Кумуш-Тау — алые снега

Алимаксум посмотрел в небо.

Небо было черное, как уголь, с острыми дырками звезд.

Небо было правдой. Единственной, что ему осталась.

Ветер проснулся и гасил звезды, одну за другой. Глотнув его прохлады, Алимаксум очнулся. Рука ощутила влажный холод камня...

Стеная от жадности, он ползал и слизывал бисерную россыпь росинок, рвал и обсасывал волглую траву; затихая, прислушивался к своему телу. Капли воды были словно капли жизни. Боль от укусов камня притупилась, ободранные ладони уже не жгло, а саднило; успокоенный, он лежал и смотрел на горы. Розовый свет обрисовал их вершины, синева ночи оплывала и скатывалась вниз, в глубокие ущелья. Огонь охватывал грани гор, казалось, что внутри каждой зажжен светильник. Переливы алого и синего напомнили о ночном видении — смутно встали перед глазами серебристые искры, фыркающий теке. Должно быть, жизнь уже покинула козла; вялое любопытство заставило его взглянуть.

...Там, внизу, еще таились тени: все же Алимаксум различил темно поблескивающее око родника; потом — свою шапку, заметную на светлой гальке.

Теке не было.

Где он?

Отполз, волоча по остриям камней тяжелое тело, в напрасном стремлении спрятаться, уйти от смерти?

Заря раскалила стены неба, высветлила каждый выступ, каждую трещину в нависших над охотником скалах.

Скоро встанет солнце и выпьет остатки жизни.

Все же он одержал верх над этим хитрецом теке; он его ранил и загнал; надо бы увидеть тело.

Алимаксум снова свесил голову вниз с обрыва.

Все извивы и изломы камня, все выступы скал и большие, с бригадный казан, валуны, громоздившиеся на дне, виделись теперь как на ладони.

Теке не было.

Козел нигде не мог затаиться — в расселине не росло ни травы, ни кустов, но он исчез, хоть продырявь взглядом скалы! В груди зажглось томящее беспокойство: при свете дня, окрепший духом и телом в часы прохладной ночи, он все же видел необъяснимое...

Алимаксум оторвал от земли голову, гудящую, словно улей, выпрямил спину, оперся ладонями, сел. Попробовал согнуть ноги: правое колено просверлила боль, острая, как игла.

Хватаясь за траву, он перетаскивал себя вдоль обрыва, ложился, обшаривал взором каждый камень.

Теке не было. Спокойно взблескивала синева колодца.

Как он мог уйти от смерти — издыхающий козел?

Выступ горы, на который забросил Алимаксума каменный ураган, висел над расселиной на высоте крыши большого, кирпичного, дома; стеной этого дома была скала. Крутой ее отвес изгрызло время.

Алимаксум выискивал нетерпеливым глазом слабину в каменном ее сложенье: трещину ли, выступ, полочку, — хоть пальцами ноги зацепиться...

Он увидел кусты фисташки — они висели, вцепившись корнями в отвес каменной стены...

И начал спускаться.

...Пучок рыжих перепутанных корней подался с неожиданной легкостью, но рукой, ногтями Алимаксум впился в неровности камня и, выгнувшись, как змея, удержался. Каждый его шаг был как выигранный бой, и вот, не веря себе, он мешком свалился на дресву, усыпавшую дно расселины. Блеск и запах воды одурманивали его; на локтях и коленях он дополз до круглой чаши родника и упал лицом в его синее, влажное сверканье...

— Она была горячая, — медленно выговаривая слова, повторил Алимаксум. Веки его опустились и приподнялись снова. Старший мальчик, в вельветовой куртке, тотчас подвинул ему большую чашку — касу с пенящимся кумысом. Глотнув кисловатой и освежающей влаги, охотник продолжал:

— Она была горячая, но жар ее был приятен и сразу проникал все тело, подобно хорошему вину. Я пил и засыпал от слабости, и снова пил...

— А теке? — заторопился младший из мальчиков, с бритой головой, в сером чапанчике, накинутом на плечи.

— Погоди ты! — зашипел старший. Алимаксум усмехнулся его суровости:

— Я вспомнил о нем не сразу... Сон у ручья освежил меня. Проснувшись, я почувствовал, что могу идти, хотя и хромая. Я осмотрел каменные стены. Там была промоина, похожая на лестницу в скале — лестницу для великанов. Между камней торчал клок козлиной шерсти. «Не ушел ли теке по каменной лестнице?» — подумал я.

