Странная

В подземелье темно и сыро. В нос ударяют запахи крыс и немытых человеческих тел. Когда распахивается решетка, кто-то шевелится внутри, но разглядеть невозможно. Огня бы сюда, огня! Оживить мрачные тени, заставить их плясать по щербатым каменным стенам, осветить эту обитель мучений для всех, ожидающих приговора.

Грубые, шершавые руки толкают в спину, и Венделина падает на пол. Ее мятая льняная юбка задирается, спутанные рыжие волосы лезут в лицо, а ладони ныряют во что-то липкое и влажное, похожее на грязь.

— Вот тебе, зубоскалка, за твои фокусы! — раздается над ухом хриплый мужской голос. Добрый христианин, считающий женщин дьявольским отродьем, выплевывает слова, будто они — ядовитые насекомые, случайно залетевшие в рот. — Посидишь, подумаешь, каково это — невинных людей дурачить колдовскими чарами. А если не образумишься — отдам городским властям, они страсть как любят жечь таких красивых и отчаянных! Сожгут тебя, рыжая, как миленькую, помяни мое слово. Не посмотрят на то, что ты ведьма и огня не боишься!

— А чего сам не сжег, святой отец? — Венделина поправляет юбку и, поднявшись с пола, обращает лукавый взор на блестящее в свете факела лицо — обрюзгшее, красное, с маленькими елейными глазами. — Мне за радость сгореть на костре, разведенном руками святого человека! Твои благочестивые братья не дадут соврать. Приятно, щекотно и весело, как в детстве на Рождество, а жара столько, что гори — не хочу!

Венделина заходится смехом — таким громким, что он отталкивается от стен и сплетается в плотный, душный клубок. Заключенная с вызовом разглядывает стоящего перед ней монаха в строгой серой мантии с крестом на широкой груди, словно не он имеет над нею власть, а она — над ним. Елейные глаза вмиг наливаются кровью.

— Дура… странная… Как смеешь ты хулить бога? — зло цедит монах сквозь стиснутые зубы и резко разворачивается, чтобы уйти.

— Этот тот бог, что любовно принимает ваши огненные жертвоприношения? — кричит Венделина вслед, но монах больше не слушает. Пылающий факел исчезает, осветив на прощание грязные ступени, и ее пожирает тьма. — Или есть другой бог, о котором я не знаю?

— Есть.

Тихий, но уверенный женский голос доносится из глубины темницы. Венделина вглядывается во мрак, однако зрение, ослабевшее от игр с кострами святой инквизиции, подводит ее. Что, если здесь полно еретиков, и ей придется провести последние дни перед казнью, слушая их молитвы и унылые нравоучения?

«Невыносимая скука», — вздыхает Венделина и решает зажечь огонь, используя невербальную магию. К черту этих набожных магглов! Ей что, теперь вконец ослепнуть из-за их убеждений?

Она раскрывает испачканные грязью ладони и произносит про себя заклятье. В воздухе одна за другой вспыхивают искры, постепенно превращаясь в горящее пламя. Чтобы осветить помещение, Венделина легким движением руки отправляет огонь под потолок, низкий и сырой, покрытый черной плесенью. Леди Астарта Блэр, преподаватель заклинаний в Хогвартсе, была бы ею довольна.

— Помилуй нас, Господи! — говорит кто-то у противоположной стены, и Венделина бросает туда любопытный взгляд. От разгоревшегося пламени становится совсем светло. — Правду говорят, что ведьма.

В подземелье трое узников, кроме нее. Морщинистая, седая старуха в лохмотьях — полная и неповоротливая, как тетушка Берти, что живет в Уэльсе, неподалеку от родового гнезда Венделины. Развязная черноволосая девица с голыми плечами и улыбкой во все лицо, давно не мытое, в запекшейся крови. Худая и бледная молодая женщина, шепчущая что-то неразборчивое и осеняющая себя крестным знамением. Черты заостренные, глаза огромные и прозрачные — с таких лиц, наверное, иконы пишут.

