Дневник, 1893–1909

Ноябрь

14 ноября. Обычный прием в Аничковом дворце по случаю дня рождения императрицы[288]. Сегодня в церкви наверху[289], во время коего поздравители собираются в залах. После обедни открываются двери большой гостиной, у которых стоит императрица, а возле нее император. Поодиночке к ней подходят и целуют руку сначала статс-дамы, жены, адъютанты Государя, когда он был наследником, гофмейстерины и фрейлины великих княгинь, потом члены Государственного совета, первые чины двора, государева свита, офицеры Кавалергардского[290], Гатчинского Кирасирского[291] полков и Гвардейского экипажа[292], в коих императрица состоит шефом[293]; после поздравления завтрак за круглыми столами при оглушительной музыке придворного оркестра; после завтрака прием (cercle[294]) в смежном зале, причем, Их Величества обходят присутствующих и расточают (не слишком) любезные присутствующим слова. Все оканчивается около 2-х часов.

22 ноября. Понедельник. Заслуживающее остаться памятным заседание общего собрания Государственного совета.

Слушается дело[295] по представлению министра внутренних дел о признании неотчуждаемой крестьянской надельной земли[296]. Представление это сделано было первоначально графом Толстым[297], но покуда я был государственным секретарем, я не давал хода этому представлению, находя в нем выражение идей современного государственного социализма. Дурново по глупости своей не понял этой стороны дела и, надеясь понравиться, продолжая начинания Толстого, внес это дело снова на рассмотрение Совета. В соединенных департаментах[298] признали единогласно необходимым учредить комиссию, которая рассмотрела бы многочисленные законодательные исправления, необходимые по отношению к крестьянскому быту, но вместе с тем единогласно признали невозможным и разорительным для населения допустить отчуждение крестьянских земель исключительно в пользу односельчан. Вместо того предложено установить, что отчуждение крестьянской земли может быть производимо в пользу лиц крестьянского сословия вообще. По этому вопросу произошло разногласие: многие, в том числе и я, доказывали, что таким образом будет запрещено покупать крестьянскую надельную землю дворянам и потомственным почетным гражданам, что всякий мещанин, всякий купец сохранят право покупки крестьянской земли. Делаясь по преимуществу теми кулаками, коих законодательство хочет избегнуть. Дурново и его союзники, или, скорее, потакатели, от сего потакания великие блага ожидающи, упорно и без всяких объяснений стояли на том, чтобы представление министра было утверждено. Точно так же произошло разногласие о праве крестьян закладывать свои земли, и в особенности сильно спорили о предложении министра внутренних дел уничтожить 165 статью[299] крестьянского положения[300], по которой с 1861 года разрешается крестьянам получать в собственность свой надельный участок по внесении причитающейся на участок этот выкупной суммы[301].

В общем собрании заседание началось[302] с того, что министр внутренних дел высказал несколько общих мест, как опасно обезземеление крестьян и распространение у нас земельного пролетариата. Потом министр финансов Витте, человек очень умный, но лишенный и первоначальных, и всяких государственных сведений, с невероятным нахальством отстаивал во что бы то ни стало мнение Дурново, потому что считает его сильным у Государя. В речи своей Витте говорил, что понятия о праве собственности, находящейся в Своде законов, составляют лишь остаток устаревших учебников римского права; что право собственности одно для частных лиц, а другое для государства в отношении частных лиц, что земля может быть отдана во владение, как это существует в казацком войске[303] и т. п.

По соглашению между членами меньшинства прежде всех должен был говорить Бунге, написавший прекрасную по этому делу записку, но он захворал, и с нашей стороны огонь открыл генерал Рооп, с большой энергией настаивавший на том, что подобными мерами подрывается доверие народа к правительству, к словам государева при освобождении крестьян манифеста.

После Роопа говорил я по общему вопросу о неотчуждаемости, речь моя была следующего содержания:

«Ваше Императорское Высочество[304]. Испрашивая разрешение представить соображения относительно подлежащего рассмотрению разномыслия касательно предлагаемой министром внутренних дел меры — установления неотчуждаемости крестьянской земли, — я прежде всего полагаю необходимым выяснить то значение, которое должно быть за этим мероприятием признано.

Есть ли это окончательный закон, изменяющий строй экономической и хозяйственной жизни крестьянского населения?

Или это временная мера впредь до устранения той обильной неурядицы, которая накопилась в крестьянской среде в продолжение тридцати трех лет, протекших со дня освобождения?

Или, наконец, не есть ли это провозглашение принципа для дальнейшей реформы, для направления ее в ту или другую сторону.

Последнего предположения я бы не сделал, если бы не читал на двенадцатой странице журнала комиссии, труды коей легли в основу рассматриваемого представления, что при настоящем положении вопроса неотчуждаемость может быть признана лишь как принцип, долженствующий служить исходной точкой предстоящих по этому предмету законодательных работ.

Такой взгляд, конечно, имеет значение, но так как я думаю, что задача законодательства заключается в том, чтобы установлять правила, а провозглашение принципов входит в область науки и литературы, то я и счел нужным выяснить могущее возникнуть по сему предмету недоразумение, чтобы затем, не возвращаясь более ни к каким принципам, остановить внимание собрания на проектируемом законодательном мероприятии.