Козел мог бы одолеть ее — здоровым. Что же вернуло ему силы? Тогда я вспомнил свое ночное виденье — вода светилась, и козел купался в ней... Зачем? Чтобы понять это, я сам окунулся в родник, — он был круглый и широкий, словно колодец, но не очень глубокий. Вода дошла мне до пояса, обняла истерзанное тело, словно теплое, ласковое масло. Странная радость проникла в сердце, я начал расплескивать ладонями воду, мне хотелось запеть...

Маленький громко вздохнул. Старший закрыл ему рот узкой смуглой рукой. Алимаксум вел рассказ все так же неторопливо:

— Теке-Кудук, — подумал я, — Колодец Козла, так ты, оказывается, волшебный колодец!

— А... откуда? — заикнулся маленький, и смолевые ресницы его задрожали. Алимаксум коснулся рукой бритой головенки:

— Спроси, если хочешь.

— А откуда теке знал, что колодец волшебный?

— Откуда? А откуда птенец кеклика узнает, что нужно затаиться в траве? Откуда знает волчонок, что нужно бросаться на живое и рвать его зубами? Матери их не могут рассказать об этом. Животные рождаются, зная, а вот вам, детям, нужно ходить в школу... Какие у тебя отметки? — неожиданно обратился Алимаксум к старшему.

— Обыкновенные, — сказал тот, вспыхнув.

— И тройки есть! — выскочил младший, заранее втягивая голову в плечи. Подзатыльник не замедлил; мальчики, пыхтя, начали возиться на кошме.

В юрту заглянул громадный пес, поворчал на переполох. Пахло жаренным в масле тестом; тихий уют жилого овевал душу теплом и покоем...

Не сон ли приснился ему — о волшебном роднике Теке-Кудук?

...Так было.

Утихла боль в ноге. Перестали свербить ушибы. Новая, незнакомая сила играла, покалывала в мышцах, казалось, оттолкнись ногами — и взлетишь...

— Теке-Кудук, — думал Алимаксум, — я отдам тебя людям. Мне теперь нельзя умереть.

Он еще раз окунулся — в горячей пузырящейся воде тело блаженно замлело. Подождав, пока уляжется песчаная муть, Алимаксум напился. Ему хотелось в ладонях унести эту воду, голубую на руке, как голубое стекло...

Он потуже подпоясался черным платком и начал подниматься по той каменной лестнице, что указал ему теке.

...Камни, камни.

Камни, словно колотые орехи, — они впиваются в подошвы, и камни, как дома́, — их надо обходить.

Травы. Жесткие травы гор. Упругие их подушки не промнешь ногой. Безлистые травы с пушистыми плодами, с колючками.

«Трава адраспан, — прозвучал вдруг в памяти голос отца, — всегда растет на старых вьючных тропах. Адраспан на тропу выведет, тропа — на дорогу выведет, дорога — к людям...»

Но не было вокруг травы адраспан.

Горы сходились, замыкая путь, и расступались снова. Солнце жгло, снова заныла ушибленная нога...

— Теке-Кудук, — думал Алимаксум, — я все равно дойду. Отец говорил: «Когда золотой уже в кармане — арык перепрыгнешь». Чистое золото я несу людям...

В просвете меж скал открылась долина — ровная, как ладонь. Зелеными тучами вставали на ее краю старые орешины. Звон ручьев наполнял слух, трескотанье черных дроздов, писк овсянок... Стоголосая жизнь кипела и ликовала вокруг, и он был живой, — как мог он подумать, что его сила, его думы, его сердце не нужны людям?..

...Он услышал сердитый шепот.

— Вот, из-за тебя не дослушали, — бранил старший братишку. Тот хныкал: — А сам, а сам...

— Мысли мои унеслись далеко, напомните, куда я привел свой рассказ, — сказал Алимаксум. Ребята тотчас притихли.

— Вы увидели нашу долину...

— Да, а потом встретил твоего отца и других чабанов... Они сделали для меня все, что человек должен сделать для человека, попавшего в беду...

— А землетрясение? — никак не мог дождаться маленький.

— Землетрясение застало нас на полпути — мы все вместе шли к роднику... Скалы дрожали, в горах прогремели камнепады, реки изменили течение... Я потерял свои приметы, и вот я перед вами, — Алимаксум с горькой усмешкой протянул к ним ладони, — руки мои пусты, я выронил золотой, и мне нечего подарить вам...

Маленький сморщился, как от кислого:

— А вы все равно — оставайтесь с нами, а?

— Нельзя, мальчик. Друзья, чабаны ждут, — почтальон ведь при вас говорил, как меня ищут. Оказывается, я нужен им и такой...

— А ведь все-таки он там, в горах, — сказал старший, нахмуря брови.

— О чем ты, мальчик?

— Он там, Теке-Кудук. И я найду его!