Драматургия Югославии

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Приемная в модном салоне Лауры Ленбах. Окна занавешены белыми маркизами, сквозь них проступают контуры предметов, выставленных в витринах.

С улицы проникает мягкий свет газовых фонарей. Поздние сентябрьские сумерки. Опаловые краски неба, сероватые предвечерние отсветы на крышах. В окнах, выходящих во двор, виднеются кроны платанов.

В комнате зажжены огни: бронзовая люстра с семью светильниками, лампы на столах. Их разноцветные абажуры смягчают декоративный, бьющий в глаза стиль модной приемной, создают впечатление солидности и хорошего вкуса. Тяжелые бархатные портьеры, пол застлан коврами. На стенах — старинные гравюры.

Вдоль стен — застекленные серванты и комоды эпохи Людовика XV, уставленные флаконами духов, вазами из богемского хрусталя, золотыми ампирными часами с амурами на циферблатах, — все это придает помещению, расположенному под сводами старого дома, уют хорошо обставленных барских покоев. Здесь бывают знатные дамы и господа или мнящие себя таковыми — представители хаотической эпохи, последовавшей за крахом Австрийской империи. Всякого рода выскочки и проходимцы покупают здесь шелка и бархат, заказывают платья и шляпы для своих жен. Интимная атмосфера салона нарушается грустно-упадочными нотками выставки, устроенной ради привлечения клиентов.

На огромном столе в стиле барокко (он служит одновременно и стойкой для оформления заказов) разложен товар, приготовленный для отправки в провинцию. Шляпы последних моделей: большие, с полями, разукрашенные розами шляпы для визитов; тюрбаны из черной тафты; фетровые терракотовые колпаки с петушиными перьями; детали отделки: цветы из креп-жоржета, вишни и другие плоды из лакированной кожи, вуали; прочие предметы дамского туалета: шелковые шали, шарфы шифоновые цвета морской волны, марокеновые, муаровые с вышитыми цветами; черные страусовые веера с черепаховыми пластинками, серебряные орхидеи, кружева.

В левом углу салона, в нише, прекрасный гарнитур в стиле ампир, обтянутый слегка выцветшим светло-зеленым шелком. Висячая лампа под пепельно-серым колоколообразным абажуром. Здесь Лаура Ленбах принимает своих личных посетителей.

Л а у р а и Л е н б а х.

Л е н б а х (он пьян, раздражен). Ты нарушила правила хорошего тона, и я по твоей милости оказался в ситуации… просто немыслимой! Я не в состоянии объяснить все это майору фон Лоренцу, я не знаю, что мне делать. Ведь это недостойно воспитанной дамы — вышвырнуть из дома джентльмена, который хотел мне оказать дружескую услугу! Это вопиющее Formfehler[1]! Так мелочно и вульгарно обойтись с человеком, носящим офицерский чин! Просто невероятно! Совершенно по-мещански… Kleinbürgerlich[2]! Что я могу сказать фон Лоренцу? Как объяснить ему твое поведение?!

Л а у р а. Бог знает что ты говоришь! Ты говоришь о каком-то нарушении правил хорошего тона — да это просто патология! Майор фон Лоренц — «джентльмен, офицер»!.. Но послушай: твой фон Лоренц дал мне слово джентльмена, что ему надо со мной обсудить его личные, сугубо частные дела, и только когда мы остались вдвоем, он показал мне твою визитную карточку с распиской. Использовать чужую визитную карточку, бесстыдно врать в деле, касающемся уплаты «долга чести», пытаться с помощью некоего Лоренца вытянуть у своей супруги две тысячи — это, по-твоему, достойно хорошо воспитанного господина! Вот что ты называешь хорошим тоном!.. Но когда твоему Лоренцу указывают на дверь — это, оказывается, вопиющее нарушение приличий!

Л е н б а х. Фон Лоренц понятия не имел, о чем идет речь в моей записке! Он выполнял посредническую миссию, а ты его вышвырнула на улицу, как собаку…

Л а у р а. Будто я не знала, что ты ждешь его за ближайшим углом! Не будь смешным! Ну скажи, ты же ждал его за углом?..

