Хранитель истории династии. Жизнь и время князя Николая Романова

Когда Николаю исполнилось семь лет, его первый раз отправили исповедоваться. Мальчику пришлось рассказать священнику все свои грехи, благо у юного князя их оказалось не так много. В этом же возрасте князь стал приходить в столовую и принимать пищу вместе со взрослыми. Во главе стола сидел дедушка Пётр Николаевич, бабушка Милица Николаевна занимала место слева, а справа было место родителей – Романа Петровича и Прасковьи Дмитриевны. Николай Романович навсегда запомнил, как, сидя за столом, его дед любил погрузиться в бурные мечты о том, что когда семья вернётся в Россию, то первым делом нужно будет починить крышу дворца в Знаменке, поскольку она ещё до революции была в ветхом состоянии. В это же время ему возражала Милица Николаевна, споря с мужем, что сначала нужно заработать хоть немного денег, а уж потом чинить крышу. Секрет заработка великой княгини был прост – Романовым следует открыть ферму, разводить скот и продавать молоко. Удивительно, но Николай Романович, до семидесяти лет никогда не бывавший во дворцах своей семьи, мог без труда на плане показать гостиную в Знаменке, столовую или детскую в Дюльбере.

Потихоньку времена менялись. 20-е годы плавно переходили в 30-е. Надежда на скорое возвращение постепенно угасала. Позднее Николай Романович вспоминал: «…к началу 1930-х годов в семье стали понимать, что изгнание – это надолго. Мой отец был без иллюзий относительно возвращения богатств и привилегий. На самом деле мы вели очень простую жизнь, но не бедную, лишь благодаря Милице Николаевне. Продав нить её жемчуга, мы смогли купить дом, что-то ушло как приданное для её старшей дочери и моей тёти, а остальные жемчужины мы “жевали”, одну за другой год от года. Иногда сестра моей бабушки итальянская королева Елена приходила нам на помощь»[27].

Когда наступало лето, семья обычно отправлялась в путешествие, как раз к родственникам в Италию. Романовы уезжали в Рим или же в охотничье имение короля Виктора Эммануила[28] близ Пизы. «…Специальный вагон-салон доставлял нас на вокзал близ границы, а потом он прицеплялся к парижскому поезду. В Италии встречались двоюродные братья, двоюродные сестры. Вместе мы ходили на ловлю угрей в каналах. Это был очень весёлый, очень семейный праздник»[29], — вспоминал спустя годы Николай Романович.

В феврале 1927 года на вилле Донателло вновь было семейное торжество. Старшая дочь великого князя Петра Николаевича, княгиня Марина Петровна, вышла замуж за князя Александра Николаевича Голицына, сына последнего председателя Совета министров Российской империи Николая Дмитриевича Голицына[30], расстрелянного по сфабрикованному делу в 1925 году в Ленинграде. Будущие супруги познакомились в церкви в Каннах, точнее в саду храма, где Александр Николаевич высаживал цветы. Он был хорошо образован, отлично знал генеалогию и сразу же догадался, кто перед ним стоит. Друзья говорили, что Марина Петровна и Александр Николаевич удачно дополняли друг друга. Она говорила – он слушал, или она принимала решения, а Голицын их исполнял[31].

Марина Петровна унаследовала от отца талант к рисованию. Ещё до революции она обучалась живописи у лучших художников своего времени. В эмиграции она посвятила свою жизнь искусству, рисовала картины, изучала архитектуру и даже выпустила в Париже книгу «Татарская крымская легенда» с собственноручными иллюстрациями.

Венчание состоялось в домовом храме на вилле Донателло. Николай Романович держал венчальные иконы, которые после благословения родителей невесты хранились в её доме.

Марина Петровна вместе с мужем всю свою жизнь провела на юге Франции, купив вскоре после свадьбы дом в Провансе. Знаменитый «Бастид Голицынах», как его называли местные жители, стал островком России на юге Франции. Здесь же княгиня и умерла в 1981 году.

Первая семейная потеря произошла в 1929 году: 5 января, в канун рождественского сочельника на своей вилле Тенар в Антибе скончался великий князь Николай Николаевич, признававшийся многими русскими вождём белой эмиграции. С весны 1928 года бывший Верховный главнокомандующий стал испытывать серьёзные проблемы со здоровьем. Врачи посоветовали ему перебраться из предместья Парижа на юг Франции. В октябре 1928 года он совершил своё последнее путешествие из французской столицы в Антиб.

В течение последнего дня, по воспоминаниям родственников, он чувствовал себя хорошо. Ещё утром великий князь прослушал обедню и причастился Святых Тайн вместе со своей супругой. Многим казалось, что он совершенно забыл о своей болезни. Николай Николаевич был бодр, шутил и выразил окружающим глубокую радость, что причастился. Примерно в 3 часа дня князь Николай Леонидович Оболенский[32] представил великому князю обращение к русским людям по случаю Рождества Христова, которое заканчивалось словами «Памятуйте о России», – оно было тут же подписано. Неожиданно в шесть часов вечера великому князю стало плохо, но сердечная слабость благодаря принятым мерам была быстро остановлена. После наступления улучшения Николай Николаевич долго беседовал с сидевшим у него доктором Борисом Захарьевичем Маламой[33], находившимся в свите великого князя ещё со времён Первой мировой войны.

Во время беседы Николай Николаевич неожиданно произнёс: «…я чувствую, что не выздоровею и что никакие лекарства уже не помогут»[34]. Примерно в 21 час вечера с великим князем вновь случился сердечный приступ. Его духовник архимандрит Феодосий успел напутствовать умирающего. В 21 час 30 минут великий князь умер на руках у своей супруги.

