Кумуш-Тау — алые снега

На службе день выдался напряженный. Все же Иван Артемович хотел было рассказать о необычном поведении своего телевизора, но Вера Степановна, не дослушав и первой фразы, воскликнула озабоченным контральто:

— Вот, кстати, напомнили: по какому телефону сидит Лямин, он мне нужен дозарезу!

...Сотрудники пробегали деловой рысцой, буднично-замкнутые, в черных нарукавниках. Отовсюду слышалось: «...в суммовом выражении... в отчете это надо выпятить... объект повис у нас на балансе...»

Все шло по заведенному порядку; к концу дня Ивану Артемовичу показалось, что ничего такого он и не видел — уж не приснилось ли ему на самом деле пустынное побережье со странным, похожим на знак треф, следом на песке?

Со странным и смутным чувством ждал он вечером телевизионной передачи. Помехи начались, точно по расписанию, — заструились, растекаясь, черно-белые струи неведомого эфирного дождя... Но сколько ни ждал Иван Артемович — связной картины так и не получилось.

Что же — ночь была впереди...

Он ждал, пока все затихнут, и уснул сам. Сон свалился, подобно камню. Почти рассвело, когда Иван Артемович проснулся с ощущением чего-то утерянного. Встал. Прошелся по скрипнувшим жалобно половицам. Закурил. И, мысленно честя себя старым дурнем, включил телевизор.

...Бешено заплясали черные зигзаги.

Иван Артемович смотрел на них с тускнеющей надеждой — а может, выплывет...

Снова зашагал по комнате. Сел у письменного стола. Подступающий день проявлял все более мелкие предметы. Блеснули любимые камни. Янтарь с пуговицей...

Все же образчик был необычный, — и в литературе ничего подобного не встречалось. Следовало бы, конечно, уступить его какому-нибудь научному институту. Музею. Там разобрались бы лучше. Но... жалко стало до спазм сердца; золотистые, шелковые на ощупь изломы словно липли к пальцам. Вот уж соберется коллекция пополнее — многого еще не хватает... и тогда всю ее — какой-нибудь школе.

Пусть помянут ребятишки добрым словом — чудак, мол, а дело сделал...

Со вздохом положил Иван Артемович янтарь на место. Надо было выключать телевизор да ложиться... Он обернулся.

Это была та же река, только ночью — как серебро с чернью, сверкала тяжелая вода. Низко над водой висели мохнатые звезды. Потом их словно смыло всплывшее снизу матовое сияние. Взошла луна, круглая и четкая, как медаль. Ветви деревьев стали еще чернее. В гуще леса совершалась какая-то таинственная ночная жизнь — загорались и гасли не то глаза чьи-то, не то светляки; ветка, задетая невидимым кем-то, взмахивала вырезной лапой листа.

«Должно быть, тропический лес, — лихорадочно соображал Иван Артемович, — чересчур уж крупные листья, да и лианы какие-то всюду... Что же это за река — Амазонка?»

И тут случилось нечто, опрокинувшее все его соображения.

Взошла вторая луна.

Иван Артемович зажмурился и потер надбровья кулаками. Взглянул.

Да, в этом до жути действительном, ничуть уже не театральном небе — плыли две луны.

Вторая была чуть меньше и будто бы прытче, она двигалась заметно глазу и сверкала, как новенький гривенник рядом с потертым двугривенным.

«Но этого же не может быть, — убеждал себя Иван Артемович, — луна у нас одна, и никакие спутники...»

У нас на планете?

Значит...

От этой мысли сердце у Ивана Артемовича заколотилось так, что пришлось сесть в кресло и несколько раз глубоко вздохнуть, а когда его отпустило — экран уже погас...

Впрочем, это уже не имело значения.

Совершенно было ясно, что нынче же следует разыскать Вовку и посвятить ночь наблюдениям — самым серьезным и упорным. И пока — ничего никому не говорить!

Весь день Иван Артемович нес в себе, не расплескивая, торжественное предвкушение великих событий. К Вовке он решил зайти после вечернего чая, чтоб уж наверняка был дома. Часам-то к одиннадцати отгуляет, наверно, свое — хотя бы и с серебряными туфельками.

О Дине-Тине вспомнил он недаром: что-то такое толковала о ней Катерина Сергеевна. Будто бы заходила, днем, с извинениями — поняла, мол, что вела себя нетактично в тот раз, и теперь, перед отъездом, пришла поправить впечатление...

Куда она уезжала — Иван Артемович не уразумел, поглощенный мыслями о своем...

