Песня длиною в жизнь

ГЛАВА 2

— Ваше имя? — Полицейский отчаянно стремился выглядеть солидно и потому разговаривал крайне строгим голосом. Он был еще очень молод и носил на руке красную повязку с надписью «ФКП»[18]. Коммунисты, несмотря на публично демонстрируемое недовольство генерала де Голля, с момента освобождения от оккупации занимали ключевые посты в администрации Парижа. Левых, по крайней мере, точно нельзя было упрекнуть в связях с фашистским правительством Виши. В отношении остальных еще не было четкого понимания, кто и с кем на самом деле сотрудничал. Конечно, члены движения Сопротивления тоже были в этом плане безупречны, но левые одержали верх. Эти в большинстве своем молодые люди едва ли видели в своей жизни что-то помимо борьбы за свободу. К допросу звезды сцены они были так же мало подготовлены, как и к мирной жизни.

— Эдит Джованна Гассион. — С горькой иронией она наблюдала за реакцией своего визави. Его нервозность была почти осязаемой. Ее настоящее имя так заметно усилило его смущение, что ей захотелось рассмеяться. Однако она воздержалась от этого.

Парни такого типа, как этот следователь, были буквально помешаны на том, чтобы не казаться слабыми и глупыми. Участвовал ли он в акциях «очищения», направленных против женщин, которых обвиняли в том, что они занимались «горизонтальным сотрудничеством»? Эдит размышляла о том, что мужчины порой делают ужасные вещи, чтобы поддержать свой имидж жестких парней. В молодости в районе Пигаль[19] она насмотрелась на эти «петушиные бои». Унижать женщин: брить им головы, срывать одежду, оплевывать их, избивать и насиловать — все это считалось, по-видимому, верхом удали. В первые два дня после освобождения Парижа толпа просто озверела: мстили в основном женщинам, причем хуже, чем якобинцам после революции. Такими становятся мужчины, когда впадают в кровавое безумие. Эдит очень радовалась, что ей удавалось защищаться от всего этого. До сих пор.

Она взглянула на своего собеседника.

— Меня зовут Эдит Джованна Гассион, — повторила она.

Молодой человек желтым от никотина пальцем ткнул в повестку, которую она вручила ему при входе. Это была та самая бумага, которую ей доставили в отель «Альсина». Теперь она лежала в центре стола.

— А при чем здесь мадам Эдит Пиаф?

Они находились в небольшой, скупо освещенной комнате почти без мебели. Крошечное окошко не мыли уже много лет. Похоже, его и не открывали тоже много лет, настолько спертым был воздух. Эдит задумалась о том, почему вокруг так грязно, если немцы славятся своей преувеличенной аккуратностью и любовью к чистоте. Хотя, возможно, они использовали подобную атмосферу этой комнаты при допросах, чтобы оказывать давление на обвиняемых, подавлять их и заставлять чувствовать себя неуверенно. Несомненно, нечто подобное пытались сейчас проделать и с ней.

— Эдит Пиаф — мой сценический псевдоним, — объяснила она с тяжелым вздохом. — Автор текстов моих песен, Раймон Ассо, дал мне его семь лет назад. Мое настоящее имя Эдит Джованна Гассион.

— Дата и место рождения?

— Я родилась в Париже 19 декабря 1915 года.

Полицейский сделал пометку в досье, которое лежало в тусклом круге света на столе.

— Родители?

— Что, простите?

Он поднял на нее глаза.

— Как зовут ваших родителей? Кто они? Чем занимаются? Где живут?

Эдит задумалась: «Что все это должно значить? Я слишком взрослая, чтобы мои родители представляли для кого-то интерес. А еще я сыта по горло тем, что надо проявлять по отношению к ним внимание, которого они никогда не проявляли ко мне».

Вопреки своему желанию она дала развернутый ответ:

— Моего отца звали Луи Альфонс Гассион, он был цирковым артистом. И кроме того, служил в восемьдесят девятом пехотном полку в Сансе[20], — добавила она. Не имело никакого значения, как он там себя проявил, просто в данной ситуации Эдит посчитала, что упоминание военного прошлого отца может оказаться полезным. — Он умер от рака легких в марте этого года.