Уже в 11 часов вечера у постели почившего великого князя была отслужена первая лития и установлено воинское дежурство, которое несли офицеры охраны Его Императорского Высочества и офицеры и казаки лейб-гвардии Атаманского полка, штаб которого находился в Каннах. Как вспоминали очевидцы, гроб великого князя Николая Николаевича был покрыт русским национальным трёхцветным флагом с корабля «Меркурий». Флаг в своё время был спасён черноморскими моряками и хранился в Париже.

Русская эмиграция с глубокой скорбью встретила печальную весть. В зарубежной прессе по поводу кончины Николая Николаевича сообщалось: «…тяжёлый 1928 год заканчивается ещё новою утратою, самою чувствительною для зарубежной России, чем все понесённые до сих пор. Имя Великого князя стало сразу популярным с первого же дня Великой Войны. С тех пор прошло четырнадцать лет, в течении которых рушились старые громадные империи, создавались новые государства… Сколько имён промелькнуло на памяти человека за эти годы! Среди всех мелькавших звёзд, истинных и обманывавших современника, имя Великого князя переходит в историю, как имя рыцаря без страха и упрёка… Отныне знамя России, которым являлся Великий князь, духовно изображают собой его преемники, его соратники, которые сражались бок о бок с ним на полях Пруссии, Галиции, Анатолии, Месопотамии и потом продолжали его дело, наше дело – дело России, вплоть до Галлиполи»[35].

Великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин[36], живший по соседству с имением великого князя в Грассе, стал свидетелем прощания с эпохой. Позднее эти траурные дни на Французской Ривьере будут описаны автором в его великом произведении «Жизнь Арсеньева»: «Вокруг застыл в своих напряжённо-щегольских воинских позах его последний почётный караул, офицерская и казачья стража: шашки наголо, к правому плечу, на согнутой левой руке – фуражки, глаза с резко подчёркнутым выражением беспрекословности и готовности устремлены на него. Сам же он, вытянутый во весь свой необыкновенный рост и до половины покрытый трёхцветным знаменем, лежит ещё неподвижнее. Голова его, прежде столь яркая и нарядная, теперь старчески проста и простонародна. Поседевшие волосы мягки и слабы, лоб далеко обнажён.

Голова эта кажется теперь велика – так худы и узки стали его плечи. Он лежит в старой, совсем, простой рыже-чёрной черкеске, лишённой всяких украшений – только Георгиевский крест на груди – с широкими, не в меру короткими рукавами, так что выше кисти – длинной и плоской – открыты его большие желтоватые руки, неловко и тяжело положенные одна на другую, тоже старческие, но ещё могучие, поражающие своей деревянностью и тем, что одна из них с грозной крепостью, как меч, зажала в кулаке древний афонский кипарисовый крест, почерневший от времени…»[37]

Крестник великого князя, Николай Романович, хорошо запомнил вынос тела «дяди Николаши» с виллы Тенар 8 января 1929 года. По сообщениям прессы, к выносу собралась большая толпа. Воинские почести были отданы гарнизоном города Антиб в составе 9-го и 20-го батальонов альпийских стрелков под командованием генерала Бессона[38]. Спустя годы Николай Романович вспоминал: «К дворцу шла большая аллея, которая потом выходила на главную дорогу. В конце была высокая стена, и меня посадили на эту стену, с нашим терским казаком Потаповым. И я помню, как меня поразил тот факт, что французские солдаты стояли на карауле не так, как меня учили. У меня была игрушечная деревянная винтовка, и я всегда держал её слева, возле плеча, а французы держали своё оружие посередине. Мне казалось, что-то не то, что французы неправильно стоят. И это я отлично помню. Это ещё раз доказывает, что нас воспитывали как русских»[39].

Похороны великого князя Николая Николаевича состоялись на следующий день, 9 января 1929 года, в церкви Архангела Михаила в Каннах. Отпевание почившего совершил архиепископ Серафим (Лукьянов)[40] в присутствии высших военных чинов Франции. Корреспондент газеты «Возрождение» сообщал: «Отпевание Великого князя Николая Николаевича было величественно и торжественно. В этот день жители города Канн и съехавшиеся на похороны иностранцы увидели в маленьком каннском православном храме отблеск славы. Гроб Великого князя, тяжёлый, дубовый, украшенный императорскими гербами, утопал в цветах. Он был покрыт значком главнокомандующего и на него возложили оружие и папаху, которую Великий князь носил зимой в Шуанъи. С обеих сторон – штандарт лейб-гвардии атаманского полка и трёхцветное знамя французской лиги патриотов… В храм стекались огромные толпы народа. Все русские, проживающие на южном побережье, приехали в этот день в Канны. Сотни людей прибыли из Парижа. Ещё до начала отпевания храм переполнился. Все, которым не удалось в него проникнуть, стали шеренгами во дворе. Отряд русских бойскаутов охранял порядок»[41].

Согласно этой же статьи в эмигрантской прессе, на отпевании и погребении присутствовал и князь Николай Романович. «Императорская фамилия была представлена братом покойного, Великим князем Петром Николаевичем, во фраке при Андреевской ленте, Великой княгиней Милицей Николаевной, Великим князем Андреем Владимировичем, князем Сергеем Георгиевичем Романовским, княгиней Мариной Петровной с княгиней Надеждой Петровной, князем Романом Петровичем, во фраке с Андреевской лентой, с супругой и малолетним сыном»[42], — рассказывалось в статье о прощании с великим князем.

Воистину, это было прощание со старой Россией, когда военные, быть может, в последний раз смогли одеть свои спасённые в вихре революций и Гражданской войны мундиры и боевые ордена.