Следствие, которое ищет убийцу

— Веди, — сказал Микали. — Почему бы и нет? * * *

Стены гостиной были увешаны фотографиями, описывающими карьеру Жарро в Легионе, и повсюду были сувениры, включая его белые кепи и парадные эполеты на буфете.

Бренди «Наполеон» был достаточно настоящим, и он довольно быстро опьянел.

— Я думал, тебя выгнали во время путча? — спросил Микали. «Разве ты не был по уши в ОАГ?»

— Конечно, был, — воинственно сказал Жарро. «Все эти годы в Индокитае. Я был в Дьенбьенфу, ты знаешь это? Эти маленькие желтые ублюдки держали меня шесть месяцев в лагере для военнопленных. С нами обращались как со свиньями. Затем фиаско в Алжире, когда старик пошел и сделал с нами грязное дело. Каждый уважающий себя француз должен быть членом ОАГ, а не просто лопухом вроде меня». 

«Не так уж много будущего в этом сейчас, не так ли?» Сказал Микали. — Старина показал, что он говорит серьезно, когда приказал застрелить Бастьена Тири. Сколько попыток сбить его с ног, и ни одна из них не увенчалась успехом?»

Ты прав, — сказал Жарро, отпивая. «О, я сыграл свою роль. Вот, взгляни.»

Он снял коврик с деревянного сундука в углу, нащупал ключ и с трудом отпер его. Внутри был значительный ассортимент оружия. Несколько пистолетов-пулеметов, набор пистолетов и гранат.

«У меня это здесь уже четыре года», — сказал он. «Четыре года, но сеть накрылась. С нас хватит. В наши дни мужчине приходится искать другие способы.»

— В гараже? — спросил я.

Жарро приложил палец к носу. «Пойдем, я тебе покажу. Эта чертова бутылка все равно пуста.»

Он открыл дверь в задней части гаража и обнаружил комнату, заваленную картонными коробками и упаковочными ящиками всех видов. Он открыл одну и достал другую бутылку бренди «Наполеон».

— Я же говорил тебе, что это еще не все. — Он махнул рукой. «Здесь больше всего. Любая выпивка, какую захочешь. Сигареты, консервы. Освободится к концу недели.»

«Откуда все это берется?» — спросил Микали.

«Можно сказать, с заднего сиденья проезжающего грузовика». Жарро пьяно рассмеялся. «Никаких вопросов, никаких учений, как мы привыкли говорить в Легионе. Просто запомни это, друг мой. Все, что тебе когда-нибудь понадобится — все, что угодно. Просто подойди к старому Клоду. У меня есть связи. Я могу достать тебе что угодно, и это обещание. Не только потому, что ты старый подручный бель-Аббеса. Если бы не ты, феллага, вероятно, отрезал бы мне яйца, среди прочего, в тот раз.»

К этому времени он был уже очень пьян, и Микали поддакивал ему, хлопая по плечу. «Я запомню это».

Жарро вытащил пробку зубами. — За Легион, — сказал он. «Самый эксклюзивный клуб в мире».

Он отпил из бутылки и передал ее через стол.

Он был на гастролях в Японии, когда получил известие о смерти своего дедушки. Старик, с годами становившийся все слабее и страдавший артритом в одном бедре, некоторое время нуждался в палках, чтобы ходить. Он потерял равновесие на кафельном полу балкона квартиры и упал на улицу внизу.

Микали отменил все концерты, какие мог, и улетел домой, но прошла неделя, прежде чем он добрался до Афин. В его отсутствие коронер распорядился провести похороны, кремацию в соответствии с пожеланиями Дмитрия Микали, изложенными в письме с инструкциями его адвокату.

Микали сбежал на Гидру, как и раньше, на виллу на полуострове за Молосом. Он переправился из Афин в порт Гидра на подводных крыльях и обнаружил, что Константин ждет, чтобы забрать его на катере. Когда он поднялся на борт, старик, не говоря ни слова, вручил ему конверт, запустил двигатели и вывел лодку из гавани.

