Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени

Территория истории

Расположен Чудской Бор в весьма интересном месте, в нескольких минутах езды на хорошей машине от трассы Москва — Санкт-Петербург, на широкой зеленой низменности, местами песчаной, местами болотистой, окруженной густыми, с подлеском, сосновыми борами, отчего и в Ленинградской, и в соседней Новгородской области не одна деревня была названа словом «Бор» с каким-нибудь прилагательным в начале. В некотором отдалении от Т-образного перекрестка направо и налево от съезда на 8-километровую деревенскую асфальтированную дорогу, в войну разрушенную, впоследствии раздолбанную, а в недавнее время уложенную заново и именуемую в народе Селезнёвкой, стоят хорошо известные русскому читателю населенные пункты: в Ленинградской области — Любань, которую несколько своеобразно прославил в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» Александр Николаевич Радищев, а в Новгородской — Чудово, где часто бывал барин, охотник и поэт (а также немножко прозаик, о чем знают не все) Николай Алексеевич Некрасов.

Неподалеку от Чудского Бора за лесом течет из озера Ильмень в Ладожское озеро прямой, как канал, синий Волхов. Чуть дальше мчится через пороги на встречу с барственным, местами каменно-неприступным Ильменем и убегающим от него Волховом мятежная Мста. В бассейне Мсты располагается невидимая Страна Див, которую создал для своих читателей прекрасный русский детский писатель Виталий Валентинович Бианки.

С давних пор именно на этой равнине Россия училась преодолевать исполинские расстояния, данные ей Богом для жизни, работы и испытания людских характеров.

Во времена Николая Первого и по его повелению вдоль старого почтового тракта между двумя русскими столицами стала строиться вторая в России и до сих пор самая главная в государстве Николаевская железная дорога, ныне Октябрьская, и именно в этих местах Н. А. Некрасов видел строителей железнодорожного пути, которых отобразил потом в грустном и сложном стихотворении «Железная дорога».

Масштабная советская реформа сельского хозяйства, известная под названием «коллективизация», практически не коснулась семьи Свободиных. Иван Васильевич Свободин, патриарх семейства, давно решил пойти на службу. Он начал трудиться в Лензаготторге и вскоре стал там одним из самых организованных, честных и ответственных работников. Его супруга Анастасия Федоровна, бабушка Геннадия Селезнёва со стороны матери, взяла на себя все домашние заботы о большой семье и была удостоена впоследствии звания «Мать-героиня».

Остается только дивиться тому, как они жили до войны, как умели прокормить огромную семью. Ну как? А так. Жили, как и всякая русская семья в деревне, — семья, которую держали устои, прочный, освященный традицией каркас отношений. Сильный отец не только на работе, но и в семье отвечал за всё и всех, и его авторитет был непререкаем. Жена его умела так заботливо вырастить и так сохранить не такой уж щедрый на местных, небогатых черноземом землях урожай картошки и овощей, так использовать молоко от коровы и прочие продукты от некоторого количества живности во дворе, что соседи с одобрением смотрели на Свободиных: семья умела не только слыть, но и быть домовитой и работящей. Их дети, и особенно красавица и умница Вера Свободина, учились жить на примере родной семьи. Всё, решительно всё детьми запоминалось и бывало использовано ими потом в самостоятельной жизни.

Но тут надо отметить и еще один «живой фактор» жизни Свободиных.

Вместе с основной семьей жила в небольшом доме и родная сестра хозяина, старая дева, глубоко верующая Ольга Васильевна Свободина. Жила так, что до сих пор родные считают ее ангелом-хранителем семьи. Крестная почти всем Свободиным тетя Оля…

— Она воспитывала всех, — вспоминает Вера Ивановна, мама Геннадия Селезнёва. — А как воспитывала? Своим словом. Внушала нам, чтобы никого не обижали, чтобы жили духовно, чтобы никакого зла в душе не имели, ни в коем случае не ругались, не чертыхались. Она говорила: если женщина выругалась матом — земля проваливается на несколько метров в глубину. И вообще — только добру нас учила. Если мы друг с другом ссорились, переживала до слез.

Ольга Васильевна Свободина, двоюродная бабушка Гены, хоть и не была его крестной — его крестные отец и мать остались в Серове, — успела оказать на него влияние.

Тетя Оля жила в старом родительском доме очень скромно, в крошечном закутке, очень похожем на купе поезда, с маленьким окошком, прикрытым занавесочками, со столиком под окном и двумя лавками. Закуток, который служит сейчас кухонькой приезжающим летом из Питера сестрам и другим родственникам, от коридора всё так же отделяет ситцевая занавеска. И сейчас, спустя долгие-долгие и разные русские десятилетия, здесь всё остается так, как было при Ольге Васильевне.

Сестры Свободины, очень дружные между собой, — Вера Ивановна Селезнёва-Фокина, Любовь Ивановна Сысоева, Зоя Ивановна Плаксина искренне считают, что именно их крестная мать тетя Оля спасла от смерти своего брата, их отца и дедушку Геннадия — Ивана Свободина.

Одна злосчастная поездка Ивана Васильевича, в результате которой он потерял ногу, случилась незадолго до войны. Ночь была глухая, темная. Тете Оле было неспокойно. Она рассказывала потом племянницам Вере, Любе и Зое: «Вышла я на улицу и думаю: „Господи, спаси путников, которые в дороге!“ Ведь буря, дождь, ночь… А в это время брат мой лежал на линии с отрезанной ногой, терял кровь. И тут вдруг путеобходчица увидела его и сразу сообщила на станцию. Остановили товарный поезд, погрузили его, довезли до больницы и там прооперировали».

После того как отца-инвалида привезли домой, семья сначала навзрыд отгоревала, а потом узнала в подробностях, как было дело. Старший Свободин работал уже начальником базы в селе Померанье от Лензаготторга, и однажды, когда он ехал с совещания из райцентра Тосно, на него в поезде напал один местный пьяница, по-нынешнему гопник, — попытался сорвать с его плеча сумку-планшетку, думая, что там деньги. Иван Васильевич начал бешено сопротивляться — фамилия обязывала! — но бандит выхватил нож, срезал сумку, а самого Свободина столкнул под поезд. А в планшетке и денег-то не было, документы одни… Хорошо еще, что на отце была крепкая шуба на лисьем меху, она зацепилась за поручень, и его тащило по насыпи. И уже до самой станции Померанье дотащило, где ему надо было сойти с поезда и шагать домой восемь километров, но тут шуба оборвалась, Иван Васильевич попал под колеса, и слава Богу, что только одной ногой.

Может быть, чуткая душа его сестры Ольги именно в этот момент и забеспокоилась и заставила эту всеобщую крестную мать горячо молиться?

Патриархальная российская, а потом советская деревня с ситцевыми занавесками, с улицами, заросшими мягкой густой травой… Липы, пчелы, свой мед, холодоустойчивые шмели, добрые собаки…

Много детей во дворах… Школа… Книги… Дачники-родственники, приезжающие на лето из Санкт-Петербурга, а потом из Ленинграда… Так было испокон веку. До войны всё тут, в Чудском Бору, было очень похоже на сегодняшнюю жизнь, только детей у всех было гораздо больше.

Никто и представить себе не мог, что вот-вот, завтра-послезавтра, на зеленых улицах зазвучит командная немецкая речь. Но она зазвучала.