Посылка из Полежаева

Луис Корвалан и другие заключённые жили в лёгких бараках, окружённых двумя рядами колючей проволоки. Вокруг лагеря были установлены крупнокалиберные пулемёты.

Узников «острова смерти» едва кормили и с рассвета до ночи заставляли работать — долбить скалы, копать мёрзлую землю, чистить каналы, полные крыс и водорослей. Вода из этих каналов использовалась и для приготовления пищи, им не разрешали читать, лишали газет. Они не знали, что происходит в Чили и в мире».

Из газет.

«Военные пытались подавить нас морально и физически. Против нас применялись самые изощрённые пытки.

Ночью охранники будили нас по самому незначительному поводу и заставляли строиться. И это после утомительного рабочего дня. Заключённых длительное время содержали в одиночных камерах, заставляли по многу километров таскать на плечах мешки с камнями. Один охранник постоянно наводил на нас свой автомат, пытаясь запугать заключённых. При этом была очевидная опасность, что он может выстрелить и убить кого-нибудь из нас…

В один из майских дней нам приказали собрать пожитки. Нас отправляли в другое место. Это было ещё одно проявление садизма: заключённые должны были идти едва одетыми, босыми, неся поклажу на голове. И так многие километры. Мы пересекали ручьи с ледяной водой и острыми камнями. Закованных в кандалы заключённых посадили в военный самолёт…»

Из интервью Луиса Корвалана.

«8 мая Луис Корвалан и ещё 28 узников Досона военным самолётом доставлены в Сантьяго, но не для того, чтобы «уберечь их от холода», а для того, чтобы посадить под замок в солдатских казармах».

Из газет.

«Я хочу рассказать вам о том, что имел возможность смотреть ему в глаза и говорить с ним. Незадолго до этого отец был привезён с острова Досон, и на его теле ещё оставались следы истязаний. В результате каторжных работ, тех трудностей, которые он перенёс, отец физически ослаблен.

… Луис Корвалан верен идеям, которым он служит, непоколебим в своих принципах и идеалах».

Из рассказа Луиса Альберто Корвалана, сына Генерального секретаря Компартии Чили.

«27 мая 1975 года Генеральный секретарь Компартии Чили Луис Корвалан переведён в концентрационный лагерь «Трес аламос», расположенный на окраине Сантьяго в бывшем женском монастыре».

Из газет.

3

Тишка Соколов знал, что суд над Корваланом добром не кончится. Корвалана уже больше двух лет продержали в тюрьмах и, конечно, сейчас его просто так оттуда не выпустят. Нужно было как-то ему помогать.

Напрасно Алик со Славкой надеются на кого-то, надо действовать и самим…

Тишка недоумевал, почему это за два года ничего не смогли придумать такого, чтобы Корвалана освободить из тюрьмы. Неужели нельзя было организовать побег? Правда, фашисты долго держали Корвалана на необитаемом острове Досон, расположенном в холодном Магеллановом проливе, вблизи Антарктиды. Туда, говорила Мария Прокопьевна, свободно могут пролетать только птицы, человеку же незамеченным никак не проникнуть: не зря же Досон окрестили в народе «островом смерти». Но теперь-то Корвалан перевезён на окраину Сантьяго, в монастырь «Три тополя» (Тишка забыл его чилийское название, запомнил лишь русское).

Из монастыря-то — не с острова! — можно бы такого человека похитить… И Тишка решил действовать сам. Только бы Корвалан сумел продержаться до того часа, когда к нему придёт помощь от Тишки. Тишка уже знал о Корвалане буквально всё, слышал, что у него обострилась язва желудка, усилились боли в позвоночнике. Слышал и о том, что, когда Корвалан сидел в концлагере на холодном необитаемом острове Досон, ему добавляли в пищу специальные таблетки, которые вызывали обезвоживание и обессоливание организма, резко снижали аппетит. Тишка догадывался: фашисты задумали Корвалана убить. Но делать это в открытую они боялись нас и других народов. Так подождите, Тишка устроит Корвалану побег! Вам, проклятые палачи, некого будет судить. До двадцать второго марта ещё целых два месяца. За это время Тишка сумеет сделать всё, что надо. Как он только раньше не сообразил ничего предпринять? Ведь и в первом классе знал, что Корвалан заключён в тюрьму. По телевизору не один раз показывали Чили, о Корвалане рассказывали.