Микали сразу узнал почерк своего деда. Его пальцы слегка дрожали, когда он открывал конверт. Содержание было кратким.

Если ты читаешь это, значит, я мертв. Рано или поздно это приходит ко всем нам. Итак, никаких грустных песен. Больше никакой моей глупой политики, чтобы утомлять вас, потому что, в конце концов, конец, возможно, всегда один и тот же. Я знаю только одно с полной уверенностью. Ты осветил последние годы моей жизни гордостью и радостью, но больше всего своей любовью. Я оставляю тебе свое и свое благословение вместе с ним.

Глаза Микали горели, ему было трудно дышать. Когда они добрались до виллы, он переоделся в альпинистские ботинки и грубую одежду и отправился в горы, часами шел пешком, доводя себя до состояния полного изнеможения.

Он провел ночь в заброшенном фермерском доме и не мог уснуть. На следующий день он продолжил восхождение, проведя еще одну ночь, похожую на первую.

На третий день он, пошатываясь, вернулся на виллу, где Константин и его жена уложили его в постель. Старуха дала ему какое-то травяное зелье. Он проспал двадцать часов и проснулся спокойным и снова контролирующим себя. Этого было достаточно. Он позвонил Фишеру в Лондон и сказал ему, что хочет вернуться к работе.

В квартире на Аппер-Гросвенор-стрит меня ждала гора почты. Он быстро просмотрел и остановился. На одном была греческая почтовая марка с пометкой «Личное». Письмо было отправлено его агенту и переадресовано. Он отложил остальные письма и открыл конверт. Сообщение было напечатано на простом листе бумаги. Адреса нет. Без имени.

Смерть Дмитрия Микали не была несчастным случаем — это было убийство. Обстоятельства таковы. В течение некоторого времени он находился под давлением со стороны определенных слоев правительства из-за его деятельности в Демократическом фронте. Различные свободолюбивые греки вместе составили досье для представления в Организацию Объединенных Наций, включающее подробную информацию о политических заключенных, содержащихся без суда и следствия, зверствах всех видов, пытках и убийствах. Считалось, что Дмитрий Микали знал о местонахождении этого досье. Вечером 16 июня его навестил в его квартире полковник Джордж Вассиликос, который несет особую ответственность за работу политического отдела военной разведки, вместе со своими телохранителями сержантом Андреасом Алеко и сержантом Никосом Петракисом. В попытке заставить Микали раскрыть местонахождение досье его жестоко избили и прижгли лицо и интимные части тела зажигалками. Когда он, наконец, умер из-за этого лечения, Вассиликос приказал выбросить его тело с балкона, чтобы смерть выглядела как несчастный случай. Коронеру было приказано составить отчет, который он сделал, и он никогда не видел тело, которое было кремировано, чтобы следы жестокого обращения и пыток были стерты. Оба сержанта Алеко и Петракис хвастались этими фактами, будучи пьяными, в присутствии нескольких людей, дружественных нашему делу.

Ярость в Микали была живым существом. Физическая боль, охватившая его тело, не была похожа ни на что, что он когда-либо испытывал в своей жизни раньше. Он согнулся пополам в судороге, упал на колени, затем свернулся калачиком в позе эмбриона.

Как долго он оставался там, у него не было возможности узнать, но, конечно, ближе к вечеру он обнаружил, что бродит по одной улице за другой с наступлением темноты, понятия не имея, где он находится. Наконец, он зашел в маленькое дешевое кафе, заказал кофе и сел за один из грязных столиков. Это было похоже на эхо старой мелодии, кафе в Париже у рынка, снова и снова, потому что кто-то оставил экземпляр лондонской «Таймс». Он взял его, его глаза механически блуждали по новостям. Затем он напрягся, увидев маленький заголовок в середине второй страницы.

Делегация греческой армии посетила Париж для консультаций с НАТО.

