Оглядываюсь и не сожалею

Родственники

Дядя Коля. Мамин брат, дядя Коля был на пять-семь лет младше мамы. Он мне запомнился как человек, попавший по ошибке в ту среду, в которой он вынужден был жить. Всегда аккуратно постриженный и причесанный на пробор, чисто выбрит, в крахмальном воротничке (иногда жестком – пристегивающимся), в отутюженном костюме, модных туфлях и шляпе – а их носили в ту пору единицы – и с изящной тросточкой. Он резко выделялся из окружавших его каким-то аристократическим видом. Он был молчалив, сдержан, неулыбчив, держался гордо и независимо. Вообще, он был очень интересным внешне. По-видимому, и внутренний мир его был глубже и шире окружавших его людей. Он был прекрасным пианистом, иногда целыми вечерами играл прямо с листа Бетховена, Моцарта, Шопена, Листа. Его скромный заработок рядового бухгалтера не позволял ему купить пианино, поэтому он брал его напрокат на несколько месяцев, так как при отсутствии денег инструмент приходилось возвращать. Тогда он играл где придется. Летом он, как правило, брал отпуск и отправлялся на пароходе по Волге. По вечерам он играл на рояле в салоне первого класса, слушателей было достаточно. Эти своеобразные концерты давали ему как духовную, так и вполне материальную пищу. Несмотря на кажущуюся черствость, он был добрым и исключительно порядочным человеком. Дядя Коля одним из первых в городе приобрел детекторный радиоприемник, и я, затаив дыхание, вслушивался в далекие голоса, перебиваемые треском и писком в наушниках. Это было чудо! Однажды он, переговорив с мамой, заявил мне, что он готов учить меня играть на пианино. Я с восторгом согласился. Он был очень терпелив, а я не очень. Но дело продвигалось довольно успешно. Затем я продолжил занятия с преподавателем. Но скоро все закончилось – я сломал руку. Нет худа без добра – я радовался возвращению к ребячьим играм, которые из-за музыки были отодвинуты на задний план. Как только рука немного окрепла, я стал учиться играть на балалайке и значительно преуспел. Многие пренебрежительно говорят о балалайке. Однако, в то время без радио и телевизора балалайка, в какой-то мере, утоляла духовный голод. Затем папа купил мне мандолину, это был уже другой класс. Я увлекся, а позже, когда меня приняли в школьный струнный оркестр, по нескольку часов в день играл на мандолине. Сознание того, что в стройном звучании оркестра есть и твои звуки, доставляло колоссальное удовольствие.

Летом 1934 года, когда у нас дома появился патефон, я решил проверить свой слух и голос. Когда дома никого не было, я ставил понравившуюся мне пластинку, внимательно прослушивал небольшой кусочек и пытался его воспроизвести, повторяя много раз и прослушивание и воспроизведение. Эти занятия дали безусловно большую пользу, и я стал прилично петь, главное. научился слушать музыку и получать огромное удовольствие, слушая классическую музыку по радио.

По соседству стоял дом наших родственников Молчановых, где росли четыре моих двоюродных сестры и брат. Я очень любил бывать в многолюдных семьях, где было всегда оживленно, весело. Вместе ездили за Волгу, в сад, за молодым сеном за город. Дядя Саня Молчанов, никогда не унывающий человек, несмотря на свою хромоту и постоянную нужду, был мастер на все руки, но особенно он был хорошим маляром и кровельщиком. С наступлением весны он со своим немудреным инструментом отправлялся в ближайшие села на заработки, ведь на его иждивении было пять человек.

У других наших родственников, Федосеевых, была большая семья, семь-восемь человек. Отец занимался сельским хозяйством, а кроме того арендовал за городом большой фруктовый сад, в котором летом работала вся семья, – вот было хорошо! В саду были все виды яблок и груш, заросли вишни и малины, куда я боялся заходить, так как мне рассказали, что змеи любят малину, и даже, якобы был случай, когда змея заползла в желудок мужику, который наелся малины и уснул на земле с открытым ртом. Внизу протекал ручеек, был колодец, изобилие птиц. Спали в шалаше. Меня, как самого маленького, все баловали и я всегда с нетерпением ждал выезда в сад. Осенью возами возили фрукты и обеспечивали всю родню. У нас и наших соседей была хорошая традиция – осенью заготовку капусты производить сообща. Собирались по очереди соседи и родственники, устанавливали на скамейках громадные корыта, вставали по обе стороны с тяпками и начинали рубить капусту, пересыпая морковкой и солью, а затем ведрами носили в погреб и высыпали в бочки. А мы, ребятишки поедали кочерыжки. Пели песни, сплетничали, было весело и празднично, стук тяпок, как барабанный бой разносился по всему кварталу. И опять, как ни странно по современным понятиям, обходилось без вина.

В селе Терса жила сестра моего папы – тетя Саша Краснова. Она одна жила в небольшом домике на высоком берегу Волги. Летом я не раз проводил часть каникул у нее, пропадая целые дни на Волге. На рассвете она меня будила и поила парным козьим молоком. Зимой, заморозив молоко, она укладывала его в мешок (что вызывало у меня восхищение), нажаривала тыквенных семечек и появлялась, как волшебница утром у нас. Для меня это был всегда праздник. Однажды летом я на байдарке один против течения поднялся из Вольска до Терсы. А это десять верст, что было для меня экзаменом на силу и выносливость, который я выдержал, но с потерями – плавки проерзал до дыр.