Из грязи и золота

Глава 19. Золотой и розовый свет

Айзек прибыл через десять минут и тоже не стал открывать дверь. Через двадцать минут он сел на песок рядом с Рихардом и ободряюще улыбнулся.

— Вездехода нигде нет. Кто-то разбил почти все камеры вокруг и уехал в сторону пустыни. Можем взять абру и плыть на ней.

— Куда? — резонно поинтересовался Рихард. И замолчал.

Не то чтобы его волновала судьба Тамары. Конечно, он не желал девочке смерти, тем более такой мучительной. Но переживать за нее он не собирался — ему в первую же неделю переезда установили кардиостимулятор и предупредили, что нервничать надо поменьше, а если не получается — пить эйфорины.

Он даже готов был отказаться от коврика и сотрудничества с Клавдием. И смириться с финансовыми потерями — в маркетинговый план всегда закладывались риски и непредвиденные обстоятельства.

Если он сейчас возьмет лодку и поплывет в город — все закончится. Клавдия он больше никогда не увидит. Марш, конечно, может расстроиться, но это волновало Рихарда в последнюю очередь. В конце концов Марш можно было все-таки стереть. Он уже почти смирился с ее смертью, когда абсент Хоффеля не сработал.

Солнце как-то по-особенному, сухо и ровно грело его лицо. Он не сразу понял, что сидит без жидкого фильтра и маски. Прямо под ядовитым солнечным светом, и почему-то ему это нравится.

Айзек молчал. Вся придурковатость вдруг слетела и он выглядел непривычно серьезным и раздраженным. Крутил черную прядь на палец, морщил нос и переводил злой взгляд с Рихарда на Марш.

— Аве, Арто, — вздохнул он. — Куда девчонка делась? Ее Поль увез в этот свой храм?

— Это не храм, — равнодушно сообщила Марш. — Это термы. Руины огромной общественной бани, а мужик с печальным взглядом — их хозяин. Я не хотела говорить Полю, он бы… «нечто похожее на разочарование». А мы вроде как дружили.

Видимо, термы приносили не тот доход, на который рассчитывал мужик с печальным взглядом. Рихард хотел думать о том, как доберется до города, запрется в ванной и будет четыре часа пить виски в прохладной воде, сокрушаясь о потраченных деньгах. Но почему-то думал совсем о другом.

— Покажись, — потребовал он.

Она появилась. Он ждал очередного монстра, истекающего ртутной кровью, но она выглядела спокойной и разумной настолько, насколько могла быть разумной Марш.

— Расскажи дальше, — сказала Марш и села напротив него. Уперлась ладонями в песок, словно боялась упасть. — Скажи, чтобы я приняла эти данные в расчет.

— И что ты сделаешь? Снова попытаешься умереть?

— Тебе не все равно?

— Да ты сама все поняла! Ну и хрен с тобой — я приехал в Средний Эддаберг, и у меня изъяли формулу лекарства, которое давал тебе Леопольд. Не разрешили передать тебе и самому пользоваться. Сказали, что оно накапливается в организме и в сочетании с большинством бытовых эйфоринов становится токсичным. Леопольд этого не знал, потому что пользовался устаревшими исследованиями. А потом заболел, когда я уже… когда его уволили. И мы никогда не узнаем, от чего — от твоих лекарств, которые он на себе пробовал, от старости, истощения или всего сразу. Довольна?!

— Почему он мне не сказал? — тихо спросила она.

Рихард сделал глубокий вдох. Человек бы понял и не стал бы задавать таких вопросов.

Рихард вот понял. И лишний раз порадовался, какая у него была замечательная работа, какая чудесная жизнь, которую он прожил, никого не любя и не спасая. И не стоило начинать.

— Ему пришлось решать, поделиться с тобой подозрениями и сказать, чтобы ты перестала принимать лекарства, оставив тебя с твоим безумием, от которого тебе уже ничего не поможет, или молчать, надеясь, что ты… ну, не умрешь. От этого. Может, ты и правда прожила бы еще лет десять-двадцать, а может спилась бы раньше, у тебя же был совершенно асоциальный образ жизни, сигарета на завтрак и виски на обед и ужин, еще и с химикатами вечно возилась…

Он замолчал и махнул рукой.