Несколько сбило его с тона высоких помышлений неожиданное обстоятельство: вечерняя телепередача прошла без обычных помех. Тетка блаженствовала; Дубровин несколько обеспокоился. Впрочем, ночь была впереди. Он нарочно соснул часа два после обеда, чтоб быть свежим, а Вовке, полуночнику, было не привыкать...

Двинулось к полуночи, когда Иван Артемович осторожно поскребся Вовке в окно.

Вовка священнодействовал: наушники у щек, на лице сияние. На Дубровина замахал руками и быстро-быстро написал на клочке бумаги: «Дядя Ваня, золотой! Все дела — на будущее: сегодня, впервые за много дней, нет помех! Встречают меня в эфире, как блудного сына!»

Тогда Иван Артемович, нашарив другой клочок бумаги, написал свое...

Вовка молча отложил наушники.

...Дома, несмотря на поздний час, царил крикливый женский переполох.

— Да вы пыль, наверно, вытирали сегодня, вот и обронили где-нибудь! — кричала на тетку Катерина Сергеевна.

— Да ведь не иголка! — кричала тетка в свою очередь. — Уронила, так здесь и должно быть!

И обе, чихая от пыли, ползали на коленях, под кроватями, шарили щеткой под диваном.

В двух словах все объяснилось: пропал янтарь с пуговицей. Пропа́сть ему было некуда — и все же: все камни на письменном столе, а янтаря нет... И посторонние, вроде, в доме не бывали...

— Как не бывали, — вспомнила Катерина Сергеевна и села на стул. — А Дина-Тина?

И тут все обрушились на Вовку. И отступились. Потому что выяснилось, что с того вечера Вовка «эту дикарку» к себе не приглашал и сам не встречал нигде. И зачем ему было ее встречать, если все ее помышления — о тряпках и «акульих зубах на шею»? Уехать? Что ж, она в каком-то ансамбле, ищи теперь ветра в поле...

Похоже было, что янтарь уплыл безвозвратно. В иное время Иван Артемович был бы потерян, опрокинут, убит, но сегодня голова его пылала по-другому... Домашним было сказано, что Вовка будет чинить телевизор ночью, чтоб не пропустить никакой передачи.

...Шла ночь.

Они включили телевизор в пятнадцатый раз. Ничего.

— Но ведь было, Вовка, было, — с тоской, сжимая ладонями гудевшую голову, сказал Иван Артемович. — Ты мне веришь, не сошел же я с ума!..

Вовка долго молчал.

— И мне сегодня ничто не мешало, — сказал он нетвердым голосом.

И снова надолго замолк.

Светало.

— Иван Артемович, — сказал Вовка, — у вас как лежал янтарь — солнце на него падало?

— Ну, падало... Чего теперь ворошить?

— В пасмурные дни у меня не было помех, — сказал Вовка. — А у вас?

— Не помню... Бывало, что тетка не жаловалась, говорила: сегодня хорошо... Но к чему ты это, Владимир, а?

— Я просто сопоставляю, Иван Артемович. Может, я сошел с ума, а не вы. Но выходит так... У вас в доме появляется непонятная вещь. В древнем янтаре какой-то, вроде бы обработанный, кусок металла. И вскоре — заметьте, вскоре после вашего возвращения — я теряю возможность заниматься любимым делом. Помехи. И вскоре — у вас начинает барахлить телевизор. Он принимает, неведомо откуда, непонятные кадры. Изображение было чересчур объемное — я же это сразу приметил! Потом — две луны. Потом — янтарь исчезает. И нам с вами уже ничто не мешает, — понимаете? Улавливаете?

Все это было чересчур похоже на научную фантастику: Иван Артемович улавливал, но не верил.

— Давайте предположим, — загорался Вовка. — Вот, говорят, были пришельцы, не было пришельцев — вопрос спорный. А если — были? И обронили в каком-то там допотопном лесу маленькую вещицу большого значения... У них же техника — на сто веков вперед! Упало в смолу. Завязло. Закаменело. Дождалось вас. Солнце или что иное — отдало заряд энергии... И вы у-ви-дали!

Иван Артемович рассмеялся — горько и надтреснуто:

— Увидал. Ничего не понял. И теперь уже все, конец... Висит тайна на цепочке у молодой дурехи, пройдет мода — в помойку выбросит...

— Ничего, Иван Артемович, — сказал Вовка, жестко и решительно. — Верно ведь — не иголка. Разыщем...