Она судорожно сглотнула. Смерть отца произошла слишком недавно. Странным образом это взволновало ее. Все же отец заботился о ней больше, чем мать. Он был беззаботной пташкой, по крайней мере пока его выступления приносили достаточно денег. Но это время давно ушло. О его похоронах позаботился от ее имени Анри Конте, а она оплатила счета.

Полицейский кивнул и записал. Потом поднял глаза и выжидающе посмотрел на нее.

— Мою мать зовут Аннетта Джованна Майяр, она родилась сорок девять лет назад в итальянском портовом городе Ливорно. Она певица, ее сценическое имя — Лина Марса. Но, насколько мне известно, теперь она выступает нечасто.

Некоторые люди утверждали, что голос матери был красивее, чем голос дочери. Об этом Эдит не рассказала.

— Вы живете вместе?

Она горько рассмеялась. Смех этот не относился к юноше, задавшему вопрос.

— Я понятия не имею, где находится моя мать. Попытайтесь поискать ее среди бездомных или в исправительных учреждениях. Где-нибудь там вы ее найдете. Обычно я узнаю что-либо о ней лишь от полиции. Это происходит, если она устроит дебош, перепьет или примет слишком много наркотиков. Иногда, когда ей нужны деньги, она появляется у меня. Но она уже давно этого не делала.

Следователь все писал и писал, не торопясь.

Больше всего на свете Эдит хотелось прервать это его занятие и спросить, зачем, в конце концов, ее вызвали. Но внутренний голос подсказывал, что следует быть осторожной. Она однажды столкнулась с подобной ситуацией, когда ее задержала полиция на два дня и часами допрашивала по делу об убийстве Луи Лепле. Тогда она была еще очень наивной: плакала и умоляла, но доказать таким способом свою невиновность, конечно, так и не смогла. Хотя ее и отпустили из-за отсутствия доказательств, подозрение прилипло к ней, как лист к влажной подошве ботинка. Сегодня она решила быть умнее, действовать спокойнее и рассудительнее. Однако это означало, что надо запастись терпением в общении с этим человеком, даже если это чертовски сложно.

— Муж?

Ответ был таким же кратким:

— Я не замужем.

Он продолжал, словно не слыша:

— Дети?

Такого вопроса Эдит не ожидала. Ей стало больно, гораздо больнее, чем от воспоминаний о смерти отца и пренебрежении матери. Почти двенадцать лет назад в ее жизни был один человек, о котором она никогда не говорила, но чей образ навеки остался в ее сердце.

Она пела на площади Пигаль. Конечно, Монмартр был гораздо лучшим местом, чем рабочий и иммигрантский квартал Бельвиль, откуда она родом. А посыльный Луи Дюпон был более респектабельным, чем те криминального вида юноши, которыми обычно окружала себя Эдит. Очень красивым, стройным парнем. И таким верным.

Они полюбили друг друга, поселились вместе, хотя его мать-лавочница с первых минут была настроена против уличной девчонки. Когда Эдит забеременела, эта женщина сделала все, чтобы молодая пара не поженилась. Давление с ее стороны оказалось настолько сильным, что Эдит в какой-то момент не выдержала и сбежала: в первую очередь от своей несостоявшейся свекрови, во вторую — от любовника, с его, как оказалось, скучной, слишком предсказуемой повседневной жизнью.

Однако ее решение означало и то, что она должна была покинуть Марсель, оставив свою дочь с отцом и бабушкой. Но, в конце концов, ведь она и сама так выросла. Эдит поклялась: когда-нибудь, когда сможет, она возьмет малышку к себе. Но ребенок умер от менингита в возрасте двух лет. Эдит отчаянно молилась о том, чтобы тоже умереть и навсегда воссоединиться со своей маленькой дочкой. Но ее молитвы не были услышаны.

