Майкопский «Негус»

Парфенов говорил спокойно, уверенно, без надсадных выкриков, характерных для власовских «идеологов», которых Николаю доводилось слушать в сорок третьем и особенно в сорок четвертом, когда он сам учился в школе пропагандистов РОА. До этого вечера Николай не любил вспоминать ни эту школу, ни лекции, которые он потом читал в своей части, ни самого Власова, которого недавно повесили в Москве, во дворе Таганской тюрьмы (такие слухи, во всяком случае, ходили здесь, в Касабланке). Приятного мало — все это вспоминать. Ведь в лекциях своих он, Николай, восхвалял Гитлера и его новый порядок в Европе, призывал служить великому германскому рейху, выявлять и уничтожать еврейских недочеловеков и большевистских комиссаров, коммунистическую интеллигенцию, всех этих красных умников, которые заморочили головы русскому народу. А Власов, как ни крути, предатель.

Однако Парфенов повернул все иначе. И все у него как-то ловко, приятно и удобно получалось. Выходило, что «господин Соколов» (Николай Шурко был известен в Марокко только под этой фамилией) совершенно ничем не запачкан, грехов за ним не водится, пусть его ничто не тяготит. Кто сказал, что он должен был слезть с теплой печки у милой хозяюшки в деревеньке Двуполяны и вступать в партизанский отряд? Это варварские нормы морали, авторитетно говорил Парфенов, это азиатчина. Укажите мне хоть одну международную конвенцию, которая содержала бы подобные требования к военнослужащим. Нет такой! Должен вам сказать, дорогой соотечественник, что наша дикая партизанщина шокировала еще французов в 1812 году. Именно так — цивилизованных европейцев шокировало наше военное бескультурье. В Европе как? Проиграл бой — подними руки, скажи «капут». Когда Гитлер победил Данию, тамошний король пожал руку немецкому генералу, поздравил с успехом. Вот как принято на Западе! Я убежден: если бы нас в свое время покорили французы, мы под влиянием более развитой нации стали бы умнее и культурнее. Мы бы, наверное, усвоили принцип: потерпел поражение — подчинись победителю, неукоснительно исполняй законы, подписанные оккупационными властями. Для своей же пользы. Не провоцируй власти на проведение карательных акций, которые, конечно же, неприятны. Я знаю, вздохнул Парфенов, я сам в них участвовал, ведь я был офицером РОА, это тяжело в эмоциональном отношении, но я выполнял свой долг цивилизованного русского, долг человека, живущего по закону. Парфенов разъяснил Николаю смысл его двухлетнего укрывательства в Двуполянах — это была, оказывается, позиция «третьей силы». Ни с красными, ни с немцами, своим путем — за Россию.

Николай всего толком не понял, да и выпил немало, но осталось приятное ощущение. Парфенов будто его распрямил. Ему, Николаю, нечего стыдиться в своей жизни. Он, оказывается, не нарушил никаких законов войны. И как-то уже ни к чему было вспоминать, что гитлеровцы нарушали все законы, сжигая деревни вместе с мирными жителями и расстреливая пленных, — в парфеновскую систему это соображение никак не вмещалось. А система была стройной и весьма для него, Николая, удобной: он ни в чем не виноват, а виноваты во всем коммунисты.

Слава богу, сказал Парфенов, Запад начинает это понимать и поддерживать тех русских, которые выступают против коммунистического режима в своей стране. На прощание Парфенов предложил заходить, упомянул, что является руководителем марокканского отделения Национально-трудового союза. (В описываемое время именно так называлась эта зарубежная антисоветская шпионско-террористическая организация, неоднократно менявшая вывеску; ныне ее полное название — Народно-трудовой союз российских солидаристов.)