Медовые сны

Не говоря уже о том, что лучше было бы и вовсе ни на ком не жениться.

* * *

Белла не разговаривала с ним больше недели. Гордо вскидывала свой точёный подбородок и поджимала капризно-изогнутые губы Друэллы Блэк. И хотя Лестрейндж всё-таки не мог бы чётко сформулировать, в чём же конкретно виноват перед молодой женой — разве не просил он оставить его в покое? — он испытывал смутное беспокойство и угрызения совести. Он принёс Белле великолепный букет из роз. Цветы жена уронила на пол, а потом долго и демонстративно давила каблуками их упругие головки. В воздухе разливался аромат роз и мёда. И она это знала и злилась сильнее.

Родители дружески посмеивались над их слишком очевидными разногласиями и советовали завести ребёнка. Рудольфус надеялся, что так оно и случится. И через неделю, когда Беллатриса всё-таки заговорила с ним, то они пришли к совместному решению попытаться.

Они честно старались — пару раз в неделю он сжимал её в объятиях, впивался в мягкие алые губы, пропускал сквозь пальцы чёрные шёлковые пряди. Дни складывались в недели, а недели в месяцы. И вот однажды Белла сказала ему, что беременна… Что ж... Рудольфус был рад, действительно рад. Ему думалось, что теперь-то и спадёт медовый дурман, и жизнь рядом с Беллатрисой — не Андромедой — станет... терпимой. Он надеялся, он верил в это...

...Но сроком в две неполных недели Белла потеряла малыша, и пропасть между ними стала ещё глубже.

* * *

Бледная и потерянная, Белла ходила по дому. Рудольфус понятия не имел, как можно утешить её. У него было своё спасение: отец хотел начать посвящать его в дела — стремительно разрастающийся ювелирный бизнес. Рудольфус с облегчением окунулся в эти новые заботы — как можно реже стараясь бывать дома.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — глаза Беллы лихорадочно блестели, словно бы она наконец нашла новую отраду — впервые за все месяцы их брака.

Рудольфусу не нужно было уточнять, кто этот «кое-кто». Более того, отец настоятельно рекомендовал завести наконец это перспективное знакомство. Слухи были противоречивы, приписывая новоявленному лидеру честолюбивой молодёжи многое: от весьма тёмных делишек, не содержащих, впрочем, никакой таинственной атмосферы, но имеющих единственную цель — обогатиться, — до действительно ужасающих деяний, не ясных до конца даже самым искушённым потомкам тёмных магов, к коим и Лестрейнджи, и Блэки могли с уверенностью приписать себя.

Реальность оказалась ожидаемая и в то же время несколько обескураживающая. Тихий шелестящий голос то обволакивал, подобно мягкому тёплому кокону, то вдруг внезапно сменялся ожесточенным скандированием, арбалетными болтами бил в самое сердце или поднимался до триумфальных вершин, заставляя трепетать всё тело, и вновь спускался до увещевательного шепота. Казалось, говорящий подбрасывал и ловил десяток разноцветных шаров, ловко жонглируя словами и аргументами, заставляя каждый взлетать ввысь, представляясь во всей красе заворожённым зрителям.

— Мы не должны допустить, чтобы наши традиции были попраны пришельцами извне, — говорил Голос.

«Не должны» — тут же мысленно соглашался Лестрейндж. И перед его внутренним взором стояла Андромеда, освещённая светом холодных звёзд.

— Мы заставим каждую грязнокровку знать своё место.

«Заставим», — соглашался Рудольфус и с ненавистью разбивал воображаемому Тонксу его нагло усмехающиеся губы.

— Мы не только вернём магии её былое величие, но и поднимемся на доселе невиданные высоты, — продолжал Голос, и Белла, в порыве благостного пиетета, обвивала локоть Рудольфуса, словно бы не в силах стоять на своих двоих, и дрожала мелкой дрожью.

«Вернём», — подтверждал Рудольфус и крепко-накрепко сжимал тонкие пальцы жены.

