Без очереди в рай

Такова се ля ва: се ля я, се ля вас, Жмара Аделаида Митрофановна… Что делать… Да, а что же делать? Труповозку заказать? Отзвонить на базу? Нет, сообразила я, в этом случае сначала положено вызывать милицию — бабка одинокая, смерть должна быть надлежащим образом запротоколирована, квартира опечатана. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек, даже если этот человек уже не человек, а труп, потому что даже труп без бумажки трупом не является…

Ладно, довольно ахинеи, надо позвонить в милицию. У них как и у нас: повод к вызову, адрес, телефон, ждите, доктор… тьфу, мент поганый будет. Глупо всё. А телефон у бабки был запоминающийся — единичка, три тройки, три шестерки. Запоминающийся. Был. Надо же, какая ерунда в голову запала!

Кажется, я была немного не в себе. Трудно объяснить, что такое — зачехлить больного. Попробуйте, почувствуете сами — врагу не пожелаю. Конечно, у каждого врача, занятого в экстренной медицине, есть свое маленькое персональное кладбище. Но у меня до сих пор умирали только те, кому положено — безнадежные онкологические, например. А тут — ни с того и ни с сего, вполне сохранная старушка, от привычных, повторяю — безобидных, однозначно ей показанных лекарств…

Нет, что-то здесь было очень здорово не так.

Только — что не так?

Труп увезли, квартиру опечатали, я в растрепанных чувствах возвратилась на базу и сидела у заведующего в кабинете, пытаясь разобраться, где же я ошиблась.

Что не так?

— Не знаю, — честно признался босс, просмотрев кардиограмму, — всё так, нигде ты не ошиблась, правильно лечила. — Рудас в задумчивости закурил и подвинул пачку. — Закуривай…

Я отрицательно качнула головой.

— Ах да, ты же молодчина, бросила… Не знаю, — повторил заведующий, — может быть, вскрытие что-нибудь подскажет, но я так полагаю, просто-напросто срок бабушке пришел, вот сердце у нее и отказало. А ты всё верно сделала, абсолютно адекватное лечение. Так что успокойся, выкини из головы и, главное, историю болезни грамотно оформи. И всё, нечего тут самоедством заниматься — если б люди на земле не умирали, рай бы здесь был, а не там, но у нас для рая грехов здесь многовато. Иди-ка лучше чемодан свой собирай, магнитная буря сегодня ожидается, смена напряженной будет.

Я шмыгнула носом.

— Спасибо… спасибо, Альберт Михайлович.

Вот ведь рассупонилась… Какого черта — все там будем! Веселенькое утешеньице.

Пятнашкина в диспетчерской листала очередное процес-суально-эротическое чтиво (бишь дамский детектив), и все прочие терзания были ей до лампочки. Чугуевой в конференц-зале равно столовой тоже: зажав подол юбки в зубах, Елена Николаевна задумчиво брила на себе колготки. Ага, именно вот так: доктор Чугуева бритвенным станком «жиллет» (лучше для колготок нет!) старательно удаляла катышки с шерстяных колготок, а фельдшер Кукин с живейшим интересом наблюдал за ее работой:

— Елена Николаевна, там еще немножко сзади, на бедре неровности остались. Неаккуратно получается…

— А там, под юбкой, всё равно не видно. — Чугуева со вздохом распрямилась. — Шерсть скатывается, будь она неладна, — пояснила она, видя мое мягко говоря недоумение, — колготки всего-то две недели как ношу, а они свалялись, катышками все пошли. Так носить вроде неприлично, выбрасывать жалко, денег стоят. Ну а как сегодня Гошка про бритье рассказывал, так меня и стукнуло — дай, думаю, попробую. Вроде ничего, а?

— Очень симпатично, Елена Николаевна, — заверил ее Алик. — Ой, Яна Германовна, а у вас макияж немножечко пополз. Позвольте я подправлю?

Спасибо вам пожалуйста!

— Изыди, Алик, — огрызнулась я.

— Нет, ну в самом деле, разрешите, у меня неплохо получается, я же курсы визажистов кончил.

