Медовые сны

И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, ни обиды,

Есть только северный ветер

И он разбудит меня,

Там, где взойдёт звезда...(1)

Андромеда. Меда. Мёд. Словно мёд, ароматный и тягучий, но слишком сладкий, чтобы баловать себя им слишком часто. Другое дело, если им намазать тонкий кусочек поджаренного хлеба, а сверху положить почти прозрачный ломтик сыра, придающий закуске необычный, пикантный вкус. Андромеда была такая же: сладость и соль. Послушание и воля. Честность и Слизерин. Сочетание несочетаемого. Слишком своенравная, чтобы быть хорошей дочерью, слишком идеальная, чтобы быть правдой. Её густые, чуть вьющиеся волосы обычно бывали по-простому заплетены в косу, что ровной линией шла вдоль позвоночника и спускалась к самой талии. Под тёмной бесформенной школьной робой оставалось лишь угадывать, сколь тонкой могла быть девичья талия, а из-под длинных широких рукавов виднелись лишь самые кончики пальцев. У Рудольфуса только и были, что мечты. Да воспоминание о голом запястье, на мгновение мелькнувшем из-под рукава, стоило Меде кинуть в котёл очередной ингредиент. И какое-то время — уж так он был воспитан — Рудольфусу и не хотелось ничего большего. В маленьком чёрном блокноте — драконья кожа, тонкой выделки пергамент страниц — он писал оды её кофейным с поволокой глазам, нежным запястьям и изящным ступням маленьких ножек.

Андромеда — мелькнувшая звезда, космическая глубина и недосягаемый блеск солнца.

— Мисс Блэк, вы танцуете? — спросил Рудольфус на бале в Сочельник. По краям залы высились нарядные ели, а захмелевшие гости кружились в вальсе и легкомысленной польке.

— Что за официоз, Рудольф? — поморщилась Андромеда. Маленький носик её чуть дёрнулся, а глаза насмешливо блеснули.

Рудольфус не ответил, но лишь настойчиво и с улыбкой протянул ладонь. Меда, ещё раз поморщившись — теперь почти смущённо, — вложила свою ладошку в его, и они пошли в центр залы.

* * *

— Отец, разрешите?

— Рудольфус? — Лестрейндж-старший посмотрел на сына сквозь стёкла своих строгих очков. — Что ты хотел?

— Приходила матушка, — без обиняков начал Рудольфус. Да, ему было страшно, сердце колотилось как безумное — вот-вот выпрыгнет, — но отступать было решительно некуда, поэтому он продолжил: — Сказала, что вы выбрали мне невесту...

— И?.. — нетерпеливо протянул отец.

— И я хочу, чтобы это была Андромеда. Не Беллатриса, понимаете? Отец, ведь нет же никакой разницы, пожалуйста! — голос предательски сорвался в неподобающую высь.

— Но мы уже договорились, — впервые, сколько помнил его младший Лестрейндж, отец выглядел неуверенно. Рудольфус с силой сжал кулаки, собираясь стоять насмерть, и отец, внимательно посмотрев на него, произнёс: — Ну хорошо, я подумаю, что можно сделать.

Рудольфус удовлетворённо кивнул, потому что знал, что отец, коли обещал, действительно попробует сделать всё возможное.

Андромеда — уверенные шаги, свежесть северного утра, сладость, растворенная на языке. Близко, как никогда, ближе, чем на соседнем стуле на Зельеварении, и всё равно не коснуться рукой.

* * *

— Ты не можешь, ты не должна!.. — обидно, как же обидно. Горечь бурлила в горле и выливалась потоком желчи наружу.

— У тебя какие-то проблемы, братишка? — невысокий и коренастый Тэд с Когтеврана толкнул Рудольфуса в плечо и посмотрел презрительно и агрессивно. Вокруг зрачков у него скакали ржавые искры, и хотелось разбить его физиономию голыми руками о коленку. По-маггловски. Уродские грязнокровки.

— Она моя... моя... — Лестрейндж так и не успел сказать «невеста», потому что Тэд решительно перебил его:

— Кто тебе сказал такую ерунду, недотёпа? — насмешливость в голосе Тонкса смешалась с ядовитой злостью, а у Рудольфуса кровь в жилах загустела от ненависти.

