Майкопский «Негус»

Николай взмок. Что говорить? Как легендирует себя Михаил? Вся подготовка в школе была построена на том, что задания и легенды разрабатывались с каждым по отдельности. Не следовало ему идти в паре с Кулеминовым, о котором он много знает...

— Отвечайте же! Быстрее!

— Мне ничего не известно.

— Вы обманываете следствие!

— Я забыл... Может быть, он что-то и говорил, но я не помню. Память, наверное, подвела.

Следователь усмехнулся:

— Что-то у всех шпионов память девичья, а на самих... пробы ставить негде. (Он покосился в сторону стенографистки, усердно скрипевшей пером в углу кабинета, и оборвал фразу.) Так вот, еще один вопрос:

— Почему вы скрыли от следствия, что сами служили в армии предателя Власова?

— Я действительно упустил... — облизнув внезапно пересохшие губы, начал было Николай, но подполковник прервал его:

— Довольно! Дальнейшие показания вы будете давать в другом месте.

Он вызвал конвой, и Николая повели, но не в камеру, а во двор. Там его запихнули в «воронок», и вскоре, судя по звукам, доносившимся снаружи, они приехали на аэродром.

Нетрудно было догадаться, что его везут в Москву. Труднее было понять логику следствия: почему вдруг такой интерес к РОА? Может быть, Михаил сказал что-то такое, что вызвало крутую перемену в поведении следователей? Ведь до последнего допроса этот подполковник ничего не спрашивал о власовской армии. Выделял, пожалуй, только членов НТС в Марокко. Зачем это ему? Может быть, чекисты захотят заслать туда своего человека или он уже там есть — может быть, среди тех же энтээсовцев? И из него, Николая, вытягивают всю информацию подряд, чтобы выделить то, что им нужно там, в Марокко?

Николай Шурко был совершенно прав в том, что из его показаний, отсеивая полову, чекисты выбирают зерна нужной им информации. Но только Марокко здесь было совершенно ни при чем, интерес следствия фокусировался на ином.

С чекистской стороны несколько дней, прошедших после задержания под Майкопом двух шпионов, виделись совершенно иначе. Николаю казалось, что неторопливый краснодарский подполковник искусственно растягивает допросы, чтобы выглядеть в глазах начальства эдаким стахановцем следственного дела. Николай и представить себе не мог, с каким напряжением работали чекисты и что значили для них его показания.

Подробная информация из Краснодара о задержании двух парашютистов с паспортами на имя Груши Николая Ивановича и Сычева Михаила Петровича, на первом же допросе назвавшихся агентами НТС, немедленно поступила в Москву. И тут же в одном из кабинетов здания на площади Дзержинского, на которой тогда еще не было памятника Феликсу Эдмундовичу, собрались четыре офицера, которые занимались энтээсовцами, — полковник Метуков, подполковник Бунин, подполковник Бывалов и майор Курган. Все четверо уже прочли донесение, поступившее из Краснодара, «пропустили через серое вещество», как любил выражаться Игорь Алексеевич Бывалов, и теперь намеревались «проговорить ситуацию» за традиционным крепчайшим цейлонским чаем (в те времена его можно было свободно купить в московских магазинах).

— Ну что ж, боевые соратники, похоже, что прогноз погоды начинает сбываться? — начал беседу Павел Данилович Метуков.

— Да, жара начинается...

Речь шла о донесении, поступившем несколько недель назад от давно проживающего на Западе товарища. Он был знаком со многими энтээсовцами, хотя формально в организацию не входил. Товарищ этот был уже пожилой, одолевали его разные хвори, в том числе радикулит. О болезнях своих он говорил часто, все к этому привыкли, и никто не удивился бы, если бы прочел открытку, отправленную им родственнику в Швецию. Среди прочих были там и такие слова: «Не знаю, как там ваши ученые думают о погоде (ученые вечно спорят), но мои собственные кости, столь хорошо знакомые с радикулитом, убедительно говорят мне, что лето пятьдесят третьего года будет жарким». Открытка эта в конце концов попала в известное всему миру здание на площади Дзержинского в Москве, и там тот, кому она предназначалась, прочел ее таким образом: «Слежу за переменами у вас, не знаю, как будет считать новое руководство, но я близок к НТС и считаю, что в предстоящие месяцы он активизирует свои операции против СССР». Полковник Метуков информировал об этом донесении своих сотрудников, так же как еще о двух подобных предупреждениях.

Самой ценной, однако, была информация, исходившая из столь законспирированного источника, что Павел Данилович Метуков не мог поставить в известность о нем ни одного из своих подчиненных. Источником этим был человек, входивший в руководящий круг Национально-трудового союза. Павел Данилович познакомился с ним еще до войны, когда этот человек был советским гражданином и жил в СССР. Их расположила друг к другу случайность: оказалось, что их деды работали над украшением одного из самых знаменитых храмов России. Наверняка они были знакомы, вполне резонно заключили внуки. Вскоре зарождавшаяся дружба была прервана войной.

Увидеться им довелось не скоро и не на советской территории. Метуков к тому времени уже работал в центральном аппарате МТБ, а его давний знакомец делал карьеру в НТС. С тех пор потомки славных российских мастеров регулярно поддерживали связь...

Обобщив полученные данные, полковник Метуков на ближайшем представительном совещании привлек внимание руководителей контрразведки к возможной активизации энтээсовцев.

— К сложившейся ситуации они готовились давно, это достоверно известно. Труднее сказать, действительно ли они верят в возможность благоприятных для себя перемен, или же недавние события — лишь очередной повод для обмана ими англичан, да и американцев.