— Поэтому Леопольд не хотел, чтобы я его нашла, — сказала Марш и подняла руки. Рассматривала нарисованный песок, прилипший к прозрачным ладоням.

— Ну ты же никогда не умела вовремя заткнуться, — бросил Рихард. — Ну, довольна? Теперь что? Обрастешь педипальпами и будешь жалом на всех трясти?

Марш покачала головой.

— Знаешь, я так… давилась благодарностью Леопольду, потому что он был хорошим человеком, влюбилась… пусть будет «влюбилась» в Клавдия, потому что он добрый, и у него такая… непривычная доброта… а это все, оказывается, такая херня… Ну, кто скажет Клавдию?

Рихард обернулся к Айзеку за мгновение до того, как это сделала Марш.

— Не буду, — мотнул головой Айзек.

Рихард хотел напомнить ему о конвенте, который он может купить в любой момент, но Марш, кажется, понравился метод Клавдия.

— Тогда Гершелл тебе колено прострелит.

— Не прострелю, — мгновенно отказался он. — Мне нечем, у меня привычная доброта, и я убежденный гуманист. У меня отметка в профиле есть.

— Просто иди и выпусти Клавдия, — посоветовала Марш. — Он уже реализовал накопленный негатив и должен был пройти стадию гнева.

Айзек ушел, что-то бормоча, а Марш смотрела ему вслед и перечисляла репорты, которые отправила бы при жизни. Потом замолчала и стала смотреть в небо.

Рихард тоже молчал, пропуская песок между пальцев. Нужно встать и идти к причалу, пока Клавдий не приперся и снова не заставил его думать, как вернуть свою полоумную дочь.

— О чем она подумала бы, узнав про Леопольда? — наконец спросил он. И никуда не пошел.

— Не знаю, — безмятежно ответила Арто. — А мне все равно. Я знаю, как найти термы.

— Я тоже знаю, — Рихард отряхнул ладони, уперся затылком в стену и закрыл глаза.

Спустя минуту раздались шуршаще-шаркающие шаги. Кто-то тяжело опустился на песок рядом с Рихардом. Запахло свежей кровью и амбровым одеколоном.

— Орра запрещала вам физические нагрузки, — с упреком сказал Рихард.

— Это было легко, — равнодушно ответил Клавдий. — Айзек мне все рассказал.

— И где он?

— Курит, — пожал плечами Клавдий. — Вам вернуть топор?

— Обойдусь, — поморщился Рихард.

— Зря отказываетесь. У вас очень хороший топор.

Рихард наконец посмотрел на него и тут же отвел взгляд. У Клавдия в волосах застряло что-то, к чему он предпочел бы не приглядываться.

— Как он вообще к вам попал?

— Под койкой лежал. Подбросила, когда я на перевязку выходил. Вы, Гершелл, сказали, что она будет в городе.

— Вообще-то мы с ней обо всем договорились. У вас не самая послушная и последовательная дочь.

— Значит, знает Айзек.

— Нет, — покачал головой Рихард. — Нет. Айзек не стал бы так подставляться, у меня его конвент. И я проводил допрос с анализаторами убежденности, и он отвечал честно. Айзек лоялен, просто хочет нашей смерти.

Клавдий поморщился и отвернулся. Если бы Тамара делала, что ей говорят — ничего бы не случилось. И ни один из тех, кто сидел сейчас на залитом солнечным жаром песке не был тем человеком, которого она могла бы послушаться.

— Ну, кто скажет? — спросила Марш. Она на Клавдия не смотрела.

— Подожди, пусть хоть умоется…

— Аве, Дафна, — сказал Клавдий.

Она появилась рядом с Марш, почему-то подключившись к транслятору Рихарда. Они молча смотрели друг на друга, только браслеты Дафны потрескивали электрическими разрядами.

— Если бы я отказалась убивать Колдера — ты бы помогла? — наконец спросила Марш. Рихард только закатил глаза.

