265].
Великий князь Михаил Николаевич заходит ко мне по преимуществу во дни заседаний Государственного совета. Очень доволен временем, проведенным в Шверине у дочери[266] в обществе сына[267] и морганатической невестки[268], от которой мой великий князь в восхищении. Грустит, что у него нет ни одного женатого сына[269], который мог бы жить с ним и несколько ослабить грустную сторону его одиночества. О Государственном совете и переменах невзрачного свойства, в нем совершающихся, не говорим. Он и равнодушен, и бессилен. Другое дело, приглашение к Государю на охоту или повышение чином одного из сыновей. Такие факты производят большое оживление.
Между другой категорией посетителей приезжает мой двоюродный брат Татищев[270], присутствовавший в качестве журналиста на парижском приеме наших моряков[271].
Рассказывает некрасивые вещи про Моренгейма, который уличен французским правительством в получении денег из панамской кассы[272]по чеку, выданному на имя Раф.[273], то есть Рафаловича[274].
Рибо проговорился об этом в палате[275] и слетел из министерства[276]. Моренгейм требовал от Рибо журнального о содержании сделанного им заявления опровержения. Рибо исполнил желание Моренгейма, который вслед за тем заявил, что не считает себя удовлетворенным, и стал поносить французское правительство и лиц, его составляющих, желая себя оправдать таким образом. Вследствие такого образа действий правительство стало в дурные, почти враждебные отношения к Моренгейму, так что во время угощения наших моряков в Париже у французского правительства постоянно был страх, чтобы Моренгейм не возбудил какого-либо неприятного для французского правительства инцидента.
Великий князь Владимир Александрович, вернувшись из Парижа, где мы за последние годы имели обыкновение встречаться осенью и проводить некоторое время, приезжает завтракать к нам на Большую Морскую[277] во вторник 9 ноября. Он в восхищении от своего путешествия по Испании и на Балеарские острова, очень доволен радушным приемом, оказанным ему в Париже, охотами у герцога Омальского, у Грефюля[278], у Сомье[279] в знаменитом замке Во[280]. В Берлине был он весьма любезно принят германским императором, который не принимает к сердцу оваций нашим морякам во Франции, но весьма недоволен тем, что в самый день входа русской эскадры в Тулон[281] наш Государь в подробности осматривал французское военное судно[282], прибывшее в Копенгаген. Наш Государь объясняет, что совпадение это вышло совершенно случайно, что на просьбу французского капитана осмотреть его судно Государь отвечал, что сделает это при первом удобном случае и исполнил свое обещание, послав из Фреденсборга в Копенгаген к обедне[283]. Судно было действительно интересно для […][284], потому что было построено с применением всех наипоследнейших изображений и усовершенствований.
При этом Владимир Александрович рассказывает, что Государь ему сообщал о письме, полученном из Америки от какого-то поселившегося там серба, который пишет, что рядом с его деревенским домом русские эмигранты, коих он поименовывает, делают над разными животными пробы действия вновь изобретенных ими бомб, чрезвычайно разрушительных и вместе с тем малообъемистых.
В разговоре с Владимиром Александровичем предваряю его о вновь вышедшей в Лондоне брошюре под заглавием «Конституция графа Лорис-Меликова»[285], в которой напечатано письмо, полученное великим князем от Государя по поводу знаменитого манифеста, вызвавшего отставку Лориса, Милютина и Абазы.
Великий князь отвечает, что письмо такого содержания он действительно получил, но никогда никому не показывал, и письмо это, как все письма от Государя, хранится у него в особом портфеле.
Вслед за тем великий князь присылает мне подлинник этого письма, вот его содержание:
«Гатчина 27 апреля
1881 г.
Посылаю тебе, любезный Владимир, мной одобренный проект манифеста; я желаю, чтобы вышел 29 апреля, в день приезда моего в столицу. Я давно долго[286] об этом думал, но многие отсоветовали, и министры все обещали мне своими действиями заменить манифест, но так как я не могу добиться никаких решительных действий от них, а, между прочим, шатание умов продолжается все более и более, и многие ждут чего-то необыкновенного, то я решился обратиться к К. П. Победоносцеву составить мне проект манифеста, в котором бы высказано было ясно, какое направление делам желаю я дать и что никогда не допущу ограничения самодержавной власти, которую нахожу нужной и полезной России. Кажется, манифест составлен очень хорошо; он был вполне одобрен графом С. Г. Строгановым, который тоже нашел своевременность подобного акта. Сегодня я лично прочел манифест А. В. Адлербергу, который тоже вполне одобрил его, и так, дай Бог, в добрый час!
Сегодня имел объяснение с графом А. В. Адлебергом, результатом которого было, что он просится сам оставить место министра. Несмотря на то, что он очень грустен, но все объяснение и весь разговор был самый дружественный, и расстались друзьями. Решили так, что он останется до выбора мной нового министра и до окончания им всех дел по завещанию Папа. При личном с тобой свидании передам все подробности и мои намерения.
До свиданья, Твой брат Саша
Пришли мне обратно проект».
В брошюре Лорис-Меликова второй части письма не существует, а первая изложена с некоторыми изменениями и перемещениями слов, как будто передавал содержание письма кто-нибудь на память, не имея под глазами оригинала[287]. Великий князь не понимает, как могло письмо это попасть в печать, когда со дня получения оно не выходило из ящика письменного стола.