Приступая к обсуждению того сомнения, временное ли сегодня издается мероприятие или утверждается окончательный закон, я нахожу основания этому сомнению в том, что министр внутренних дел в представлении своем 22 февраля 1891 года полагал нужным: а) впредь до признаваемого им необходимым пересмотра приостановить действие некоторых статей положения и б) подчинить отчуждение крестьянских земель некоторым временным правилам.

Очевидно, что министр внутренних дел предполагал установить лишь временный порядок, между тем как во мнении большинства членов категорически говорится: в изменение и дополнение подлежащих узаконений постановить следующее правило. Следовательно, без всякого о том в Соединенных департаментах обсуждения то, что предположено было ввести временно, вводится окончательно, навсегда, без всякой оговорки.

Итак, сегодня обсуждается закон, долженствующий получить значение окончательного.

Но как же поступит та комиссия[305], о возникновении коей высказывается единодушное желание? Достаточно ли Государственный совет убежден в непогрешимости этого принципа, чтобы сегодня связать руки комиссии во всем ходе ее работ без ближайшего ознакомления с тем, в чем работы эти будут заключаться?

Но, скажут мне, комиссия может, не стесняясь правилом о неотчуждаемости, постановлять, что захочет. Это значило бы допустить, что аграрное, поземельное законодательство может подлежать частым в форме ли временной меры или постоянного закона изменениям. Такой взгляд представляется мне в известной мере опасным.

Итак, в сегодняшнем заседании рассматривается окончательный закон о неотчуждаемости крестьянской земли без всякого соображения с другими вопросами, касающимися политического и экономического строя крестьянской жизни.

Какие же представляются главные поводы к такой спешности, к такому изолированию, выделению исключительно этого вопроса? 1) то, что площадь владеемой крестьянами земли тает, 2) что подобная мера предотвратит пролетариат.

Не стану повторять цифр, столь красноречиво изложенных в записке председателя Комитета[306], но не могу на основании его же авторитета не прибавить, что, покуда площадь крестьянского землевладения увеличивалась, дворяне из семидесяти семи миллионов десятин владеемой ими земли утратили двадцать два миллиона. Значительное количество этой земли, конечно, перешло к крестьянам. Сколько именно, это мы бы узнали, если бы комиссия, изготовлявшая настоящий проект, не отказалась запросить нотариусов о количестве купленной крестьянами помимо Дворянского банка дворянской земли.

Второе[307] основание настоящего проекта — надежда, что поземельный пролетариат будет предотвращен. Но, не вдаваясь в подробное рассмотрение, насколько такая надежда основательна, довольно остановиться на том, что в 1858 году Россия считала семьдесят пять миллионов жителей, а ныне насчитывает до ста двадцати. Если через тридцать пять лет прирост населения умножится еще на шестьдесят процентов и дойдет до ста девяносто миллионов, а земельная площадь останется все та же, то каким же образом избегнуть того неудобства, что для части населения не хватит материала к земледельческому труду? Да и что такое пролетарий? Человек, не имеющий средств к жизни за недостатком поприща, на котором мог бы трудиться. В России нет и еще долго не будет поприща, которое не нуждалось бы в тружениках. Дело в том, чтобы люди приучались думать, что труд есть закон жизни и что жить надо своим, а не чужим достоянием.

Господин министр внутренних дел заявил, что вопрос о неотчуждаемости имеет важность потому, что число бывших помещичьих крестьян увеличилось с 1861 года по настоящее время с семнадцати до двадцати трех миллионов.

Ваше Императорское Высочество, да не выйдут слова сии за двери этого собрания, потому что смысл их, хотя и в другой форме, повторяется повсюду крестьянским населением. Мне не раз доводилось слышать в деревне, что в 1861 году у отца был один надел, а теперь „народилось четыре сына, так и земли надо дать вчетверо“[308]. На вопрос же мой, откуда взять землю, ответ был всегда одинаков: „Коли царь прикажет, так земля будет“.

Не стану повторять всех остальных доводов, изложенных в мнении меньшинства и касающихся основной мысли проекта, перейду к тексту окончательного заключения, который по содержанию своему представляется совершенно иным, чем первоначальные министра внутренних дел предположения.

Признаюсь, я очень сочувственно отношусь к мысли, служившей точкой отправления первоначального проекта. В чем заключалась эта

мысль? В том, чтобы по возможности сохранить на землях живущее на них земледельческое население. С землевладением связаны многие гораздо более возвышенные, чем съестные только, интересы. Угол земли, на котором человек родился, остается навсегда дорог ему, особенно когда к этому присоединяются воспоминания ранней молодости, впечатления возмужалого труда, уважения к мудрым заветам прародителей; все это сливается в одну гармоническую ноту любви к родной земле — первому основанию любви к Отечеству, той любви, которой сильна Россия, той любви, которая выручала ее в годины великих бедствий.

К сожалению, первоначальный проект министра внутренних дел признан единогласно угрожающим разорением крестьянству, а где разорение и нищета, Ваше Высочество, там нередко умолкают лучшие человеческие чувства.