— Нет. — Ее голос звучал жестко. — У меня нет детей.

Ей все больше и больше хотелось вина. Однако, похоже, чтобы успокоиться, ей потребуется не вино, а целая бутылка коньяка.

Молодой человек побарабанил пальцами по листу бумаги.

— Вы упомянули некоего Раймона Ассо. Кто это?

— Хороший друг и автор текстов песен. Я не видела его с начала войны. Наши пути разошлись, когда его призвали во французскую армию.

Она подумала, стоит ли добавить, что Раймонд еврей. Но, возможно, ее собеседник не любит евреев так же, как певиц, исполняющих шансон. Хотя ведь он француз. Она глубоко вздохнула.

— Мне хотелось бы знать, в чем меня обвиняют. В повестке, которую мне вручили, об этом ничего не сказано.

Ее торопливость оказалась большой ошибкой. Она поняла это еще до того, как последние слова слетели с губ. «Вот дерьмо!» — подумала она, раздраженная собственной импульсивностью.

Следователь отреагировал ожидаемо вяло. Он повозил повестку туда-сюда по столу, открыл тонкую картонную папку с исписанными листами бумаги и задумался над содержимым.

Со своего места Эдит не могла различить, что же вызвало такой интерес со стороны молодого человека. Не желая показывать свое любопытство, она погрузилась в размышления, вместо того чтобы выпрямиться и попытаться подсмотреть. Стиснув зубы, она размышляла о преимуществах бургундского перед другими сортами вин. Похоже, алкоголь начинает успокаивать даже тогда, когда о нем просто думаешь.

Через некоторое время он закрыл папку, посмотрел на Эдит, затем на повестку, а потом снова на Эдит. В этот раз взгляд его был особенно внимательным.

— Думаю, хватит тянуть, мадам Пиаф.

Эдит стоило больших усилий оставаться внешне спокойной. Она едва заметно кивнула.

Словно почувствовав ее нервозность, он заново открыл досье, находящееся в папке, и пролистал его. Очевидно, у него имелись и время, и желание показать ей, насколько он лучше владеет собой. Наконец, он небрежно пробормотал:

— Вы певица, которая выступала в Германском рейхе. — Он многозначительно замолчал.

У Эдит в голове пронеслось, что ее вины здесь точно нет. Вслух же она сказала:

— Я люблю путешествовать.

— К бошам?[21] Мадам, вы ездили в Германский рейх!

— Я этого не отрицаю. Я пела перед французскими военнопленными.

— В Германии!

— Моими слушателями были французские военнопленные, — повторила она.

Человек, имени которого она так и не узнала, выдернул из папки какую-то бумагу. Это была фотография. Он передал ее через стол и стал молча ждать реакции. Что ей следовало на это сказать? Она не отрицала ни одного из своих выступлений на территории враждебного государства. На снимке Эдит стояла с группой молодых людей. Поскольку из-за жары они работали без рубашек, было видно, что эти узники Шталага III, располагавшегося на юго-востоке Бранденбурга, хорошо сложены, но явно истощены.

Многие из них работали на оружейном или химическом заводе в небольшом городке Фюрстенберг, но большинство были заняты постройкой порта на канале Одер — Шпрее. Эдит собирала и лично упаковывала пакеты с едой и предметами гигиены для французских солдат, попавших в лагеря. Выступая перед военнопленными, она надеялась своими песнями облегчить их тоску по дому и прежде всего подарить им надежду. В этом ведь ее нельзя винить. Верно?

Впрочем, тут у Эдит возникли сомнения, а в ее сердце поселились неуверенность и даже легкая паника. Она встретила хмурый взгляд своего визави.

Луч света настольной лампы упал на вторую фотографию. На снимке были запечатлены счастливые, сытые, элегантно одетые люди — французские художники позировали на фоне Бранденбургских ворот в Берлине. В центре — Эдит, на заднем плане — флаг со свастикой. Напоминание о поездке, подходящее скорее для фотоальбома, а не для полицейского досье.