Марш жила, чтобы упускать возможности поступать правильно. Арто просто продолжала ее дело.

Дафна по-прежнему молча пожала плечами.

— Я за тебя твою работу сделала, дрянь, — процедила Марш. — Давай делать вид, что я убийца. Я вообще-то собрала доказательства и отправила репорт. Я отправила — ты приняла, сука ты лицемерная!

— Я же говорила — я все знаю, — глухо сказала Дафна. Опустилась на песок и подняла лицо к небу. — Я все про вас знаю. Вижу все, что вы скрываете, а что не вижу, о том… догадываюсь. Ты, Клавдий, только что убил человека — ты ведь не раскаиваешься?

— Тамара никого не убивала, — ответил он. — Если хочешь — я в пустыне останусь.

— Вам всем надо там остаться, — вздохнула Дафна. — Каждый из вас должен. Знаешь, Клавдий… вы все так мне надоели. У вас же все есть. Я же все сделала, как надо. А стоит отвернуться… к чему это я… идите-ка нахрен, Клавдий.

И она исчезла. Датчики на браслетах горели услужливыми зелеными сигналами готового к работе помощника.

Рихард почувствовал, как разгораются забытые воодушевление и азарт. Пожалуй, это стоило всех антикварных ковриков — вряд ли кто-то еще может похвастаться тем, что видел, как индивидуальный помощник с прототипом из всепрощающей матери, кого-то послал.

— Что теперь будем делать? — спросил он.

Клавдий поднял на него тяжелый черный взгляд и тут же снова опустил глаза. Рихарду было жалко на него смотреть. Только человек реализовал накопленный негатив, и вот опять сидит весь белый и с нервным тиком, который маска скрыть не может.

Марш сидела, уставившись в песок и глаза вспыхивали то алым, то синим.

— Я попробую поработать с костью. Может, еще удастся получить доступ к бортовому компьютеру вездехода… — начал Клавдий.

— Я нашла запись с уцелевшей камеры, — перебила его Марш. — Тамара уехала сама.

Клавдий медленно опустил голову и погрузил дрожащие руки в раскаленный песок.

…

Солнце стало белой прорехой в дрожащем мареве неба, но Тамара не закрывала глаза. И не пыталась прятать лицо — пусть сожжет. Если папа ее не найдет, она будет мертвой, как мама. А если найдет — может, она успеет получить ожог достаточной степени, чтобы стать калекой, как папа.

Лучше бы, конечно, он ее не нашел.

Она собиралась плыть в город с Айзеком, как обещала. Собиралась врать, что с нее насильно сняли браслет, как научил Рихард Гершелл. Представляла, что случится с папой, если она снова пропадет. И все равно она угнала вездеход только для того чтобы сейчас валяться в его тени посреди рыжего песка и мечтать, как солнце ее убьет.

Тамара слышала, что предложил Рихард. Слышала, что папа согласился.

Сначала она обрадовалась — у Рихарда все ладно выходило, с цифрами и графиками, голос у него уверенный был. Обещал папе, что они заработают рейтинги, что Тамаре скоро разрешат жить с папой. А потом Рихард сказал, что если папа сделает операцию, когда появятся деньги, то все будет зря. Что в ближайшие годы ему придется ходить в маске, а потом он может делать что угодно. Но когда шрамы зарубцуются, можно будет только установить несколько протезов. И папа согласился, почти сразу согласился, и все подписал, Тамара видела — по-настоящему, биометрической подписью.

А зачем он это сделал?

Чтобы ее вернуть.

Очень ему надо было. Тамара никому не говорила, даже Марш — она бы и не поняла — но ведь она ушла вместе с мамой. Она любила папу, но не представляла, как они будут вдвоем жить. Он же такой отрешенный, занят постоянно. Улыбался редко, Тамара даже злилась когда-то.

Теперь и не улыбнется. Теперь ему нельзя маску при людях снимать, теперь ему больно будет улыбаться. Теперь папа только цедит, цедит слова в модулятор, а иногда устает и пишет. Пальцы у него нервные, дрожат. Это словами папа говорит, что ему не больно, а пальцы не обманешь.