— Ну уж нет, позвольте не позволить, я уж как-нибудь сама, — решительно открестилась я. — Послушай, визажист, объясни — а зачем вообще ты фельдшером работаешь?

— А мне стаж нужен, я в Военно-медицинскую академию собираюсь поступать. Ну, Яночка Германовна…

Вот подарочек!

— И-зы-ди, — по слогам повторила я.

— Какая же вы грубая, Яна Германовна!

Точно, и ни фига не женственная.

— Что случилось, Яночка? Что-нибудь на вызове стряслось? — догадливо спросила Елена Николаевна.

— Бабку я на ровном месте зачехлила…

Я вкратце рассказала. Распространяться не хотелось — в столовую бочком вполз коллега Брыкин, а уж чьи-чьи, но брыкинские комментарии нужны мне были как козе баян и зайцу телевизор. Чирей в неудобном месте. И без того тошнехонько.

— Не бери в голову, — посоветовала умудренная опытом Леночка Чугуева, — ты тут ни при чем, твое дело маленькое, отпишешься и ладно, а начальство как-нибудь прикроет. Не горюй, всякое бывает. Вон у Эдички Хазарова то ли в прошлом, то ли в позапрошлом месяце тоже был «чехол» в присутствии, да еще какой-то скользкий. Рудас его до седьмого пота парил, несколько часов в кабинете разорялся. И ничего, всё прошло-проехало… — И философически продолжила: — А старухи — что старухи, смерти на них нет. Без нашего лечения они, может быть, лет до ста бы жили, а как они к нам обратились, так сами на тот свет очередь заняли, считай. А мы-то что — мы санитары леса…

— Ай-яй-яй, как нехорошо, Елена Николаевна, — с брыкинского голоса запел милый фельдшер Кукин, — фу, ну как же вы циничны! Бабушек нужно любить и ублажать!

— Ути-пути! Кукин, ты чего — геронтофилом стал? Ты же до сих пор вроде бы обычным педерастом был? — подивилась Елена Николаевна.

— Простите, но я не педераст, просто у меня очень современная сексуальная ориентация, — с гордостью ответил Алик. — И вообще вы бы лучше о своей семейной жизни думали, а в мою бы половую не совались. — И добавил с исключительным достоинством: — Я же к вам в постель не лезу!

Леночку перекосошлепило.

— Только этого для счастья не хватало, — фыркнула она. — Модная ориентация, надо же такое…

— А ты старушку трахнула? — неожиданно спросил меня коллега Брыкин.

И он туда же! То есть медику-то ясно, что коллега всего-навсего поинтересовался, делала ли я покойнице дефибрилляцию, но меня отчего-то вдруг так закоротило, как заколотило, что никто не знает, какой неприличностью я бы разродилась, если б не селектор. «Машина 13–22, доктор Кейн, на вызов, астматик задыхается. Яночка, поехали!» — очень своевременно сообщила Люся, и я таки поехала. А то бы точно разразилась, будто разрядилась…

Разряжаться пришлось на вызовах и в основном по делу. Для начала я угодила на тяжеленный астматический статус у молодого пациента и до того лихо с ним управилась, что сама себе даже позавидовала. Затем вылечила парочку гипертоний, следом подвернулся замечательной красоты инфаркт, который на кардиограмме не всякий бы заметил, а под завязку я и вовсе почти развеселилась.

Повод к вызову был «бабушку раздуло». И действительно, здорово болезную раздуло, как воздушный шарик. Очень крупный шарик, килограммов так на сто. Ничего особенного, просто бабушка горохового супчику от души покушала, вот ее и вспучило. А древний старичок при ней с переляку «неотложку» вызвал, чтобы, значит, бабушка не лопнула, а чтобы до того она на манер аэростата в окно не улетела, он к ее ногам гантели привязал. Типа якорей у дирижабля.

А я ему еще за бесплатно порекомендовала от греха подальше форточки закрыть, чтобы, стало быть, с гарантией бы бабушка никуда не делась. Вот только это я некстати пошутила, потому как старичок и в самом деле все форточки позакрывал, а я, помявши бабке брюхо, немедленно добилась ну очень положительного результата. Точно, в виде основательно испорченного воздуха в закупоренной наглухо квартире. Или — в нюхе основательно испорченного воздуха?

