Мать Печора
- Автор: Маремьяна Голубкова
- Жанр: Биографии и Мемуары / Историческая проза
- Дата выхода: 1987
Читать книгу "Мать Печора"
10
Весной коллективщики пошли на свою первую путину. Мой муж ушел на низы еще раньше. Я за хлопотами не успела братьев проводить, вышла на берег, жду, когда мимо поедут. Вот и плывут они. На передней лодке на носу флаг поставлен. Константин помахал мне шапкой, и уехали. В тот день я второй раз за всю свою жизнь красный флаг увидела. Первый раз с красным флагом ходили, когда ликпункт у нас открывали.
Летом коллективщики вернулись довольные. Жили они на путине как следует, не спорили. Добычу привезли хорошую. Ловили они там на два невода, как раньше, сообща, так и теперь дело шло. Только теперь у них, кроме кормщиков, еще главный был — председатель коллектива, мой брат Константин.
Муж с низу вернулся недоволен.
— Нынче, видно, не нашему брату ловить. Все хорошие тони коллектив занял. И все Константин впереди.
Пришли коллективщики да и снова за работу. Недалеко от Голубкова стали они семгу плавать теми же неводами, с которыми на низ ездили. Мужу стало не с кем ловить, а один не поедешь, ну и занялся он сенокосом.
— Люди промышляют, а ты смотри, — ворчит Фома.
— А ты, — говорю, — не смотри, лови вместе с ними.
— Нет уж. Пусть уж Костя семгу ест.
— Костя, — говорю, — тихонько глядит, да далеко видит. Раз время идет такое, что бедняк с бедняком, без богатых, вместе работают, так и тебе от бедняков сторониться не надо.
Муж хлопнет дверью и уйдет. А я вздыхаю: воля не своя, руки связаны. Глядя на коллективщиков, завидовала я им.
Тут пришел на побывку из Красной Армии сын мужа Федор.
Федор рассказал отцу, что за три года в армии он выучился в фельдшерской школе и что теперь работает фельдшером на границе в Карелии. Тут же он всем нам здоровье проверил, всех моих ребят пересмотрел. Начал он отца уму-разуму учить.
— Ты что это, папаша, от людей отстаешь? Тебя в коллективе через силу никто не заставит работать. Подыщут тебе работу по силе.
— Да ведь еще только нынче начинается, успею еще, — отговаривается Фома.
А Федор свое ведет:
— Ты не только о себе думай, а и о ребятах. Да и Маремьяне жить еще надо, она молодая. В случае чего, не останутся они без вниманья. Торопитесь ребят учить. Теперь всем грамота доступна стала.
Видим мы, каким человеком Федор стал. Научила его Красная Армия, он и других научить может.
Ползимы Павлик учился в ликпункте, а потом его перевели в Оксинскую школу, б четвертый класс. Пошел учиться и Андрюша. Ему бы и рановато еще, да выпросил. Он и до этого в ликпункт за Пашей увязался; и все-то ребята тянулись к ученью.
Осенью пошла я в Оксино посмотреть, как живет да кормится Павлик. Интернат поместился в доме кулачки Лизаветы Сумароковой, у которой я когда-то батрачила. Дом большой, комнаты светлые, чистые. Павлик встретил меня веселый.
— Мама, вот моя койка, это моя тумбочка для книг. Кормят нас хорошо. Омулей нажарят или мяса наварят, на второе — рисовая каша с маслом, на третье — компот или кисель.
Я довольна: за парня печалиться нечего.
После Нового года по нашим деревням взялись мужики за кулаков. В Пустозерске Кожевиных раскулачили, в Оксине — Сумароковых.
Беднота в этом деле верховодила, а люди позажиточнее ахали да вздыхали:
— Голодаи голову подымают. Радуются чужому безвременью.
Пошла я как-то в Оксино купить сатину да ситцу в кооперативе. Слышу вокруг один разговор — о колхозах да о кулаках. Спрашивает меня одна женка:
— У вас в Голубкове чего там нового деется?
— Все, — говорю, — спокойно.