Один из присутствовавших офицеров усмехнулся:

— Я бы поставил ЦРУ на первое место. Полагаю, что скоро контрольный пакет акций НТС перекочует в Лэнгли.

(Этот прогноз оправдался. Американская разведка действительно через некоторое время взяла НТС на свое содержание, но в 1953 году энтээсовцев финансировала в основном Интеллидженс сервис.)

— И дело не только в том, что американцы богаты, — продолжил мысль другой участник совещания, — а в том, что американская программа усиления пятой колонны из эмигрантов совпадает с «молекулярной» теорией НТС.

— Боюсь, что и в Лэнгли кое-кто может уверовать в то, что ситуация теперь для них крайне благоприятная...

На основании трезвого анализа политической ситуации контрразведчики ожидали, что летом 1953 года у них работы прибавится. В те недели и месяцы на совещаниях чекистов часто употреблялись осторожные выражения вроде «в сложившемся положении», «в нынешней ситуации» и т. п. Означали они то, что теперь, после смерти И. В. Сталина, последовавшей 5 марта, ситуация действительно резко изменилась.

Начиная от развязных статей в западной печати и кончая донесениями секретных источников, все сходилось на том, что Запад многого ожидает от тех перемен, которые неизбежно должны последовать в СССР после смерти 73-летнего человека, четверть века державшего в своей твердой руке рычаги власти над огромной страной.

Но Запад, разумеется, не был единодушным в своих оценках и, самое главное, в своих намерениях. Одно дело — стремление политиков как можно точнее уловить изменения в советском «поведении» и соответственно построить отношения с новым правительством в Кремле с наибольшей пользой для своих стран; другое дело — намерения определенных кругов вмешаться в ход событий «за железным занавесом» и направить их по выгодному для себя руслу. Контрразведке предстояло иметь дело именно с такими попытками. Ни у кого не было сомнений, что империалистические спецслужбы активизируют свою деятельность против СССР. И, конечно, важную роль в этом сыграют эмигранты «второй волны», если считать по-западному.

(Правильнее считать эту волну третьей, а отхлынувшую от наших берегов в годы революции и гражданской войны — второй; первой, самой массовой была дореволюционная «трудовая» — люди ехали на заработки — эмиграция из царской России.)

Разумеется, участники совещания, и полковник Метуков прежде всего, хорошо помнили прошлогодние допросы американского шпиона энтээсовца Клюкова. Кроме того, в 1952 году в Белоруссию была заброшена целая группа агентов ЦРУ и НТС, один из которых тут же явился с повинной. Вскоре были задержаны и другие члены «белорусской группы». Суммируя их показания, можно было сделать, кроме всего прочего, четыре важных вывода. Первый — что американцы все шире привлекают энтээсовцев к своим операциям. Второй — что растет число агентов, которых готовят к заброске на советскую территорию. Третий — что следует ожидать не только шпионских, но и диверсионно-террористических акций. И четвертый — что при подготовке энтээсовцев их ориентируют на резкую активизацию своих действий в СССР при первых же признаках «нестабильности советского режима». Энтээсовцы и западные спецслужбы всерьез рассчитывали на это.

На том представительном совещании П. Д. Метукову было поручено принять необходимые меры к тому, чтобы в минимальные сроки и с минимальными потерями нейтрализовать усиление энтээсовской активности, если таковое произойдет.

И вот теперь, поздно вечером 24 апреля 1953 года, полковник Метуков собрал своих ближайших сотрудников, потому что, по его убеждению, Груша и Сычев были первой группой из ожидаемой серии.

Первый же допрос Груши и Сычева (Шурко и Кулеминова) дал немало информации. Оба задержанных сообщали, что вслед за ними, судя по всему, вскоре будут заброшены еще несколько пар. Оба уверяли, что им не дано ни одной явки. И это казалось сомнительным, ибо, по словам того и другого, заброшены они были на длительные сроки — вести подготовку «национальной революции», с помощью которой НТС намеревался свергнуть Советскую власть. И Груша, и Сычев клялись и божились, что заданий по террору они не имеют, а оружие и яд у них лишь для самоубийства и самообороны. Наконец подполковник Беляев сказал по телефону, что допрос идет легко — судя по всему, оба не намерены умирать и склонны выложить все, что знают.

Метуков выделил первоочередную задачу — получить от «майкопской парочки» максимум сведений о следующих «парочках» и как можно скорее.

Подполковник Бывалов раскрыл папку и показал сильно увеличенные фотоснимки документов, изъятых у Шурко и Кулеминова. Похоже, это могло стать первым шагом к будущему успеху. В обоих паспортах и в четырех незаполненных оказались одинаковые легко выявленные дефекты. При проверке документов на них можно было и не обратить внимания, но предупрежденный человек невооруженным глазом без труда замечал несколько предательских искажений. И на допросе Шурко сказал, что энтээсовцы беспокоились по поводу качества выданных ему поддельных документов. Именно этим он объяснил тот факт, что среди прочего у него была изъята справка об освобождении из ИТЛ (исправительно-трудового лагеря). Шурко пояснил: если бы он убедился, что с его документами легко погореть, он бы попытался получить новый, настоящий паспорт по этой справке.

Метуков распорядился немедленно начать готовить ориентировку по паспортам с выявленными дефектами. Ее следовало направить в областные управления прежде всего в западных районах страны, находившихся в зоне досягаемости для американских самолетов.