С аквалангом в Антарктике

— Сколько я был под водой?

— Двадцать пять минут.

— А сколько выдали конца?

— Семьдесят метров.

Действительная глубина погружения была, конечно, меньше, но насколько — трудно сказать. Теперь вопрос: обойдется ли на этот раз без кессонной болезни или напоследок она нас не минует? Плывем назад, сижу в лодке и слежу, не начнется ли зуд кожи или боль в суставах — первые признаки «заломая», так называют водолазы это заболевание. Надеюсь, что шансов на это немного и все обойдется. Так и вышло, хотя ждать несколько часов было очень неприятно. Подходим к «Оби», теперь будет спускаться Грузов. С корабля кричат, что через час мы должны быть на борту, но этого вполне хватит для одного погружения.

Женя снимает штормовку, меховой жилет и начинает надевать груза и акваланг. Неожиданно, когда он поворачивается к нам спиной, мы видим огромную дыру в резине костюма. Заклеить ее на морозе невозможно, а возвращаться на корабль и идти снова нет времени. Подходим к борту, лебедка поднимает шлюпку, и вскоре «Обь» выходит на морские работы. Вечером корабль останавливается: море почти сплошь покрыто молодым льдом, невозможно опустить за борт приборы, а время есть — поезд все еще не двинулся с места. Это уже вызывает общее беспокойство: там у них продукты подходят к концу. Завтра к поезду полетит самолет, но что он сможет сделать в сплошной метели? В глубине материка пурга, но на побережье ночь безветренна. Ярко мерцают звезды, временами небо озаряют сполохи южного полярного сияния.

Утром видим, что тихая ночь не прошла бесследно: на море больше нет открытой воды, все покрывает сплошной молодой лед — ровный, блестящий и гладкий, толщиной сантиметров десять-двадцать. У острова Адамса нам поработать не удастся, корабль не подойдет вплотную, так как нет карт, шлюпке не пробиться через лед, а пройти пешком еще нельзя, лед слишком тонок. Наши работы в Антарктиде закончены. Самолет слетал к поезду и обнаружил необычную вещь: тот стоял в пологой ложбине километров тридцать шириной, по которой несло снег даже тогда, когда кругом было безветренно и солнечно. Теперь стало ясно, что ждать осталось недолго, 15 километров можно пройти в любую пургу, а дальше была прекрасная погода и размеченный вехами путь. Спустя несколько часов машины вышли из пурги, и отплытие стало делом часов, а не дней.

На следующий день — последний день в Антарктике — «Обь» остановилась в море недалеко от Мирного. Впереди виден пологий белый купол материка. К нему приковано общее внимание. Погода хорошая, тихо и ясно, все всматриваются туда, ожидая, когда же появятся машины. Бинокли переходят из рук в руки. Но вот уже можно различить чуть заметную точку, потом она распадается на несколько отдельных пятнышек — это идут машины. Все ближе, ближе, их уже можно сосчитать. Километрах в пятнадцати от Мирного они останавливаются в последний раз, чтобы собраться и вместе вернуться на станцию. Не проходит и трех часов, как «Обь» подходит к берегу, по штормтрапу спускаются с ледяного барьера участники экспедиции, вернувшиеся с поездом. Судовое радио передает последнее коммюнике: «Санно-тракторный поезд находится в Мирном. Начальник поезда Теплинский и водители на борту «Оби». Отход судна через час».

На барьере собираются почти все остающиеся в Антарктиде зимовщики, мы толпимся на палубе. Гремят выстрелы салюта, ракеты с шипением шлепаются на лед. Прощай, Антарктида, теперь остается только обратный путь. Ломая молодой лед, корабль отходит от берега; чистой воды уже нет, и видно, как задержавшееся в прибрежье стадо китов одним с нами курсом спешит в открытое море. Чтобы вздохнуть, они проламывают тонкий лед головой. Еще два дня чувствуем себя в Антарктиде, судно медленно пробирается среди ледяных полей и, наконец, выходит в открытое, свободное ото льда море.