— А у нас, — говорит, — люди с ног сбились. Вам счастье — ни страсти, ни ужаса не видели.
— Я, — говорю, — не такие страсти видела. Кулаки у меня полжизни отняли, самые молодые годы. Мы на кулаков здоровье отдавали. Вам, женки, тогда не страшно было? Нас от веку кулаки людями не считали, с мусором смешивали, своей собакой больше дорожили.
Женкам и крыть нечем.
Все выложила я, что на сердце имела. Мужа близко нет, так моя воля была. Я тогда первый раз широко глаза открыла, кругом посмотрела да в полный голос заговорила. Дома-то глаза вниз опустишь и молчишь. Муж думает, что у меня о старом болит сердце-то, а у меня оно давно о новом болит.
В Оксине, Пустозерске, Виске, Лабожском — везде колхозы завелись. А в Макарове да в Каменке решили коммуну сделать — соединили вместе все: дома, коров, кур, сетки, лодки.
— Колхоз так уж колхоз, — говорили каменчане, — из всех колхозов первый будет.
Сначала записались семь хозяйств. Другие говорят:
— Подождем — посмотрим.
Посмотрели — видят хорошо: харчи готовые припасены. Вот за месяц в коммуну больше ста душ и вошло. И кулака Петра Попова туда приняли — сына моего прежнего хозяина Василия Петровича, и белогвардейца Чупрова, и всех лодырей. Набросились они, как воронье, на готовое маслице, на хлебец, на мясо, вынарядились в хорошую одежу, всем деревням на зависть.
В макаровской коммуне тоже роскошно зажили. Каждый день пошли вечеринки с гармониями. Пиво варят, свадьбы справляют. Самый первый обновил коммуну свадьбой Гриша Слезкин. Он посватался к моей падчерице Агриппине.
Сватовство проходило, как и меня когда-то сватали, только невеста не ревела, а посмеивалась. Познакомились они еще в начале зимы на свадьбе в соседней деревне, и теперь Гриша сватался с согласья невесты. Первым делом жених объявил:
— Я теперь коммунар, и к попу ехать мне не к лицу. Венчаться не будем.
Невестина родня забегала:
— Как это без венца можно идти? В нашем роду этого еще не бывало, да и во всей деревне не найдешь.
Пришли они ко мне советоваться. Все пасынки при большом деле никогда меня не обходили, все за советом шли.
Пришли и спрашивают:
— Как нам, Маремьяна, быть?
— Не знаю, — говорю. — Дело ваше, а спрашиваете, так скажу. Друг другу по сердцу пришлись, так это лучше всякого совета. А что в церкви не покружитесь, так от этого большого лиха не должно быть. Меня-то вот кружили, поп пел «Исайя, ликуй», а большая ли радость получилась? Венец любови не заменит. И раз встает невеста на новую жизнь, так пусть встает, не оглядывается.
Так и порешили. Свадьбу играли будто и по-новому, а песни пели старые, новых еще не было придумано. За столом сидели коллективщики и жених-коммунар, а песни пели те же, какими и мою бабушку опевали.
Невеста и не хотела и не умела плакать. Не до слез ей было. Не слезинки, а смешинки из глаз сыпались. Бабы-то и осуждают:
— И на невесту-то она не похожа: ни печали, ни воздыханья, ни слезы, ни причитанья — ничего не дождешься. Каменны глаза.
А невеста тут же смеется над бабами:
— Хотите, так сами плачьте, а мне не с чего.
На родительском обеде гости разговорились. Жених коммуну расхваливает:
— У нас в Макарове житье — не вашему голубковскому чета. Все сообча живем. И хлевины и скотины — все сообщили. Пить-есть — не надо заботиться, без нас припасут. Работой не томят: хошь — иди на работу, не хошь — не ходи. Потому — коммуна.
Не понравилась нашим мужикам такая коммуна. Один и говорит:
— Выходит, не коммунары вы, а едоки.
Другой тоже головой качает:
— Бросай, Гриша, эту коммуну, пока не поздно. Помяните меня, у вас концы с концами не сойдутся.