Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

* * *

Хотя я мог избежать пресс-конференции, я не мог избежать вопросов, с которыми она была связана, или того факта, что преступления Джеффа стали сенсационным новостным событием.

Около 15:30 мои друзья отвезли меня в дом моей матери в Вест-Эллис. Я чувствовал, что мне нужно объяснить, что сделал Джефф, а также защитить ее от домогательств. Два репортера уже заняли позиции через дорогу от ее дома, их видеокамеры были на штативах, поэтому я решил пройти мимо дома, а затем свернуть в переулок, который тянулся за ним. Однако Дик заметил другого репортера, стоявшего в переулке, поэтому он прошел мимо репортера и остановился в блокирующем положении, чтобы позволить мне выскочить и промчаться через задний двор и через боковую дверь дома.

Я нашел маму в глубоком кресле, молча отдыхающей в гостиной. Она, казалось, почувствовала облегчение, увидев меня.

— А, это ты, — сказала она.

В течение следующих нескольких минут я сказал ей, что виделся с адвокатом Джеффа, договорился о его защите и теперь пришел, чтобы побыть с ней, когда вполне вероятно, начнутся очень нежелательные вторжения.

— Я кое-что видела по телевизору, — сказала мама, все еще сбитая с толку шквалом полицейской активности, охватившей ее дом за последние два дня. Ее разум оставался запертым в прошлом, ее воспоминания о Джеффе были оторваны от последних событий.

— Джефф так похудел, — сказала она, — он был таким бледным.

Она казалась очень напряженной, растерянной, ее разум не мог осознать всю чудовищность того, что сделал Джефф. Бледный и истощенный вид моего сына служил в ее сознании защитой, доказательством того, что такой слабый человек не смог бы совершить такое тяжелое деяние, как убийство.

Я выглянул в окно, заметил двух репортеров на другой стороне улицы и опустил жалюзи. Долгое время мы с мамой сидели в полутемной тишине этой занавешенной комнаты. Она продолжала говорить, почти одержимо, как будто надеясь, что в разговоре ей откроется истина о том, что произошло с ее внуком. Но ее разум был затуманен, расплывчат, беспорядочен, и чем больше она пыталась осознать события, которые недавно обрушились на нее, тем меньше она понимала, с каким предельным ужасом столкнулась. Это было похоже на ужасную противоположность радуги, на кошмар, ускользавший от нее по мере того, как она пыталась его постичь.

Следующие полчаса мы с мамой продолжали тихо сидеть в гостиной. Были моменты, когда мне почти казалось, что ничего не произошло и никогда не могло произойти, что могло бы нарушить наш покой.

Но это, конечно, была иллюзия, и мы смогли пребывать в ней лишь короткое время. Потому что к 16:30 небольшой контингент репортеров, дежуривших около дома стал пополняться новыми. А затем на мамин дом обрушилась настоящая волна, непрерывный и постоянно расширяющийся поток репортеров. Они ехали на машинах, в фургонах, а иногда и пешком, таща с собой фотоаппараты, штативы, микрофоны, записные книжки. Они топтали цветы и кусты. Они звонили в дверь так настойчиво, что я снял колокольчики. Они так громко стучали в дверь, что задребезжали оконные стекла. Телефон разрывался от их звонков, так что в конце концов я его отключил. Они лезли в окна и рылись вокруг дома и в гараже. Они кричали на нас и друг на друга, мешая говорить.

Конечно, меня это вторжение ужасно напугало, но маму оно просто выбило за грани реальности. Она прожила свою жизнь как человек, который открывает свою дверь на чей-то стук, который отвечает на телефонные звонки, когда они звонят. Она обнаружила, что почти невозможно не делать таких вещей. При каждом новом вторжении она реагировала так же, как впервые. Не в состоянии осознать связь между суматохой вокруг и преступлениями Джеффа, она сходила с ума в поисках причины всего этого. Я твердил ей, что люди, собравшиеся вокруг ее дома, были всего лишь репортерами, что они были безобидными людьми, которые просто выполняли свою работу. Им нужен был Джефф, к ней это не имело к ней никакого отношения.

Потерявшись в собственном затуманенном сознании, моя мать сочла такие объяснения неприемлемыми. Поскольку она позволила себе лишь самое смутное представление о преступлениях Джеффа, она не могла связать безумие на своей лужайке с тем, что он сделал. Независимо от того, как часто я пытался объяснить ей это, она всегда возобновляла свои вопросы. «Кто они такие? Чего они хотят? Что это за шум? Никакой ответ не мог ее удовлетворить, и с каждой попыткой ее замешательство усиливалось, пока к ночи она, казалось, не приходила в сознание и не теряла его, ее глаза метались почти испуганно, как у животного, застигнутого в серьезном и неизбежном замешательстве.

Около девяти вечера репортеры, наконец, начали расходиться, и в наступившей долгожданной тишине я решил разложить с мамой солитер на двоих. Мы раскладывали с ней пасьянс и в детстве, и в молодости, и, казалось, она всегда расслаблялась. Она лучезарно улыбнулась, когда я предложил это, поэтому я деликатно проводил ее в спальню, и мы сели на ее кровать и начали играть.

В течение следующих нескольких минут над нами воцарилась великая тишина, и часть детского страха и беспокойства, которые отмечали лицо моей матери в течение вечера, начали ослаблять свою хватку.

Мы уже приступили к третьей раздаче, когда я внезапно услышал несколько резких металлических хлопков. Они были очень громкими, и сначала я подумал, что люди, которые мстили Джеффу, напав на нас, забросали фасад дома градом камней. Либо это, либо что-то похуже — выстрелы.

Я поспешил за мамой в другую спальню, подальше от передней части дома, и велел ей оставаться там. Потом я побежал в гостиную и вызвал полицию. После этого я ждал у окна на улицу и осторожно выглянул наружу. Было темно. Вокруг ни души. Никаких хлопков больше не звучало.

Когда приехала полиция, я вышел во двор. Я ничего не увидел ни на улице, ни вдоль тротуара, но когда я повернулся обратно к дому, то увидел, что его фасад из белого алюминиевого сайдинга был помят в разных местах и что с него по меньшей мере в дюжине мест капала яичная скорлупа.

Ничего не оставалось, как смыть ее, поэтому, пока полиция все еще была здесь, я вытащил шланг на передний двор и вымыл фасад дома.

Затем, около одиннадцати вечера, я вернул маму в ее комнату и уложил в постель. Я никогда не забуду замешательство на ее лице, чувство уязвимости, темноту, которая собралась в ее глазах, ее страх.

— Это были просто яйца, — сказал я ей.

Она непонимающе уставилась на меня.

— Яйца?

— Кто-то забросал дом яйцами, — сказал я.

— Почему? — спросила она.

Я никак не мог объяснить ей все это. Яйцами могли забросать дом… ну, к примеру дом семьи серийного убийца, при чем тут ее дом… О, черт. И правда.

— Просто яйца, мам, — повторил я. Затем я встал и направился к двери. Оказавшись у двери, я обернулся, посмотрел на нее и сказал: — Спокойной ночи.

Она слегка улыбнулась, все еще смущенно.

— Спи спокойно, мой дорогой сын, — сказала она и я выключил свет.

Казалось невозможным, что мне когда-нибудь это удастся.