Уроки любви и жестокости

Он отпускает подбородок Елизаветы и пытливо смотрит ей в глаза.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Встань и ответь!

Елизавета поднимается с колен. Склонив голову, она стоит перед Генрихом.

ЕЛИЗАВЕТА

Я… Я… Мне…

ГЕНРИХ

Громче! Хочу услышать я голос властителя, а не трусливого отродья!

Елизавета молчит. Внезапно Генрих хватается за сердце, скрючивается, стонет от боли. Елизавета устремляется к нему.

ЕЛИЗАВЕТА

Отец! Отец! Я не хотела! Я позову врача! Стража! Стража! Что мне сделать, мой король? Генрих! Папа! Что мне делать? Я не могу смотреть на твои страдания, и готова взять себе всю боль твою, отец! Скажи, что сделать!

ГЕНРИХ

(сквозь стоны)

Лиза… Лиза… Ты облегчишь мне боль… Когда признаешься, что давно желаешь моей смерти… Хочу я правды от тебя, моя принцесса…

Елизавета снова плачет, обнимает отца.

ЕЛИЗАВЕТА

Я не могу, отец! Не могу!

ГЕНРИХ

(кричит)

Умираю! Скажи!

Елизавета набирается сил.

ЕЛИЗАВЕТА

(кричит)

Вся правда в том, отец — желаю я, чтоб правил ты всегда!

Генрих моментально перестает стонать и корчиться от боли. Тишина. Генрих начинает громко хохотать. Елизавета смотрит на него растерянно. Отсмеявшись, Генрих вздыхает, гладит Елизавету по щеке.

ГЕНРИХ

Простушка как и мать. За то люблю тебя, что заставляешь вспомнить о тех глазах, губах и страсти… И простоте.

Он тяжело поднимается, опираясь на трость. Отказывается от помощи дочери. Медленно идет к буфету.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

За простотою Анны была лишь простота — и это погубило твою мать. За простотой твоей я вижу бездонность мыслей, планов, будущих интриг… А может вижу то, чего хочу, и ты проста как мать до самого нутра.

Елизавета садится на софу, почти успокоившись. Генрих открывает другой ящик в буфете и вытаскивает вторую табакерку. Нюхает табак с наслаждением, Елизавета смотрит на него с удивлением и гневом.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Как хорошо!

(замечает взгляд дочери)

Да, таких табакерок припрятано с десяток по всему дворцу — уж так люблю табак!

Генрих также медленно идет к софе, садится рядом с Елизаветой, продолжает нюхать табак.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Обиделась? Не надо! Пора привыкнуть к низости моей, к моему коварству, к непотребным шуткам, к моему веселью от твоей печали. Когда меня не будет, все это увеличится в десятки раз со стороны других, пока ты не придешь в себя и не дашь отпор… О чем я говорю?! Забудь. Учу, учу…

Генрих слегка щелкает дочь по носу.

ЕЛИЗАВЕТА

Раз ты любил ее, зачем казнил?

ГЕНРИХ

Ты о ком из них?

ЕЛИЗАВЕТА

О маме.

ГЕНРИХ

Ах, об Анне. Я не казнил. Казнил палач. А я убил, поставив подпись.

(вздыхает)

Быть искренней, пытать себя виной за то, что дала возможность недругам своим обвинить ее в измене, бесконечно убеждать супруга, то есть, меня в чистоте своей, лить слезы дни и ночи напролет пред алтарем, умоляя бога унять меня… От этой простоты и глупости ее я даже заболел зубами — настолько это мне презренно… Уж лучше бы призналась.

ЕЛИЗАВЕТА

Ты б все равно ее убил, с признаньями иль без…

ГЕНРИХ

Ну да. Но с ее признанием я сделал бы это с легким сердцем. А мне пришлось страдать от мысли, что могу неправым быть. Как это тяжело!

ЕЛИЗАВЕТА

Понимаю. Еще и боль в зубах. Тяжело вдвойне. Страдалец больше, чем Франциск Ассизский.

Елизавета с печалью качает головой. Генрих с сомнением смотрит на нее.

ГЕНРИХ

Однако, в желчи ты можешь превзойти меня…

Елизавета усмехается и встает с софы, кланяется отцу.