Обратный путь удивительно похож на наше плавание в Антарктиду. Снова айсберги, шторма, альбатросы — все это проходит перед нами, но уже в обратном порядке. Но если условия ничуть не изменились с тех пор, как мы плыли в Антарктиду, то общее настроение сильно отличается от того, что было полгода назад.

Теперь дело сделано и можно отдохнуть, даже пошевелиться не хочется, и я с трудом заставляю себя взяться за перо и бумагу: к концу плавания нужно представить предварительный отчет о проведенных работах. Однако обнаруживается, что за делом время проходит быстрее, чем в томительном безделье, и после четырех дней отдыха я снова начинаю регулярно работать.

Холода кончились за один день, на подходе к Кейптауну впервые после Антарктиды пробилось солнце, стало тепло, а на следующий день палубу уже усеяли загорающие: после Антарктиды приятно отогреться на солнцепеке. Начали чистить и красить судно, в этих работах участвует и вся экспедиция, но так как для нас смена длится всего 2–3 часа, это никого особенно не затрудняет. Снова мы в тропиках с их спокойным морем, редкими и бурными теплыми ливнями, солнцем прямо над головой, летающими рыбами и удивительным однообразием медленно проходящих дней. Малейшая неожиданность превращается в событие: как-то раз, когда мы лежим на корме корабля и жаримся на солнце, впереди по курсу показывается какое-то бурое, обросшее бревно или ящик. Приближаемся, и внезапно «ящик» выставляет из воды голову и ласты, потом ныряет — это большая морская черепаха. Тут уж все начинают следить за морем и вскоре замечают еще двух или трех черепах.

Вообще же тропические моря едали от берегов очень бедны жизнью. Дело в том, что развитию планктонных водорослей, дающих начало всем пищевым цепям в открытом море, мешает высокая температура воды. Правильнее сказать, не сама температура, а нагревание поверхностных слоев воды, которые становятся легче, чем глубинная холодная вода, и плавают на ней, почти не перемешиваясь. Водоросли быстро расходуют запас питательных солей из верхних слоев, а новых с глубины не поступает. Поэтому открытое море, где мы плывем, пустынно, даже летучие рыбы попадаются редко, не говоря уж о птицах, дельфинах и китах. Только там, где вблизи побережий или островов выходят на поверхность богатые солями глубинные воды, океан буквально вскипает жизнью.

Время тянется долго, и если в день отплытия казалось, что вот он, конец экспедиции, совсем рядом, осталось только добраться домой, то теперь, как это ни странно, складывается впечатление, что Ленинград делается все более и более далеким. Лишь ежедневные отметки на карте показывают, что мы все же продвигаемся вперед.

Заходим на несколько часов в Пуэнт-Нуар в Республике Конго (Браззавиль), на борту заболел летчик, и его отправят на Родину самолетом. У нас есть возможность выкупаться на пляже и пройтись по улицам небольшого городка.