Ох, Тишка, Тишка, человек на острове Досон мёрз, под дулами автоматов ходил — не сегодня завтра его убьют, — а у тебя и предчувствий о беде не было. Сколько времени зря упустил. Ну, Тишка, и простофиля же ты! Ведь и в первом классе жалко было тебе Корвалана, а ты палец о палец не ударил, чтобы облегчить его страдания. Ну, ладно, маленький был, побег не додумался организовать, но медикаменты-то мог послать? У человека поясница болела, так отправил бы ему анальгину… Вон у мамки, скрючит её, так только в анальгине и находит спасение. И Корвалану бы помогло. А он, бедный, без лекарств там маялся. Лес на Досоне рубил. Рукавицы вон о топорище изодрал, так, наверно, и заменить было нечем, с голыми руками на морозе работал. А ты, Тишенька, рукавиц-то по Полежаеву мог не на одну посылку собрать… Ведь слышал же, как по радио читали письмо Корвалана к дочери, где он жаловался, что изорвал рукавицы. Выслушал, повздыхал — и всё.

Ну, Тишка, и лопоухий же ты… Там, где действовать надо, тебя хватает только на слёзы.

Всё, завтра же Тишка начнёт готовить побег Корвалана. Надо всё сделать, чтобы посылка успела прийти к нему до суда…

4

Тишка два дня уговаривал Варвару Егоровну затеять стряпню: надоел ему, видите ли, магазинный хлеб, пирогов привереде вдруг захотелось. И Славик — матицу уж головой подпирает, а заныл, будто маленький:

— И я пирогов хочу. Не пекла сколько годов…

— Ну уж и годов… На Новый год стряпала…

— Так то на Новый год, а сейчас январь на исходе.

Делать нечего, Варвара Егоровна стала замешивать квашонку. Парни сразу повеселели. Тишка за каким-то лядом полез на подволоку.

— Тишка, — закричала на него Варвара Егоровна. — Надо дрова носить, а тебя куда леший понёс?

— Да я тебе сковородник новый найду…

— Ну, чучело огородное, зачем мне сковородник-то, я ведь не блины печь собираюсь…

А сама подумала: вот нынешние детки растут, не знают уже, к чему что предназначено из крестьянского обихода. За сковородником полез на подволоку… Верно, в отцовских железках валяются два-три обгоревших сковородника. Так они же и ни к чему. Если б нужны были, так у Варвары Егоровны и поновее есть — под шесток засунут. Но ведь сковородником садят в печь чугунную сковороду — с блинами, с оладьями… А пироги в жестяных, тонких сковородках пекут: с деревянной лопаты ссадишь на подметённый мокрым помелом, раскалённый кирпичный под — и готово. Вот уж и этого ребята не знают, хотя Варвара Егоровна нет-нет да и побалует их пирогами. Не присматриваются потому что к её работе… А что будут знать потом их детки? Тогда уж, наверно, и печей-то в избах не станет, понаделают электрических плит…

Тесовая подволока под Тишкой прогибалась, погромыхивая. В избе было слышно, как позвякивали перекладываемые с места на место железки.

— Мам, я ему крикну, чтобы слезал быстрее, — предложил свои услуги Славка. — Чего зря на себя пыль собирать…

Смотри-ка, какой чистюля… Но Варвара-то Егоровна своего сына знала: не пыль его беспокоила, которую Тишка соберёт на пальто, не хотелось Славику за дровами бежать, делал расчёт на младшего брата. А сам усядется с книжечкой — уроков, мол, много задано, — и с места не сдвинешь, копной прирастёт к стулу.