Так или иначе, с бабушкой я разобралась, уколола но-шпу и велела заботливому старичку выгуливать супругу по квартире, пока она не про… э-э… от газов не избавится, а сама взялась за телефон. Признаюсь, воображаемое зрелище старушки, которая, как аэростат на реактивной тяге, с дедом на буксире вылетает в форточку, показалось мне в чем-то даже трогательным. Вроде знаменитой картины под названием «Прогулка» печального художника Шагала. И покуда смерть не разлучит их…

Я с сознанием исполненного долга отзванивалась на базу и уже предвкушала ужин (обед я пропустила) и хотя бы полчаса заслуженного отдыха, как Люся осчастливила:

— Яночка, у нас «умирает» на задержке, ты там рядышком, езжай, — извиняющейся скороговоркой огорошила Пятнашкина, — больше некому, все на вызовах, одна платная простаивает, но на ней Гайтенко, а на обычный вызов козел Гайтенко не поедет, потому как, говорит, он, козел, коммерческий… А там бабушка, семьдесят два года, боли в сердце, задыхается, сознание теряет. Бабка неизвестная, родичи ее недавно из деревни привезли. Езжай, пожалуйста, — попросила Люся. — Поедешь? — Можно подумать, у меня есть выбор. — Адрес запиши…

— Пишу…

Б-блин, опять не доходя уперлась! И не ехать не могу, выбора у меня нет, и закона парных случаев, согласно которому всякая фигня происходит дважды, никто не отменял. Я серьезно, почему-то в нашей «неотложной» жизни неудачи ходят парами, равно как и удачи. Хотите — верьте, не хотите — сами проверяйте, но существует какая-то мистическая закономерность в стечении случайных обстоятельств. Почему — никому не ведомо, однако эмпирически не раз и не два проверено, посему мистика-то мистикой, но статистика — вещь материальная. А поскольку я сегодня наработала уже одного «чехла» в присутствии, ничего хорошего от вызова на «умирает» ждать не приходилось.

Проще говоря, я перетрухала и заранее настроилась звать коллег на помощь. На коммерческих рассчитывать не приходилось платная машина не поедет, на то она и платная, на ней лишь подвижник Рудас в острых ситуациях в помощь выезжает, а о коммерческом козле Гайтенке вообще разговор особый. Но, быть может, Чугуева освободится, пока я добираюсь, а если нет, то я хоть на кого согласная, хотя бы даже на коллегу Брыкина с недоделком Кукиным! Лучше быть позорищем, нежели подсудищем!

Мильон терзаний. Само собою, оставалась некоторая верояция, что все мои терзания обернутся развеселым пшиком — сколько раз я ездила на «умирает», а приезжала на туфту. Разумеется, я как могла надеялась — и пока мы ехали, и пока галопом перла на себе всю имеющуюся в наличии аппаратуру на седьмой этаж без лифта, и пока трезвонила и дожидалась у дверей. Увы, на пороге комнаты все мои надежды разлетелись вдребезги.

Худая землистая старуха, завалившись боком на подпирающие ее подушки, судорожно хватала воздух ртом. На синих губах пузырилась пена, глаза бессмысленно смотрели сквозь меня. Хриплое дыхание с трудом вырывалось из груди, ребра ходили ходуном под ночной сорочкой.

Диагноз можно было ставить без аппаратуры — отек легких, угрожающее состояние, которое возникает из-за того, что сердце в силу тех или иных причин не справляется со своей работой. В данном случае причиной острой сердечной недостаточности был инфаркт, что моей задачи отнюдь не упрощало. В легких чуть дышали самые верхушки, остальное тонуло во влажных хрипах. Дело зашло очень далеко, счет был на минуты.

Мысль о помощи вылетела у меня из головы — не только вызванивать кого-нибудь и ждать, но даже и паниковать было просто некогда. Треволнения исчезли — все, сразу, будто их и не было. Я торопливо открывала ампулы и готовила шприцы, попутно расспрашивая домочадцев. Отвечал немолодой мужчина — сын, судя по всему, а его супруга, женщина существенно моложе, молча стояла в стороне и нервно покусывала губы.