ЕЛИЗАВЕТА

Прости, отец. Вернемся к ордонансу.

Она садится за стол, берет перо.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Пишу "предатель" основной причиной казни Генри Говарда, он же граф Суррей… И усилением добавляю еще грехи, чтоб не было сомнений у толпы: прелюбодей, обжора, лжец и льстец, убийца, тайный еретик, хулитель честных душ и вдохновитель падших, шпион врагов всех наших, что сталкивает их лбами во благо Англии, себя при власти возвышая — а это есть гордыня! Создатель мерзких рифм, взывающих к изменам, к низкой страсти, к желанию обойти земли законы и взлететь как птица… Тех рифм, от которых хочется себе противоречить — плакать в счастье и смеяться в горе, уметь прощать себя и допускать ошибки, чтоб впредь умнее быть, а после умереть с покоем и улыбкой…

Генрих стучит сильно тростью по полу.

ГЕНРИХ

Уймись, паршивица!

Елизавета невозмутимо дописывает, потом сыпет песок на лист и сдувает. Трясет бумагу.

ЕЛИЗАВЕТА

Готово.

ГЕНРИХ

Все это написала?

ЕЛИЗАВЕТА

Конечно, нет, отец. Слова точны, сухи, скупы, как любишь ты. А то, что слышал ты сейчас — все та же желчь упрямого ребенка. И полагаю, тебе она по нраву, раз до сих пор жива я.

ГЕНРИХ

(смеясь)

Ты права — по нраву! И я ошибся — яд твоих речей сильней моей словесной желчи…

Она приносит ордонанс Генриху, возвращается к столу и ест с громким хрустом яблоко. Генрих с удивлением смотрит на лист с ордонансом.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Что это? Слова по вертикали?! Лишь только демоны так пишут!

Елизавета продолжает грызть яблоко.

ЕЛИЗАВЕТА

Нет, не демоны. Китайцы.

ГЕНРИХ

Китайцы?!

Генрих сидит в оцепенении, не в силах ничего не сказать, не в силах двинуться с места. Падает трость из его руки. Елизавета бросает яблоко, подбегает к Генриху и подхватывает табакерку, чуть не упавшую из другой руки короля.

ЕЛИЗАВЕТА

Вы только что чуть не выкинули в вулкан мешок алмазов, мой король. Надо быть осторожнее.

Она прячет табакерку в буфете. Генрих, наконец, приходит в себя.

ГЕНРИХ

Китайцы?!

ЕЛИЗАВЕТА

Да, отец, китайцы. По мудрости они давно нас обогнали, особенно в вопросе казни.

ГЕНРИХ

Это слишком, дочь! Не я безумец — ты!

Он комкает ордонанс и бросает на пол. Елизавета вздыхает.

ЕЛИЗАВЕТА

Опять…

Она идет и поднимает комок бумаги, разворачивает его.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Прости, отец, но я прочту, и будешь удивлен моею твердостью и умом.

ГЕНРИХ

Ты уже достаточно меня удивила.

ЕЛИЗАВЕТА

Но все же, ордонанс короткий, и не утомит тебя. Я читаю. Вот: "Сей Генри Говард, граф Суррей, сын Томаса Говарда, герцога Норфолкского и Элизабет, урожденной Стаффорд; муж Фрэнсис, урожденной де Вер, будучи изменником, убийцей и публичным врагом, присуждается к смертной казни через отсечение головы от туловища. А вместе с ним та же казнь присуждается всем вышеупомянутым особам, как пособникам преступных действий сего господина. Дети их лишаются права наследования как титулов, так и имущества всего. Подпись и печать". Все.

Пауза. Король молчит и не шевелится.

ЕЛИЗАВЕТА (ПРОД.)

Ну? Что скажешь, мой король?

ГЕНРИХ

И все это по вертикали? Как у китайцев?

ЕЛИЗАВЕТА

Да.

ГЕНРИХ

Насчет отца его согласен. Но жены их невинны. И причем здесь дети?! Или ты знаешь больше, чем известно мне?

ЕЛИЗАВЕТА

Нет, они невинны, да. Но как заведено китайцами — и такое было у нас когда-то — этим мы прервем их подлый род.