— Как тебя зовут? — спрашивает Венделина у последней и по ее внимательному взгляду понимает: это она ответила на вопрос о боге.

— Эмилия, — говорит женщина. Ее лицо искажает гримаса боли. Ветхая одежда разодрана, на обнаженных руках и ногах — раны и кровоподтеки. Видно, так истязатели пытались показать ей, чей бог важнее.

— А я Венделина. Или просто Венди. Все называют меня странной, но лично я не вижу ничего странного в том, чтобы любить костры.

И она опять смеется, будто надеясь своим безумным хохотом сорвать замки с решеток и выпустить всех узников на свободу.

— Блаженная, что ли? — подает голос девица, сверкая темными глазами. — Или раскаявшаяся грешница, что погрязла в ереси? — Ее пересохшие губы ухмыляются. — А может, повинна в блуде? Оттого и жаждешь мучений, чтобы искупить грех.

— Замолчи, Лукреция, что за чушь ты несешь, — укоризненно произносит старуха и, отвернувшись от девицы, принимается мусолить беззубым ртом корку черствого хлеба.

— Нет, — сквозь смех говорит Венделина, чувствуя пронизывающий взгляд Эмилии, — я просто люблю гореть в огне. Не могу отказать себе в удовольствии. И святые отцы не могут. Пять раз меня на костер отправляли, и вот я снова здесь. — Она садится на холодный, влажный пол, ближе к узникам, откидывает рыжие кудрявые волосы назад, всматривается в лица. — А ты, девочка, чем не угодила? Неужели пустила в ход женские чары и совратила какого-нибудь пылкого юношу?

— Хуже, — отвечает Лукреция, качая головой, — не юношу, а деву. Нежную, как цветок, и сладкую, словно вызревший плод. Инквизиторы узнали о нашей связи, разлучили нас и бросили по разным темницам. Противоестественный порок для них страшнее прелюбодеяния. В этом мире грешно любить, Венди. Имей в виду, если сильно захочется.

Венделина молча кивает, заметив, как брезгливо морщит лицо старуха, а Эмилия, сидящая в углу, тихо крестится.

— А ты, почтенная, кому дорогу перешла?

Старуха поднимает на нее свои бесцветные глаза, полные слез.

— Как и тебя, колдуньей окрестили. Лечила людей травами и снадобьями. Последним был мальчишка в лихорадке, выходила, с того свет вернула, а его родичи меня оклеветали. Кидают теперь старуху Юфимию из тюрьмы в тюрьму. Грозятся отправить на суд городских властей — не хотят церковники грех на душу брать. А те сожгут, непременно сожгут!

— Попляшут они у меня, — сжав кулаки, произносит Венделина. — Знаю я средство, как свести их с ума.

Рассказать бы госпоже Изабелле Копленд, профессору зельеварения, чем платят магглы за добрые дела. Сколько они вместе с колдомедиком, леди Роуз Ортон, в свое время спасли людей — инквизиторам и не снилось. Но то волшебницы! А здесь несчастная старуха, от которой один только вред — что зажилась на свете.

— Ты лучше взгляни, как они Эмилию отделали, — тяжело вздыхает Юфимия. — Натравили на нее ядовитых змей, чудом жива осталась.

— За что так с тобой? — спрашивает Венделина.

В свете огня худая Эмилия кажется призраком.

— За проповедь покаяния, — тихо отвечает та, прикрывая голые ноги остатками рваного платья.

Венделина горько усмехается, тряхнув непослушными волосами.

— И где же твой бог? Почему не спасет тебя и не накажет обидчиков?

— Вот мой бог, — говорит Эмилия, показывая ослабевшей рукой между грудей, великоватых для ее худеньких плеч. — Он обитает не в храмах и не в золотых изваяниях. Он живет в душе. А тому, кто истинно верует, не страшны ни змеи, ни скорпионы, ни даже костры. Думаешь, только твоя магия способна творить чудеса?

Эмилия смотрит на Венделину пристально и смело. В ее прозрачных, чистых, как безоблачное небо, глазах загорается огонь — ярче того, что пылает под потолком. Еще несколько дней, а может быть, часов, и бедную женщину привяжут к позорному столбу.

