Проводник

Алёна Митрохина
Проводник

Моим родителям –

с огромной любовью, нежностью

и пожеланием долгих-долгих мирных лет

Проводник

«И´нсульт!» – вот первое, о чем подумал Родя, вылетая из собственного, нелепо упавшего возле шкафа тела, и поднимаясь к потолку в состоянии легком и отчего-то прозрачном. Подумал с ударением на «и» – так всегда говорила бабушка – и´нсульт.

«И´нсульт!» – охнула бабушка и тогда, когда вместе с маленьким Родионом вышла встречать деда с работы, а тот, едва переступив порог квартиры, вдруг тихо сполз на пол и замер в странной и очень неудобной даже на вид позе. Ноги деда оказались нелепо вывернуты, одна брючина задралась и обнажила худую жилистую голень в черном, спущенном гармошкой носке. Руки тоже как-то непонятно согнулись, причем правую не было видно совсем, словно она отломилась. Родя с приятелями часто показывали друг другу фокус: засовываешь большой палец руки в рот и будто откусываешь, а затем, немного «пожевав», демонстрируешь изумленной публике руку уже без пальца (сам палец, абсолютно целый, в это время плотно прижат к внутренней, не видной другим, стороне ладони) – весело и жутко. Вот и дедова рука так далеко и так тесно оказалась заведена за спину, что Роде почудилось, словно она и вправду исчезла, но ничего занимательного, а уж тем более веселого, Родя в этом не увидел.

Широко раскрытые дедовы глаза уставились точно на внука, как будто взглядом дед пытался что-то сказать именно ему, Роде, а не бабушке, стоявшей рядом. Но слов не получалось, а из перекошенного дедова рта вырывались лишь глухие, похожие на мычание звуки «мммыыы, мммууу».

«Родди, миленький, иди в комнату» – холодными как лед руками бабушка сжала худенькие Родионовы плечи и развернула в сторону комнаты, где стоял большой диван, накрытый мягким пледом и заваленный маленькими вышитыми подушками-думками. Едва только Родина голова коснулась этой неудобной диванной подушки, как он провалился в глубокий, почти обморочный сон и проспал 12 часов. Проснулся от запаха маминых теплых духов: она склонилась над ним и легонько трепала по щекам: «Сынооок, сынок! Родди, просыпайся! Родди!»

В семье все звали его на иностранный манер – Родди. Как часто бывает, имя только что родившегося ребенка родители, бабушки, дедушки и прочие любящие родственники в порыве умиления к бессмысленному кряхтящему существу коверкают и видоизменяют, выстраивая немыслимые семантические ряды. В итоге получается то ли милое прозвище, то ли новое имя, становящееся более употребляемым чем то, что записано и скреплено печатями в официальном документе – свидетельстве о рождении.

Так из Евгения-Евгеши получается Еша, Ярослава, путем построения логической цепочки Ярослава – Ярослав – Ярослав Мудрый – Ярослава Мудрая – Думающая, трансформируется в Думочку, Эдуард через Эдуардо становится почти португальским Додо.

Своими именами – Родион и Родди – он был обязан матери. Библиотекарь по профессии, беременная мама будущего Родиона, коротая время в ожидании декретного отпуска и редких посетителей в полупустой библиотечке на краю города, читала все, что хранилось в скудных книжных фондах: от рефлексирующей, полной душевных терзаний русской классики, до пошлейших романчиков неизвестного авторства в бумажных обложках, также полных терзаний и страданий, но, конечно, совсем иного свойства.

Беременность протекала в изнуряющих гормональных смятениях, заставлявших навзрыд рыдать по поводу трагической судьбы Родиона Раскольникова, и одновременно лить сентиментально-радостные слезы над похождениями некоего Родди – героя целой серии «творений» под общим названием «Уходя навсегда, возвращайся…». Собственно, повествование в этой серии посвящалось только одному персонажу – синеглазому брюнету, исполненному всяческих достоинств уже по рождению, без проживания опыта тяжелого духовного кризиса. Читать про Родди было приятно, все у него спорилось и получалось. Герой не знал сомнений, был решителен, обаятелен, обладал недюжинной силой и запредельным ай-кью, в связи с чем автор поручал ему распутывание сложных жизненных хитросплетений – от разоблачений шпионских заговоров до семейных интриг с наследствами и любовными связями. Родди прекрасно владел иностранными языками, хорошими манерами и сердцами всех упомянутых в историях женщин, детей и животных (в одной из книг он разыскивал утраченные ценности вместе с котом, с которым добился полнейшего, в том числе языкового, понимания). Писателя при этом нисколько не заботила историческая канва, в которой разворачивались события, поэтому, если вдумчивый читатель решил бы озадачится вопросом о времени или даже эпохе, в которых с Родди случались его приключения, то этот вопрос остался бы без ответа. Красавец-брюнет одновременно мог требовать соединить его с необходимым абонентом через коммутатор, а уже в следующей главе лихо вытягивать зубами антенну спутникового телефона (зубами, потому что руки его были заняты – он переползал с одного балкона на другой на двадцать на пятом этаже). В одной книге требуемая по сюжету информация черпалась исключительно из газет, потому что иных источников не существовало, и для того, чтобы найти хронику события, случившегося много лет назад, герой провел ночь в архиве, перелистывая пыльные газетные подшивки. Однако в следующем романе откуда ни возьмись в окружающей реальности появлялся Интернет, где Родди – естественно! – чувствовал себя как рыба в воде и легко добывал нужные сведения даже до того, как они там оказывались. Ну и так далее…

Впрочем, читательницы никогда не обращали внимания на эти парадоксальные несостыковки, а если и обращали, то не придавали значения – обаятельный Родди радовал не только своей силой, мужественностью, остроумием и великодушием, более всего поклонниц персонажа привлекала его верность своей подруге, некоей Райли. О возлюбленной, к которой неизменно стремился и возвращался неугомонный Родди, почти ничего не было известно: автор лишь счёл нужным намекнуть, что являлась она женщиной самой обыкновенной, заурядной и какие именно качества привлекали в ней такого необыкновенного мужчину как Родди, отдавалась на волю фантазий читательниц, почти каждая из которых, конечно же, видела в Райли себя и тайно надеялась на встречу в реальной жизни с таким чудесным героем.