ГЕНРИХ

Подай мне трость.

Елизавета поднимает трость с пола и сует ее в руку Генриха. Он подбородком опирается о набалдашник трости.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Не знаю, что сказать. То ли твои китайцы — варвары, то ли мудры… Перепиши все это как надобно, по горизонтали — но только не приплетай опять кого-нибудь, сарацинов или иудеев — пиши слева направо и сверху вниз, шутница. А после дай мне на печать. Казнь Генри устроим завтра. Остальных потом.

Елизавета кланяется.

ЕЛИЗАВЕТА

Все будет сделано, отец. И прошу твоего изволения выйти на минутку.

ГЕНРИХ

Иди.

Елизавета выходит через дверь в стене, которая разделяет сцену на две части — большая часть за опочивальней, меньшая — за коридором дворца. Там, в коридоре Елизавета садится на пол, прислонившись к стене, и горько плачет. А в это время Генрих смотрит на пустой трон, стоящий на небольшом постаменте. Потом он тяжело встает и с помощью трости с трудом поднимается к трону, опирается о его борты. Гладит сиденье.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Тому, кто сядет следующим сюда, не позавидуешь… Тебе, мой милый мальчик, мой Эдуард, оставляю я страну на грани распри, и потому поймешь, я знаю, почему приходится мне спешно казнить всех тех, кто может помешать тебе. И будь достоин тех великих зад…, зад…, замечательных, за…, заслуживающих всяческого поклонения, за…, за…, завидных и прозорливых мужей, что восседали здесь…

Он, устав, опускается на постамент у трона.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Да что я несу! Все эти короли, все эти задницы, что грели этот трон, включая твоего отца — будь выше их! Никто из нас не видел дальше носа своего — чванливы, зависти полны, с рожденья в подозрениях и страхах за свои душонки, в которых кроме грязи и порока нет ничего!

Из темноты звучит голос Елизаветы:

ЕЛИЗАВЕТА

А можно ли иначе?

Генрих резко поднимает голову.

ГЕНРИХ

Лиза?! Ты шпионишь?!

Из темноты выходит Елизавета, теперь она в мужской одежде, в руке у нее склянка с лекарством.

ЕЛИЗАВЕТА

Услышала случайно твои слова. Вот доктор передал для облегченья мук твоих.

ГЕНРИХ

Что за маскарад?! Точно — шут…

Он берет лекарство, пьет, с сомнением рассматривая мужское одеяние Елизаветы. Елизавета кружит вокруг него.

ЕЛИЗАВЕТА

"В которых кроме грязи и порока нет ничего"?! А можно ли иначе править?!

ГЕНРИХ

(морщится)

И доктора казнить бы надо, за горькость его лечебных средств!

ЕЛИЗАВЕТА

Возможно, наполнил склянку он другим — когда я встретила его, наш доктор вышел из уборной, завязывая одной рукой штаны, другой держа лекарство для тебя.

Генрих начинает кашлять и отплевываться.

ГЕНРИХ

Все шутишь, дочь. И все ближе конец терпенью моему, а, значит, ближе твой конец, когда шутить не прекратишь…

ЕЛИЗАВЕТА

Всю жизнь мне так грозишь, но я пока жива.

ГЕНРИХ

Жива, поскольку понимаю, что это от моих уроков научилась ты жестоко насмехаться над людьми, тогда себе я тоже должен казнь присудить.

ЕЛИЗАВЕТА

(тихо)

Давно пора.

ГЕНРИХ

Что?

ЕЛИЗАВЕТА

Ничего. Король не хочет отвечать на мой вопрос?

ГЕНРИХ

Что за вопрос? Не слышал.

Елизавета присаживается на стол, отодвинув посуду и бумагу.

ЕЛИЗАВЕТА

Спрошу еще раз — разве можно править королю без зла в душе?

ГЕНРИХ

Не спрашивай о том, чего ты избежишь, счастливица.

ЕЛИЗАВЕТА

Это почему?

ГЕНРИХ

Эдуард — ребенок, но власть ему так впору! Власть на нем сидит как ладное и дорогое платье, в котором чувствует он себя свободно и достойно, и никогда ее он не упустит. А вам с твоей сестрой остается честь служить ему до дней своих последних.