Славик уже нахлобучил на голову шапку, но Варвара Егоровна остановила его:

— Не помирать ведь улез, никуда не денется, спустится… Ты бы лучше за водой сбегал, раз за дровами неохота идти…

— Ну, ма-а-ма, — и шапку сдёрнул поскорей, — у нас завтра контрольная по алгебре, а я ещё и учебник не открывал…

Ох, и хорошо же Славка в жизни устроился. Ничегошеньки-то, кроме учёбы, не знает. Всё за него по дому делает Тишка — и пол подметает, и воду носит, и дровами печь обеспечивает, и корове корм задаёт, и картошку поросёнку толчёт, и, если Варвара Егоровна стирку затевает, санки с бельём на реку для неё таскает. Не парень, а домработница — не сглазить бы только такое старание. Ой, не перенял бы вскорости Славкино лоботрясничание…

— Славка! — повысила голос Варвара Егоровна. — Вот подожди, я отцу нажалуюсь — он тебя как Сидорову козу отходит, так что тебе и за парту будет не сесть. Что это такое? Два ведра воды притащить — руки, что ли, отвалятся? Контрольной меня начинает пугать… У Тишки тоже бывают контрольные.

— Да уж, контрольные у него… Сравнила с нашими, — Славка нехотя стал одеваться. Вразвалочку, не торопясь, проскрипел половицами к печи, сел на скамейку, натянул валенки. Поверх воротника неизвестно зачем повязал шарф — бегать выскочит, так и шея голая, а тут простуды вдруг забоялся. Полез в печурку за рукавицами. И тянет, тянет время, как свинью за хвост.

— Славка, ты скоро ли? — поторопила его Варвара Егоровна. — Мне вода нужна.

— Сейча-ас.

Вывалился в сени, загремел вёдрами и — ведь вот пакорукий! — не удержал ведро, грохнул о половицу.

Варвара Егоровна, выходя из себя, распахнула дверь:

— Что тут у тебя за землетрясение такое? Стёкла даже в рамах дрожат.

— Да вот… упало ведро…

— Ой, господи, пожамкал ведро-то, смотри-ко, какая вмятина на боку…

— Оно вырвалось… Я не нарошно…

— У тебя что, руки отсохли? Пустого ведра не удержать?

— Да я нечаянно…

С подволоки спускался Тишка.

— За нечаянно бьют отчаянно, — подъелдыкнул он.

Славка сверкнул на него белками, прошипел гусем:

— Нал-л-ловиш-ш-шь у меня, ш-шмакодявка…

Варвара Егоровна закрыла дверь, вернулась на кухню совсем расстроенная: ума не приложишь, что делать со старшим сыном, как приучить к работе. Мужу каждый день жаловаться, так у того метод воспитания один: ремень в руки — и подворачивайся-ка, сынок, спиной… А другие-то методы ему, по правде сказать, применять и некогда: уходит на работу — ребята спят, приходит — спать укладываются. На Заречной Медведице готовят к сдаче механизированный зерноток, у электрика дел — самый непроворот. Иван и дома не водится.

Варвара Егоровна выглянула в окно.

Батюшки! С вёдрами-то Тишка ковыляет по тропке. Вода плещется, за голенища валенок льётся. Да хоть бы по одному ведру тащил, а то сразу оба. А этот-то оболтус где? Неужели куда-то улизнул?

— Ну, я его накормлю пирогами…

В сенях зашушукались. Дверь открылась, и с первым ведром воды через порог перевалился Славик, а уж за ним, заледенело стуча валенками, оскальзываясь на полу, втащился Тишка.

— Ну, Славка, я тебя накормлю пирогами! — угрожающе подняла голос Варвара Егоровна.

— А чё я? Чё я такое сделал? — упирался сын.

Но чует кошка, чьё мясо съела. И Варвара Егоровна ещё не успела сказать, что видела Тишку в окно, как Славик выпалил в своё оправдание:

— Он у меня сам вёдра отобрал… Я его не просил… Ну, и пусть идёт, раз охота.