— Я не вещь, чтобы принадлежать кому-то, ясно тебе! — прокричала Меда, только сейчас целовавшая Тонкса в губы, и так бешено мотнула головой, что из косы выбилась прядь волос. Каштановая с золотыми нитями, сверкающими в весенних солнечных лучах.

Вещь? О чём она толковала? Какая же она вещь; если она слишком живая, слишком горячая, слишком...

— Моя невеста, — с вызовом закончил Рудольфус, и его кулак с хрустом врезался в курносый нос Тонкса. Раздался девичий крик. Лестрейндж так и не успел достать палочку. Поганые грязнокровки.

* * *

— Мне очень жаль, Руди, — мать подняла руку, то ли чтобы коснуться волос сына, то ли плеча, но нерешительно опустила её вновь.

— Чего вам жаль? — Рудольфус никогда не позволял себе быть грубым с родителями, но ему было так больно, что невозможно стало удерживать негодование внутри. — Вам жаль, что моя невеста сбежала из-под венца с нищим магглокровкой?..

— Блэки выжгли её с родового гобелена и готовы принести свои извинения.

— Что мне до их извинений! — вскричал Рудольфус, чувствуя, как комната вокруг заплясала, закружилась и стала похожа на изнанку дешёвого балагана. — Что мне до этого...

— Блэки всё ещё готовы отдать за тебя Беллатрису. Ты замечал, как они похожи? — мама слегка улыбнулась.

Так же — как Солнце и Луна. Вот только едва ли его устроит кусок космического камня, отражающего солнечный свет.

— Говорят, Беллатриса хочет вступить в ряды лорда Волдеморта, — последний аргумент, запасённый, чтобы не быть произнесённым. И всё же.

Невысокие каблуки матери вспарывали пестрый ворс персидского ковра, словно шпоры, когда она нервно проходила из стороны в сторону.

— Его идеи звучат достаточно здраво, — подумав, медленно произнесла она. — Он укажет магглорождённым на их место, и всё вновь станет как раньше.

«Как раньше уже никогда не будет, — про себя проговорил Рудольфус. — Время не повернуть вспять».

— А ещё, говорят, лорд Волдеморт знает путь обретения бессмертия.

Вечная жизнь без Андромеды — всё равно что пытка. Рудольфус что было сил одёрнул на себе мантию, подражая боевой выправке отца, и, крутанувшись на каблуках, вышел.

* * *

Нет зверя на свете хуже обиженной женщины. В глазах Беллатрисы Блэк острота десятка вскинутых пик — копья в строю римского легиона.

— Беллатриса, рад видеть тебя! — Рудольфус взял её тонкую белую кисть — холодный мрамор с голубыми прожилками — и поднёс к губам.

— Не надо этого, Руди, — она передёрнула плечами. И безжалостно продолжила: — Мне сказали, вы предложили Тонксу целое состояние, чтобы он отказался от Меды.

Лестрейндж застыл в удивлении. Плечи Беллы были вызывающе обнажены поверх кружевного ворота бирюзового платья. И от такой красоты уютом отнюдь не веяло.

— Это ложь, дорогая Беллатриса. Никто не пошёл бы на такое после унижения, которому подвергла нас твоя сестра, — он смотрел в тёмно-карие глаза своей наречённой — видимо, это всё-таки судьба, если ею вновь оказалась Белла — и мысленно умолял оставить ему хотя бы часть гордости. Она фыркнула, явно не поддавшись его ментальному призыву.

— Ну-ну, — протянула Беллатриса и развернулась, чтобы уйти.

— Постой! — Лестрейндж поймал её за запястье, забранное бархатной тканью. Перебежал с него на тонкие пальчики с длинными ухоженными ногтями. Достаточно острыми, чтобы вскрыть ему горло от обиды. — Потанцуем?

— Зачем, Руди? Ты не хочешь на мне жениться, я же знаю...

— Хватит притворяться, что можешь хоть как-то изменить это. Так зачем нам враждовать?

