С аквалангом в Антарктике

Подводных фотоаппаратов (боксов) тоже было два. Один снимал на широкую пленку и позволял получать негативы более высокого качества, но зато крупным планом можно было снять только небольшой участок дне. Кроме того, глубина резкости при съемке была очень небольшой, требовалась очень точная наводка и можно было снимать только такие кадры, где все предметы располагались примерно в одной плоскости. Аппарат, к тому же, заряжался пленкой всего на 12 снимков, а это слишком мало для одного погружения. Во втором боксе находился полуавтоматический аппарат «Ленинград» с широкоугольным объективом, перед которым располагалась специальная линза. Линзу эту рассчитал ленинградский подводник, оптик Б. Котлецов, и она несколько улучшала качество снимков. Обычные объективы не рассчитаны на подводную съемку, и изображение на негативе особенно по краям, получается нерезким. Все же, даже несмотря на линзу, фотографии, сделанные этим аппаратом, выходили хуже. Зато он позволял снимать под водой человека, крупных животных и некоторые другие объекты, недоступные для первой камеры, и за одно погружение можно было сделать 36 снимков.

Подводное фотографирование очень сильно отличается от обычного. Под водой наводить на резкость приходится на глаз, а так как предметы имеют непривычные размеры и кажутся ближе, чем в действительности, снимать так, как это делается на поверхности — выбирая кадр, потом определяя расстояние и устанавливая его на аппарате — попросту невозможно. Можно только научиться более или менее точно устанавливать аппарат на одно, самое большее два постоянных расстояния и всегда снимать с них. Так я и делал — снимал почти всегда с расстояния 1,5 или 2 метра. Но даже самый резкий снимок не дает вполне точного представления о подводном мире. Одна из важнейших причин этого состоит в том, что свет импульсной лампы совершенно непохож на свет, существующий под водой. Лампа-вспышка на миг озаряет кусок морского дна, все животные и растения вспыхивают своими красками. Но там, куда свет лампы не попадает, получаются резкие черные тени, а вдали — густая тьма. Перед водолазом подводный мир предстает совсем другим: на снимке исчезает мягкость голубого света, богатство полутонов, приглушенные оттенки различных животных, полностью пропадает перспектива, рождаемая постепенным исчезновением предметов в бездонной синеве. Мне не только самому не удалось сделать фотографию, передающую всю красоту и очарование подводного мира, но и вообще таких снимков почти не встречалось. На Баренцевом море удалось получить неплохие снимки, сочетая подсвечивание передних планов лампой-вспышкой с естественным освещением далей, но здесь и этот прием не годился — естественная освещенность была слишком слаба. Пришлось отказаться от надежды получить первоклассный художественный снимок и ограничиться документальными фотографиями, представляющими научную, а не художественную ценность, показывающими, что обитает на дне, но отнюдь не то, как это выглядит под водой.

Снимать было интересно — можно было увидеть очень много нового; на случай, если попадутся редкие животные, к камере прикрепляли небольшую пластмассовую баночку с резиновым клапаном. В нее можно было складывать собранные организмы, не выходя наверх и не отрываясь от съемок. Я старался снимать за одно погружение две пленки. Вначале брал широкопленочный аппарат с присоединенным к нему «морским пауком» и, тщательно выбирая объекты, расходовал всю пленку — 12 кадров. Затем поднимался наверх и брал вторую камеру, с «морским змеем». Примерно половину кадров и тут удавалось снять не торопясь, но потом холод давал себя знать, я начинал спешить и буквально расстреливал остаток пленки, нацеливаясь во все стороны на любые, хоть сколько-нибудь интересные объекты. Позднее мы решили, что вытаскивать наверх первый аппарат и подниматься за вторым излишне, и я стал брать обе камеры сразу, хотя при спуске это было не слишком удобно. Пока я работал одним аппаратом, другой спокойно лежал на дне под лункой, боксы были тщательно проверены и отрегулированы еще на севере, на Баренцевом море, и сохраняли полную герметичность всю экспедицию, так что ни разу не пришлось иметь дело с самой неприятной и, к сожалению, обычной неисправностью — порчей фотоаппаратов от попавшей внутрь воды. Хорошо работали сначала и все механизмы, различные неудачи начались позже, а пока все шло прекрасно.

У нас не было полного разделения обязанностей — каждому приходилось выполнять все виды работ. Все же мне досталась значительно больше подводной съемки, а Пушкину соответственно — больше сборов и в особенности наблюдений за рыбой.

Перед спуском я обычно прикидывал, что и как придется снимать, — мы уже довольно хорошо знали морское дно вблизи нашей лунки. Правда, под водой эти планы нередко нарушались: то вблизи внезапно выплывала рыба, то обнаруживалось редкое морское животное, а иногда неожиданно разыгрывалась сценка из подводной жизни — так, мне пришлось видеть, как морская звезда напала на поселение крупных двустворчатых моллюсков.

Теперь, когда количество сборов несколько уменьшилось, разборка занимала меньше времени, и у нас иногда выпадало несколько свободных часов между окончанием работ и возвращением в Мирный. Воспользовавшись этим временем, мы смогли осмотреть остров. На нем было несколько небольших, по 20–30 пар, гнездовий мелких пингвинов Адели. Гнезда пингвинов, сложенные из небольших камешков, располагались прямо на скалах, у каждой пары было одно, иногда два яйца. Птицы усердно насиживали их, в колониях было странно тихо. Эти маленькие гнездовья тихо сидящих птиц представляли разительный контраст с птичьими базарами нашего Севера, где шум и гам тысяч пернатых часто можно услышать за несколько километров.

На острове шло интенсивное строительство — подготавливались места для огромных нефтехранилищ. Строители, выравнивая площадки, взрывали камень, грохочущая камнедробилка превращала его в щебень для засыпки неровностей. Стоял беспрерывный грохот, остров окутывали облака каменной пыли. Странно, но на пингвинов все это, казалось, не производило никакого впечатления. Некоторые колонии находились на расстоянии всего сотни метров от места взрывов, однако даже сразу после взрыва птицы не только не сходили с места, но и не проявляли особого беспокойства. Когда, спустя месяц с небольшим, мы снова посетили остров, в большинстве гнезд были уже большие птенцы, так что строительство, видимо, не отразилось на пингвинах. Эти птицы, на протяжении тысяч и миллионов поколений не имевшие на суше врагов, чувствуют себя здесь в полной безопасности и лишены каких бы то ни было оборонительных или защитных реакций. Иногда говорят, что пингвин — глупая птица. Но пингвина наделяют качествами, которыми он не обладает. Пингвин вообще не думает, на приближение человека или собаки он реагирует точно так же, как на появление в его владениях другого пингвина. Конечно, со временем и у пингвинов может выработаться страх перед человеком, но пока люди не приносят этим птицам особого вреда и с ними знакомы лишь немногие из всего многотысячного пингвиньего населения, до этого еще далеко.

Хотя наши работы на первом разрезе у острова Строителей и не были полностью закончены, наступило время подумать о переезде на другое место. Новый пункт следовало выбрать очень тщательно, работать на нем предстояло долго, пока лед был еще прочен и по нему можно было ездить, хотелось устроить подальше от Мирного. Балок нужно было установить на суше: могло случиться так, что прочность льда резко уменьшится и балок не удастся своевременно вывезти. Приходилось считаться и с тем, что лед может внезапно взломать и унести в море. Хотя такой оборот дела казался почти невероятным, но останавливаться на льду стало рискованно.