В глубине души он знал, чье имя найдет, еще до того, как прочитал остальную часть новости.

После этого все встало на свои места с полной уверенностью, как будто это был знак от самого Бога, когда зазвонил телефон. Это был Бруно Фишер.

— Джон? Я надеялся, что ты уже приехал. Я могу устроить тебе два немедленных концерта, в среду и пятницу, если ты хочешь. Хоффер должен был сыграть ля минор Шумана с Лондонским симфоническим оркестром. К сожалению, он сломал запястье.»

— В среду? — спросил я. — Автоматически сказал Микали. — Это дает мне всего три дня.

«Да ладно, ты записал эту чертову штуку дважды. Одной репетиции должно быть достаточно. Ты мог бы стать сенсацией.»

— Где? — спросил я. — Спросил Микали. — Фестивальный зал? — спросил я.

«Боже милостивый, нет. Париж, Джонни. Я знаю, что это означает забираться обратно в другой самолет, но ты не возражаешь?»

— Нет, — спокойно сказал Джон Микали. «В Париже все будет хорошо».

Военный переворот, захвативший власть в Греции рано утром 27 апреля 1967 года, был умело спланирован всего лишь горсткой полковников в условиях полной секретности, что в значительной степени объясняло его успех. Освещение в газетах в последующие дни было обширным. Микали провел вторую половину дня перед вечерним вылетом в Париж в Британском музее, просматривая все доступные газеты и журналы, опубликованные в период после переворота.

Это было не так сложно, как могло бы быть, главным образом потому, что ему нужны были только фотографии. Он нашел двоих. Одна из них была в журнале Time, и на ней был изображен полковник Джордж Вассиликос, высокий, красивый мужчина сорока пяти лет с густыми черными усами, стоящий рядом с полковником Пападопулосом, человеком, который был, по сути, диктатором Греции.

Вторая фотография была в периодическом издании, издаваемом греческими эмигрантами в Лондоне. На нем был изображен Василикос в окружении двух его сержантов. Подпись под ним гласила: «Мясник и его приспешники». Микали аккуратно убрал страницу и ушел.

Прибыв в Париж на следующее утро, он позвонил в греческое посольство и был с восторгом принят атташе по культуре доктором Мелосом.

«Мой дорогой Микали, какое удовольствие. Я понятия не имел, что ты должен быть в Париже.»

Микали объяснил обстоятельства. «Естественно, они быстро опубликуют несколько объявлений в парижских газетах, чтобы фэны знали, что буду играть я, а не Хоффер, но я подумал, что хотел бы убедиться, что вы знаете здесь, в Посольстве».

«Я не знаю, как тебя отблагодарить. Посол был бы в ярости, если бы пропустил это. Позволь предложить тебе выпить.»

«Я буду счастлив организовать билеты», — сказал ему Микали. — Для посла и всех, кого он захочет привести. Разве я не читал где-то, что у вас здесь останавливаются какие-то шишки из Афин?»

Мелос скорчил гримасу, когда принес ему бокал шерри. «Не совсем ориентирован на культуру. Полковник Василикос, разведка, это вежливый способ сказать…

— Могу себе представить, — сказал Микали.

Мелос взглянул на часы. «Я покажу тебе».

Он подошел к окну. Во дворе стоял черный «мерседес», рядом с ним — шофер. Мгновение спустя полковник Вассиликос спустился по ступенькам от главного входа в сопровождении сержантов Алеко и Петракиса. Алеко сел впереди с шофером, Петракис и полковник — сзади. Когда «Мерседес» отъехал, Микали запомнил номер, хотя машина была достаточно узнаваемой из-за греческого вымпела на передней панели.

Ровно в десять часов, — сказал Мелос. «Точно так же, когда он был здесь в прошлом месяце. Если его кишечник такой же регулярный, он должен быть здоровым человеком. Отправляюсь в военную академию в Сен-Сир на дневную работу, через Медонский лес и Версаль. Ему нравится такой пейзаж, так мне сказал шофер».