За отцом

III

В поле было безлюдно. По щетинистому жнивью плавала серо-знойная пыль. В придорожной траве, вымазанной дегтем прошедших телег, одиноко стрекотали кузнецы. В спину жгло горячее солнце.

Прошли уже три деревни. Еще у первой — скрылись из глаз, чуть видные за буграми верхушки рощи, колокольня своего села. Глянув на посерелое от пыли лицо Ваньки, на широко открытые блеклые глаза, обращенные назад, Степка понял, что Ванька боится идти дальше и хотел бы вернуться домой. И сам бы он не прочь повернуться спиной к безвестной дороге, да возникшая решимость во что бы то ни стало увидать отца и, пожалуй, боязнь перед матерью — сдерживала.

Подтряхивая повыше на спину оттянувшую плечи сумку, он размахивал шапкой, подбадривая Ваньку:

— Теперь, Вань, скоро. Осталось меньше, чем прошли. Гляди, вон гора с ветелкой. Видишь? Спустимся с ней, там и машина пойдет. Ты видал как она ходит?

Ванька жевал ссохшимися губами и кивал головой.

— А как она, Степа?

Степка рад тому, что Ванька забывает про дом. Растопырил руки, присел в коленях и раздул щеки:

— Пух-пух-пух! Колеса — трр-тр!.. Потом — ву-у-у! Здорово!

Деревни обходили мимо. Боялись злых собак и ребятишек. Пробирались задами, мимо валов, озираясь на видневшиеся крыши, точно в них были скрыты целые оравы драчливых ребятишек и кусачих собак.

Когда солнце стало почти над головой и с боков по пыли пошли коротенькие-коротенькие черные тени, спустились в балочку. Лощинка уходила, завиваясь и вправо и влево, разрезая поля. В самом низу, то там, до здесь, залегли мочежники, поросшие обтерханными ножами какой-то будылястой травы. Трава под ногами мялась, и ноги уходили в прохладную землю по щиколотки.

Здесь решили отдохнуть. Отошли от дороги вниз по лощинке влево. Нашли кустик дикой яблони, нависшей над невысоким обрывом. Бока обрыва были желтые, кое-где выступали белые камни. А в самом низу монотонно тренькали капли воды. Стояла вода круглой лужицей, и в ней отразилось небо и голова свесившегося за обрыв Степки. Потянуло прохладной влагой.

Разлеглись под яблонькой, царапающейся корявыми ветками, пожевали хлеба, огурцов. Попили из лужицы прямо ртом, лежа пузом на влажной земле. Маленько попрыскались изо рта друг на друга, потом оба легли. Ныли ноги, стучало в каждом суставчике усталостью, в глазах плыл зной, пыль и нагоревшее бесцветное небо. Солнце словно замерло на одном месте, палило и палило поля, яблоньку и уставшие головы. По краям неба неудержимо текло, как поток речной, марево.

Степка закурил, пуская седой едкий дым через ноздри. Ванька лег на спину, жевал сухую травинку, спрашивал:

— Степа, а што-то там бежит и бежит, — а?

Тот кашлял от дыма и глотал горькую слюну.

— Энто? Жар плывет…

И разморенный отдыхом, едой, Степка захотел немножко пофантазировать.

— Это, — начал он, глядя в небо, — машина такая… бее бежит и бежит, без останову… А йу-скает ее лесник в нашем лесу. Знаешь — избенка там стоит. Захочет он, отвернет крантик, она и побежит…

Ванька слушает одним ухом еле-еле. Глаза замыкает сладкая дрема. Перебросившись еще несколькими словами, оба заснули.

Проснулся Степа — прохладно. Глядь, солнышко уж совсем почти на бугор село. Живо разбудил Ваньку, собрались, и торопливо, не оглядываясь, пошли по завилистому проселку к далекому городу.

Отошла взад последняя деревня, наполненная собачьим гамом, ревом пригнанной с полей скотины.

Ванька, спотыкаясь, бежал вприпрыжку за широко шагающим Степкой, сопел устало носом.

— Степа, — наконец спросил он, глядя готовыми заплакать глазами, поздно. Я боюсь. Давай останемся тут… А?

Степка, недовольный тем, что долго проспали, злой на себя и на Ваньку, не отвечая спешил скорей выйти за околицу. И когда последняя ветла деревенских огородов отошла взад, он обернулся к Ваньке:

— Дурачок ты…

Тот скулил:

— Солнце село… Боюсь я…

— Ничего ты не понимаешь… Дюдя… Осталось может вовсе верста, а ты реветь.

И обняв Ваньку за плечо, подталкивал вперед.

— В деревне тут тебе хуже, чем в поле… Не пустят. А мы с тобой живо домчим. А там к папе чай пить. Дурашка. Папа в театр сведет. Вот мы с ним тогда видали в театре картины, интересно — дух вон… А ты… пойдем.

И сам опасливо глядел на синеющие от надвигавшихся сумерек поля, на безлюдную дорогу, уходящую далеко-далеко.

Сзади в деревне сквозь темную стенку ветелок мелькнул красный глазок, — зажгли огонь. Справа белым кругом показалась невидная днем луна. Где-то прошумела крыльями запоздавшая в пути птица. Перекинув через палку сумку, ребята бежали уже рысью, жадно вглядываясь в мутнеющую даль, в надежде увидеть желанный город.