Потом опять заметно приближаемся к Дакару. В ожидании такого события идут приготовления: срочно гладят белые парадные рубашки, утюжат брюки. Самодеятельная парикмахерская работает вовсю: за зимовку полярники обросли густыми, а если и не густыми, то длинными волосами. Руководство экспедиции обсуждает вопрос, как быть с Пушкиным: он отрастил бороду и не желает ее брить, как бы в Дакаре его не приняли за священника. Но и эта проблема разрешилась: бороду подстригли, после чего вид Пушкина удовлетворил наших руководителей. Время от времени неизвестно откуда выползают различные слухи: например, что в Дакаре международный кинофестиваль, туда пришло пассажирское судно «Победа» (это, так сказать, реальная основа) и можно будет пересесть на него и вернуться в Одессу с заходами в Италию, Грецию, Турцию и еще куда-то (это уж полнейшая фантазия), нужно только доплатить до стоимости туристской путевки. Энтузиасты уже начинают составлять списки желающих и обсуждать детали будущей поездки, когда все это оказывается выдумкой досужих шутников. Идут бесконечные обсуждения, на что лучше истратить в Дакаре валюту, куда пойти, ехать ли на экскурсию, собираются группы желающих идти вместе. Опять зашли в узкие ворота в волноломе, и «Обь» встала на то же место, что и полгода назад. Нас уже не особенно интересовали африканские сувениры, больше хотелось нырнуть в тропиках. Самым подходящим для этой цели казался небольшой остров Горе с крутыми скалистыми берегами. Мы знали, что этот остров посещается туристами, но как туда попасть, нам было неизвестно, а поскольку по-французски мы не говорили, выяснить это было не так-то просто. В первый день стоянки успели только побывать на пляже и узнать, что на остров ходит катер, туда всего лишь 20 минут хода. Нырять в акваланге — пожалуйста, никакого разрешения не нужно. Позагорали и выкупались, народу на пляже было совсем мало: сухой сезон не время для купания. Встретили работников советского посольства, они сказали, что акулы встречаются часто, но случаев нападения на людей не было. Выяснили также, что по субботам и воскресеньям можно съездить на рифы вблизи города, туда перевозят негры на пирогах и нырять там очень интересно. Но это было не для нас: задержись мы — и судно опоздает с выходом из порта. В Дакаре довольно много подводных охотников и ныряльщиков, но, как оказалось, в аквалангах почти не опускаются, это очень дорого, а сами акваланги здесь даже не продаются, нужно выписывать из Франции. Обучение подводному плаванию и зарядка аппарата воздухом тоже стоит недешево. Это было для нас несколько неожиданно: в нашей стране акваланг доступен тысячам, а здесь теплое море, исключительно богатое рыбой, но погружаться под воду могут лишь немногие.

Поговорив, натянули маски и ласты и полезли в воду. О каких-либо сборах нечего и думать: сильный накат и совсем небольшая, 4–5 метров глубина, так что даже в аквалангах работать было бы трудно. Вода довольно мутная и не очень теплая, около 21°, но мы все же видим немало очень своеобразных водорослей, морских ежей и звезд и несколько красивых тропических раковин. У небольших скал, выступающих из песка, вьются стаи мелких, необычайно ярких рыбешек, слабое представление о них может составить тот, кто видел ярчайших синих рыб-ласточек Черного моря. Неожиданно я замечаю на дне какое-то странное существо. Оно стоит совсем рядом со мной, буквально нос к носу, немного похожее на большую камбалу — довольно плоское, исчерченное поперечными коричневыми полосами. Потом вижу устремленные на меня глаза и маленькие вытянутые щупальца. Это каракатица (или сепия), близкая родственница спрутов и кальмаров. Протягиваю руку, но здесь не Антарктика, где осьминоги позволяют брать себя руками: моментально, как будто даже не пошевелившись, каракатица исчезает в мутноватой воде.

Потом я, очень довольный, рассказываю своим товарищам об этой встрече. Один известный француз-подводник пишет, что впервые увидел каракатицу на восьмой год своих погружений: так совершенна у этих животных маскировочная окраска. Мои соратники легко находят ответ: «Ну, он нырял восемь лет, а ты сколько?» Тоже, оказывается, почти десять лет.

Еще немного походили по городу, купили тропических фруктов, впрочем, их немного, не сезон, и возвратились на корабль. Завтра — на остров Горе, но на это нужно еще получить разрешение. Это удалось, хоть и с некоторым трудом: чтобы попасть на утренний катер, надо уйти с корабля в семь часов утра, а на берег начинают пускать с восьми. Но так или иначе, все улажено. Поехали вчетвером, я с Грузовым и двое физиков из морского отряда. Пушкин с нами поехать не смог, накануне он неудачно спрыгнул с трапа и подвернул ногу. Теперь он даже ходил с трудом, опираясь на палочку, и о нырянии не приходилось и думать.