— Думаю, что очень скоро ты погибнешь за истинную веру, Эми, — еле слышно отзывается Венделина, — и твой бог примет тебя в свои объятия.

* * *

На главной площади Лондона многолюдно. Магглы любят зрелища не меньше хлеба. Стража тащит Венделину сквозь ревущую толпу, а ей неудержимо хочется расхохотаться, несмотря на грубые тычки в бок и туго связанные руки.

Вот будет потеха, когда она взойдет на помост и под истошные крики «Сжечь ведьму!» начнет гореть, не сгорая. Ей не терпится увидеть лица ее обвинителей, искаженные злостью и презрением. Знали бы они, насколько сильны замораживающие чары, перестали бы устраивать эти бездарные спектакли, поберегли бы поленья и огонь для более слабых и менее красивых ведьм.

Но Венделину не ведут на помост. Крупный стражник склоняется над ней и, обдав ее лицо зловонным дыханием, говорит:

— Сегодня ты не умрешь, рыжая. Будешь смотреть, как горят твои подружки, и наслаждаться.

На деревянном помосте три столба с разложенными под ними дровами, а на столбах висят тела — слабые, измученные пытками, словно неживые, подожги — не издадут ни звука.

Венделина различает в них своих знакомых: старую знахарку Юфимию, Лукрецию, любящую нежных девиц, и проповедницу истинного бога Эмилию. Ей становится жаль, что без волшебной палочки она имеет власть лишь над огнем, и то если он находится в непосредственной близости. Ни тебе Империуса, ни чар невидимости. Бедные женщины слишком далеко от нее, чтобы она сумела им помочь.

— Сожги и меня, святой человек! — говорит Венделина, ухмыляясь стражнику в глаза. — Чего тебе стоит? Упроси городского правителя! Гляди, как я умею!

И она вспоминает еще один свой дар — метаморфомагию. Меняет рыжие волосы на черные, удлиняет нос, сверкает голубыми глазами вместо привычных зеленых, становится выше ростом. А сама смеется, будто все происходящее на площади — детская забава.

— Какой я святой, дура! — рычит стражник и замахивается на нее тяжелой рукой. — Твои фокусы тебе не помогут! Смотри, говорю, странная Венди, раз так любишь огонь, и получай удовольствие!

Он толкает ее вперед. Венделина чувствует в воздухе запах дыма. Городской правитель был краток, он уже произнес приговор над колдуньей, блудницей и еретичкой, а его помощники подожгли дрова, поднеся к ним горящие факелы. Толпа ликует, размахивая руками. Когда еще увидишь столько грешников в одном месте?

— Глациус! Агуаменти! — задыхаясь от едкого дыма, шепчет Венделина и то обливается незримой волной, то покрывается серебристым инеем. Но тех, кто страдает в этот миг на столбах, ее заклинания не спасают.

Оранжевые языки пламени касаются ног несчастных женщин, спустя какое-то время перепрыгивая на истлевшие одеяния, жадно лижут бледную кожу. Искры летят в темное небо, тела полыхают и извиваются.

Венделине кажется, что этому ужасу не будет конца. Она зажмуривается и слышит, как нечеловечески стонет Юфимия, а Лукреция заходится криком, словно раненое животное. И лишь Эмилия не кричит — горячо молится своему богу, воздев глаза к небу.

— Покайся, еретичка, и отойдешь с миром! — издевается толпа, слушая ее воззвания. Все замирают в ожидании.

Момент, другой, третий… Юфимия и Лукреция — вернее, то, что от них осталось — наконец затихают, а Эмилия все еще жива, несмотря на поглотивший ее костер. Лицо черное от копоти, глаза огромные, как пруды на территории Хогвартса, голос охрипший, но сильный, ничего не знающий, кроме молитв.

«Невредима, — восторженно думает Венделина, впившись в нее взглядом. — Вот это бог, Эми, вот это бог! Настоящий волшебник».