Словом, Родионова мама, когда встал вопрос об имени ребенка, однозначно сказала родственникам, что если родится сын, то его назовут Родионом, а если дочь, то Раей, почему-то считая, что зарегистрировать в официальных органах девочку с совсем уж нерусским именем Райли не получится. Почти полное созвучие имен Родя (от столь дорогого сердцу и душе Родиона Раскольникова) и Родди радовало маму несказанно, поэтому, когда новорожденного принесли из роддома, все – и родители, и бабушки-дедушки звали его только Родди. Никто не был против, даже отец, потому что оказалось, что данное имя носит какой-то выдающийся то ли немецкий, то ли шотландский футболист, а отец был рьяным болельщиком..

Отец произносил имя с рычанием, похожим на тигриное: «Ррродди», а в мамином варианте имя перекатывалось и журчало, словно прохладная водица по нагретым солнцем камушкам – «Род´д´и», мама слегка картавила и почему-то чрезмерно смягчала звук «д».

Маленький Родион долго думал, что его настоящее имя и есть – Родди. Конечно, звучало оно не по-русски, да и в целом – не привычно, но его это не удивляло. В садик и другие детские заведения Родя не ходил: не из-за излишней болезненности, просто с ним всегда было кому быть и заниматься, мама в своей библиотеке трудилась по полдня, а обе бабушки, уже пенсионерки, устраивали чуть ли не соревнования по поводу того, с кем проведет день внук. Его бесконечно чем-то завлекали, увлекали, развивали, водили по выставкам и музеям, повторяя, что только интеллигентный человек чего-то да стоит в наше опростившееся время.

Со своим настоящим, официальным, именем Родион-Родди столкнулся только в школе, и это стало для него открытием, почти откровением. Поначалу на него он даже не откликался, но потом ничего, привык. Ему нравилось, что теперь у него получилось два имени – для своих и для чужих, а с двумя именами стало и два Родиона, и домашний Родди весьма отличался от Родиона общественного – так ему казалось.

Постепенно вариант «Родди» почти исчез из употребления, даже мама, когда хотела приласкать или ободрить, все чаще говорила обычно-привычное Родя или Родиончик. Папа, с годами превратившийся в угрюмого молчуна, предпочитал незатейливое «сын», безо всякого называния – ни ласкового, домашнего, ни повседневного, официального – никакого. Поэтому, когда при первом же знакомстве с Раей, состоявшимся, как это часто бывает, у кого-то в гостях, она в ответ на его «Родион, приятно познакомится!» с коротким смешком взяла его под руку, сказав «Какой еще Родион? Никакой не Родион! Только Родди, конечно! Много ты понимаешь…», ему не оставалось ничего иного, как крепко сжать ее широкую, почти мужскую ладонь, и пойти дальше по жизни вдвоем, навстречу, так сказать, светлому будущему…

Да и как было не пойти? Забытое почти, из детства, имя, прозвучало как пароль, кодовое слово, объединившее двух, совершенно незнакомых еще пять минут назад людей. Словно разведчикам, жившим долгие годы под глубоким прикрытием, поступил приказ выйти на связь – и они вышли. Неважно, что Рая поначалу совершенно не понравилась Родиону: крупные руки, широкие плечи и, в отличие от интеллигентного Родди, из простых – мать домохозяйка, отец – фермер, поселивший жену и дочь в городе, а сам проводивший почти все время в деревне; сама Рая – портниха, обшивавшая нестандартных клиенток на дому. Но разве соратников выбирают? Разве обсуждаются команды того, кто там, намного выше и намного разумнее?

Будь Родион хоть чуточку внимательнее, то во время частых чаепитий в Раином, без затей, доме, он обратил бы внимание на немногочисленное книжное собрание Раиного семейства. В серванте, на полках, отведенных под библиотеку, скромно пылились немногочисленные тома: подписное, в коричневой обложке, собрание сочинений Достоевского, такое плотное и нетронутое, что сомнений не возникало – ни «Преступление и наказание», ни «Бесов», ни все остальные труды Федора Михайловича в этом доме не читали; краснели золотобуквенные Вальтерскоттовские приключения средневековых рыцарей, пятый том чуть выдвинут: в нем хранилась припрятываемая Раиным отцом скорее традиционно, чем по необходимости, заначка, о которой все знали, но не трогали – из уважения, да и денег хватало, фермерство процветало, обеспечивая семью с избытком; разноцветными корешками пестрела другая известная классика – Пушкин, Некрасов, Гоголь, всё – почти новое и наверняка толком нечитанное.

Но одну, нижнюю, полочку заполняли потрепанные книжицы в бумажном формате, та самая серия «Уходя навсегда, возвращайся…». И если бы Родион догадался пролистать хотя бы одну из них, то наткнулся бы и на Родди, и на Райли, и, конечно бы понял, что приключениями синеглазого героя зачитывалась и его, и Раина мамы, да и, вероятнее всего, сама Рая тоже. И Раино всегдашнее «много ты понимаешь…», произносимое ею часто и по многим поводам, утратило бы в Родиных глазах всякий сакральный смысл, кроме одного – навязчивая фраза-паразит, междометие для связки слов, только и всего…