...И потом она влюбилась. Рудольфус видел это по блестящим глазам Беллы, по её мечтательному и отсутствующему виду, по тому, сколько разнообразного кроя и фасона чёрных нарядов у неё появилось — ведь именно чёрный цвет был принят на собраниях Пожирателей Смерти, как окрестил их Голос. Что ж. Это было ожидаемо, и он даже не мог осуждать её. Иногда Лестрейнджу казалось, что он и сам немного влюблён в Лорда Волдеморта — а именно так звали статного бледного мужчину, на чей высокий лоб сползали смоляные локоны и в чьих устах звучал Голос, словно обретший божественный смысл. Нет, конечно, не романтической любовью, как можно было бы подумать. Но другой: как художник любит свою музу, как учёный — идею, как писатель — окружающий мир. Но Белла любила явно не идею. Точнее, не только лишь её. И, несмотря на заявленное безразличие, Рудольфус злился. В одно мгновение маленькими острыми дротиками закололи ущемлённое самолюбие и ревность. Да, ревность. Всё-таки Беллатриса уже давно перестала быть Лестрейнджу посторонней, даже при той сдержанной вежливости, поселившейся между ними.

И всё же он понимал её. Каждый раз, ложась с женой в одну постель и представляя на её месте другую женщину, он понимал и прощал её. Ведь глаза её горели лунным светом, отражённым в воде, лишь когда она смотрела не на него. Так же, как и сам Рудольфус мысленно очерчивал овал другого лица.

Пусть так, думал Рудольфус, склоняясь над ясным ликом Беллы с поцелуем. Её ресницы трепетали, когда она закрывала глаза. Представляла ли она в этот момент, как Голос льёт в уши ей свою мелодию, как Лорд Волдеморт, щекоча и, едва касаясь, проводит пальцами по её страстно изогнутой спине, как обжигает его дыхание её обнажённую шею? Рудольфус злился и сжимал до синяков её острые плечи, а Белла лишь смеялась и в ответ впивалась острыми ногтями ему в спину, губами — в губы, оставляя порой маленькие кровоточащие ранки.

* * *

Рудольфус с трудом мог сказать, что произошло в ту ночь. Хорошо помнил он только одно: когда господин пропал, Белла плакала без остановки несколько часов. Замолкала и вновь начинала рыдать. И так раз за разом, снова и снова. Пока Рудольфусу не отказало самообладание. Чувствовал ли он что-то схожее с тем, что переполняло его, когда он разбивал нос Тонксу? Наверняка. Такой злости он и правда давно не испытывал.

И дальше всё было делом техники. Лорд Волдеморт давно отошёл от образа благого проповедника и каждый из них — его последователей, Пожирателей Смерти — имел на своём счету не одну невинную или виноватую душу. Но это не волновало Рудольфуса. Уже до конца десятилетия они должны были построить новый мир, и те, кто стоял на пути, закономерно были приговорены к уничтожению.

Однако молодой мракоборец и его жена стали фатальной целью для вошедших. Их схватили на месте: Рудольфуса, Рабастана, Беллу и Барти — непутёвого сына одного из их главных политических противников, что увязался за Лестрейнджами. И бросили в Азкабан дожидаться, что же случится быстрее: Голос вновь обретёт потерянную телесность или же обезумевшие глаза закроются на каменных нарах промёрзшей на северном ветру камеры.

Рудольфус писал стихи, выводя буквы прямо на пыльном полу. С потолка капала вода — или слёзы? — мешаясь с кровью из прокушенной губы. Это были дурные стихи — в них почти не осталось любви, но лишь безграничная разрушающая жалость и ненависть к себе.

Андромеда — холод далёких звёзд, несбывшаяся мечта, холодные воды Атлантического океана.

* * *

— Не трогай меня, хорошо?

— Хорошо.

Рудольфус не собирался спорить с этой ведьмой. Кожа да кости — вот, что осталось от Беллатрисы к тому моменту, как Тёмный Лорд пришёл за ними.