Не обращая внимания на молчаливое непокорство в глазах, Рудольфус притянул к себе Беллатрису и увлёк её в медленный ритм фокстрота — в танец несбывшихся надежд.

От Беллы расходился удушающий аромат розового масла и лаванды, смешиваясь с запахом пунша и воска от повисших в воздухе свечей, музыка била по ушам. У Рудольфуса кружилась голова и кровоточило сердце.

* * *

Нет ничего хуже...

Он прикрыл глаза, он приглушил свечи. Белла с ногами забралась в кресло, прижимая колени к груди, и смотрела на него из-под распущенных волнистых локонов. А карие, почти чёрные глаза казались огромными и влажно блестели в свете камина. Рудольфус нетвердо шагал по полу их спальни. Чёрт бы побрал этого Рабастана, с видом змея-искусителя подливающего ему вина. И всё же, даже это не могло убедить его, что женщина, запертая с ним в одной комнате, хоть сколько-нибудь напоминает Андромеду.

Андромеда, Меда... Наливное яблоко, чьи сахарные бока напитаны солнцем.

Рубашка застряла на мощных запястьях, и он бездумно рванул лацканы. С дробным стуком серебряные запонки, вырванные из ткани, застучали по паркету. Да пошло оно всё!

Рудольфус упал на кровать. Эльфы постаралась на славу: перина белым облаком взметнулась по обе стороны. Лестрейндж закрыл глаза и почти убедил себя, что сейчас сможет спокойно поспать.

И продолжать видеть свои медовые сны.

Кто-то лёгкий лёг рядом. Волны розового аромата разошлись вокруг Рудольфуса, прогоняя медовый морок.

— Рудольфус, — чуть слышно позвал голос.

— Оставь меня в покое, — едва слышно взмолился он. Рудольфус не кричал и уж тем более никогда бы не поднял на женщину руку — так уж он был воспитан. Но как же хотелось за волосы выволочь самозванку из своей спальни, из своей жизни.

— Рудольфус, что я должна делать? — тихо и даже как-то испуганно спросила Белла. Он не понимал, куда делась его дерзкая, на грани с невоспитанностью, невеста. — Помоги мне.

— Ложись спать, Белла, — выдохнул он.

— Но Рудольфус, мы должны...

Она нерешительно прикоснулась к его оголённой груди. Касание это отдалось током в нервно-напряжённом теле. Отец считал, что его сын не должен явиться в постель с молодой супругой неподготовленным. В заведении, куда он привёл его, столбом стоял табачный дым, и густо-напомаженные девки могли изобразить целую гамму эмоций: от детской невинности до любовной лихорадки. Рудольфус пообещал себе никогда не повторять того опыта: пожалуй, кто-то должен был предупредить его, что вместо медовой глубины любимых глаз он заглянет в алчущую бездну порока и обречённости.

«Fatum(2)», — говорили римляне.

«Андромеда», — произнёс Рудольфус. Одними губами, совсем беззвучно, но, Белла, которую он подмял под себя, лихорадочно целуя в шею, и которая лишь на мгновение показалась ему медовым видением, услышала, считала с губ, изъяла со дна его души.

…Он поторопился. Он понял это сразу же, как только последняя судорога затихла в его расслабленном теле. Понял это по тому, как поспешно Белла сползла с кровати и, захватив по пути длинный белый халат, скрылась в ванной. Первые пару минут он был в прострации. Следующие мгновения — потными ладонями комкал простыни и стремительно трезвел. Ещё через мгновение он услышал женский плач. И это было уже чересчур. Он слетел с кровати и заколотил в дверь:

— Белла, Белла, открой. Что случилось, Белла? Впусти меня! — наконец взвыл он и выбил чёртову дверь плечом, не прибегая ни к какой магии. А она сидела там, на полу, привалившись к бортику ванной. Он присел рядом с ней на колени и, несмотря на сопротивление, крепко обнял. Смутная догадка всплыла в затуманенном сознании, что всё-таки между размалёванными девками в задымлённой зале и будущей женой была существенная разница. И лучше бы отец и вовсе не занимался никаким его образованием.