Кровь героев

* * *

— Но я же тебя люблю, — плаксивым тоном произнес Маложатов, вот уже больше двух часов сидевший и истязавший душу Инги своим нытьем. — Я едва не умер, я всю ночь думал, думал, думал… Я не находил себе места. Я писал тебе стихи. Я рвал их и снова писал. Ты разбила мне сердце. Ты прогнала меня ради, ради, ради… — Михаил Андреевич так и не нашел нужного слова. — Я умру, если ты покинешь меня… Я покончу с собой! Наложу на себя руки, повешусь у тебя на люстре. — Тут Маложатов зарыдал, но, утерев слезы, продолжал с каким-то даже наслаждением развивать тему своего самоубийства и, наконец, не выдержал и вскочил-таки на любимого конька, заявив: — Я страдаю, как моя бедная, истерзанная руками инородцев Земля. О Родина моя!..

При других обстоятельствах Инга давно бы уже выгнала надоевшего хуже смерти воздыхателя, сославшись на то, что ей надо идти. Но… что-то случилось с ней, точно какая-то неведомая сила сковала ее волю, заставляя сидеть и молча дожидаться решения своей судьбы.

По сути дела, ничего страшного не произошло… Ну и что, что уже вечер? Саша задерживается, но разговор между ним и Олеандровым мог затянуться надолго: что ни говори, дело серьезное. А если что-нибудь пошло не так? Почему она сидит дома, как покорная курица, как телка какая-то (более всего на свете ненавидела Инга, когда кто-нибудь или она сама себя сравнивала с курицей или с коровой; подобные параллели приводили девушку в состояние бешенства), и ждет, вместо того чтобы самой поехать к шефу и, дождавшись, когда тот освободит Сашу, отвезти его домой.

Нет, что-то случилось, что-то произошло, и не надо уговаривать себя, уверять, что все в порядке. Надо действовать… Это Инга говорила себе уже несколько раз, но почему-то так ничего и не делала, не решалась прервать монотонные причитания Маложатова, и лишь время от времени бросая в ответ «да, да» или «нет, нет», чем только еще больше подбадривала своего неистребимого жениха, пробуждая к жизни все новые и новые словесные потоки.

Может быть, она просто не выдержала бы одна этого ожидания, извелась бы из-за того, что не нашла в себе сил предпринять решительных действий, затравила бы себя за эту беспомощность, которая приводила ее в отчаяние, нет — в бешенство? Как тогда, в далеком отрочестве, когда, теряя силы, отбивалась она от неумелых, но жадных и сильных рук, как тогда, когда после суда, на котором оправдали убийц ее мужа, заперевшись одна, она плакала, кусая губы, сгрызая до крови ногти. Но сейчас ведь ничего не случилось, все в порядке!

«Что-то не так, что-то не так, — пульсировало в мозгу Инги. — Что-то случилось!..» — «Да, да, да! — отвечал кто-то другой голосом матери. — Не будет тебе счастья, волчица. Ты проклята, как и я. И все из-за этой суки, твоей бабки, которой не хватало мужика среди своих. Из-за твоего проклятого Богом отца-дьяволопоклонника. Нашла себе, нашла самца. Предаешься похоти, изводишь честных богобоязненных людей. Будь проклята!» — «Будь ты сама проклята и твой лживый бог, идолище ханжей! Мстительный, злобный человечек, весь смысл учения которого состоит в том, чтобы мешать человеку жить, как он хочет. Будьте вы все прокляты! Мы не станем жить по вашим жалким законам! Мы прорвемся! — мысленно отвечала Инга матери, понимая, что это глупо и бесполезно, даже в мыслях затевать спор с психически больным человеком. — Мы оставим вас с носом!»

— Я умру и заставлю тебя страдать, — продолжал стенать филолог, — и, став самоубийцей, душу свою обреку на вечные страдания. Все равно они не могут сравниться с тем, что выношу я сейчас.

— Хочешь кофе? — спросила Инга, точно во сне. — С печеньицем?

— Как ты можешь говорить о еде? — взвыл Маложатов. — В такой момент? Я уже несколько дней не смыкаю глаз и не принимаю пищи.

— А что же ты делаешь, а? — с ехидцей спросила Инга, заливая две ложки гранулированного кофе холодной водой из чайника. Девушка вдруг почувствовала, что оцепенение отпускает ее, что еще несколько минут и она наконец заставит себя действовать. «Боже, как раздражает этот нытик, если опять спросит, спала ли я с ним, ей-Богу, расскажу ему Сашкин анекдот про монашку». — Так что же ты все это время делал? — спросила озадаченного филолога Инга. — Страдал? Хорошее занятие, правда? И тема благодатная, любимую Родину растерзали инородцы, любимую бабу, как козу на веревочке, увел… ах, жаль, Климов не инородец, то-то бы дело было.

— Климов, — встрепенулся филолог, — Климов, постой, я читал что-то про него… Ну да, его обвиняют во всех этих убийствах. Он зарезал своего отчима из-за денег, он… он… это страшный человек, он может убить и тебя.

— Что ты говоришь, Мишенька, — с отвращением посмотрев на Маложатова и отпив большой глоток холодного не сладкого кофе, улыбнулась Инга. — Убьет? Куда ему до тебя, а ты так точно доведешь меня своим нытьем до могилы или до психушки. Сделай милость, ступай-ка себе домой.

— Как? — воскликнул неугомонный филолог. — Чтобы пришел он и… — В дверь позвонили. — Вот и он, — с нажимом на последнее слово произнес Михаил Андреевич. — Что ж, я готов к встрече с ним!

Последних слов Инга не услышала. Она опрометью кинулась к двери. Пальцы нетерпеливо защелкали замком. Девушка открыла дверь…