Невероятно. Рудольфус не понимал, сомневался он хоть минуту в этом. Или всё, что он делал до этого, служило единственной цели — быть свидетелем чудесного воскрешения Голоса. Всё уже не могло быть, как прежде. Белла больше не была ему женой. Глаза её сверкали, словно угли в золе, но душа её была больна и изуродована и своему мужу совсем не принадлежала. Впрочем, как и тело. Теперь всем, что у неё было, владел один лишь Лорд Волдеморт.

Вырванный из всего того, что когда-то было им — Рудольфусом Лестрейнджем, — он метался и не находил покоя, ища лишь краткие минуты забытья в вине, что как змей-искуситель подливал ему Рабастан, такой же восставший мертвец, как и он сам.

* * *

Высокая, для своих тринадцати, худая и нескладная, с длинными кистями рук и тонкой гусиной шеей, Дельфини сошла по лестнице. Больше всего в глаза бросалось её сходство с бабкой — Друэллой Блэк. Если и характер её пошёл в тёщу... Впрочем, в кого бы из родных ни пошёл характер Дельфи — в мать, отца или бабушку, — сладко Рудольфусу точно не будет.

— Ты звала меня, тётя?

— Да детка, к тебе пришли.

Дельфи выглядела потерянно. Одежда на ней была простая и явно видавшая виды. Немедленно захотелось спросить, куда уходили все те немалые средства, которые каждый месяц переводились со счёта Лестрейнджей в Гринготтсе.

— Дельфини, верно? — Рудольфус попытался улыбнуться. Он был уверен, что получилось плохо. Азкабанская худоба и общий потрёпанный вид плохо соответствовал счастливому воссоединению. Может, стоило оставить ребёнка у Юфимии? Он же понятия не имел, как обращаться с детьми.

Рудольфус не надеялся, что сможет пережить второе заключение в Азкабане, после того, как Тёмный Лорд окончательно проиграл, а вместе с ним и все они, конечно. Лестрейндж даже и теперь не мог до конца поверить в это падение. Это было подобно тому, если бы гигантская каменная глыба — тонны и тонны чёрного, холодного мрамора — вдруг рухнула бы на землю, погребая под собой копошащихся внизу людей. Но это было правдой. Все они — брат, жена и господин — были мертвы. Харон(3) уже забрал у них по пригоршне галеонов и медленно отчалил от берега. Однако у Рудольфуса всё ещё было здесь одно дело.

— Тётя? — девочка растерянно обернулась на Юфимию. Дальняя родственница — в равной степени его и Беллы — выглядела как не очень удачная помесь стервятника и лошади и производила скорее отталкивающее впечатление.

— Это Рудольфус Лестрейндж, детка. Твой отец. И он хочет забрать тебя с собой.

Дельфини нерешительно потопталась на месте, затравленно взглянув на Юфимию. Взгляд этот показался Рудольфусу смирением перед злом знакомым, предпочтённым злу неизвестному.

— Я никуда не пойду! — заявила она, внезапно проявляя семейное упрямство. — Я вас не знаю.

— Не говори глупости, Дельфини, — быстро вышла из себя Юфимия, повышая голос. Дельфи чуть дёрнула головой, словно желая вжать её в плечи. Представленная картина всё меньше и меньше нравилась Рудольфусу.

— Если бы я мог, то позаботился о тебе куда раньше. Но теперь — я могу, — он постарался сделать свой голос мягче и увещевательнее.

— Я никуда не пойду.

— У тебя нет выбора, — спокойно парировал Рудольфус, привыкший к подобным «взбрыкам» за годы совместной жизни с Беллатрисой. — Теперь я — твоя семья. И должен заботиться о тебе.

— Вот как? — Дельфи презрительно сощурилась. — И где же вы были до этого?

— Дельфини! — вновь прикрикнула Юфимия.

— В Азкабане, — невозмутимо ответил Рудольфус. Лицо девчонки вытянулось. Ну да, не каждый день за тобой являются уголовники, почти посланники с того света. Дальнейшие сборы, к вящему удовольствию Рудольфуса, происходили в молчании и скоро.