Л е н б а х. В конце концов речь идет не о фон Лоренце как таковом! Это дело особое. Ты допустила Formfehler — и баста! Но суть в этом, что мне до вечера необходимы две тысячи. Собственно, сумма ничтожная. Ведь в ноябре я начинаю свой тренерский сезон в Поло-клубе. Но эти деньги я обещал под честное слово отдать сегодня вечером.

Л а у р а. Для тебя две тысячи — это две партии в покер, а я работаю неделю, да, целых семь дней я гну спину, чтобы их заработать! Я не играю в карты, я работаю. Я здесь торчу не от нечего делать, мне надо обеспечить работой десять мастериц, у меня не хватает денег на материал…

Л е н б а х. Вы все работаете, ах да, работаете, а я — только пью и играю в карты! Надо что-то делать! Надо работать! Комедия! Как работать? Что делать? Ну что я мог бы делать? Вот, пожалуйста, полковник Траутнер, он торчит, весь перемазанный известью, с пяти утра до девяти вечера на куче грязи, точно на командном пункте, и изрекает свои ordres de bataille[3] каменщикам и мужикам с телегами. И зарабатывает таким путем две тысячи двести, то есть меньше, чем я. Как бывший кавалерийский подполковник, я мог бы претендовать на лучшее место, ну, скажем, стать метрдотелем! Но где здесь хоть один отель, достойный того, чтобы бывший подполковник кавалерии стал в нем мэтром? Да если бы я сегодня и числился где-нибудь на службе, что бы это изменило? Разве я уже не занимался страхованием на случай кражи или несчастного случая? И чего я достиг? За два месяца я застраховал одного-единственного кретина, служившего когда-то у меня в полку! Один-единственный вонючий вахмистр за два месяца, и тот застраховался из уважения ко мне, чтобы оказать мне, видите ли, особую милость! У меня нет склонности к деловым операциям! Я не могу стать портнихой…

Л а у р а. Работает же подполковник генерального штаба Франк в банке! А кавалерийский капитан Янек служит в редакции и не считает, что это унижает его достоинство.

Л е н б а х. Ну уж ту чушь, которую несет Янек в своих статьях, я никогда не стал бы подписывать своим именем! И все-то они работают, зарабатывают, они — господа, ибо имеют деньги! Да отстаньте вы от меня! Это просто оскорбительно. Дайте сохранить хоть немного идеализма… Конечно, вы работаете, а мы пропиваем деньги. Старая песенка!

Л а у р а. Это ужасно! Я не понимаю, почему тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? Даже здесь, где я работаю, у меня нет ни минуты покоя. Я все время боюсь, что ты вот-вот появишься в дверях. Разве я тебе не отдала позавчера все, что было в кассе? И ты поклялся, что это в последний раз, ты стоял на коленях, а теперь все сначала! Пойми же наконец, пожалуйста: у меня нет денег на твой chemin de fer[4]! Неужели я не заслуживаю, чтобы меня по крайней мере не мучили?! Вчера — сцена с рассыльным, сегодня — этот майор с визитной карточкой, позавчера — балаган в присутствии всего персонала, сегодня — снова цирк! У меня уже нет нервов, я больше не могу…

Л е н б а х. Да, да, вы все больны, у всех у вас нервы издерганы, я один живу в свое удовольствие! Я играю в железку, я бываю на скачках, я ничего не делаю! Я не служу шталмейстером у какого-нибудь выскочки! Я не работаю на какое-нибудь ничтожество, я только пью и веду светский образ жизни за ваш счет! Великолепно! Да я бы и своей собаке не позволил сдохнуть от вашего великодушия! Ваше поведение воистину благородно! Ничего не скажешь, благородно!

Пауза.

(С типичным для пьяного внезапным переходом от настырности к сентиментальности.) Лаура! Всё так! Ты права! Это действительно ужасно и бессовестно. Но вот сейчас я стою перед тобой как последний нищий, и, богом клянусь, я унижаюсь не из любви к искусству! Умоляю тебя, Лаура, пожалуйста, so oder so[5], я дал честное слово джентльмена, что положу деньги на стол сегодня, не позже семи часов. Конечно, эта выходка с Лоренцем, с визитной карточкой — это было наивно; правда, я ждал на углу, но я хотел сделать как лучше! Я дал слово вернуть деньги до семи, но фамилия на визитной карточке — не фальшивая, это — реально существующее лицо, я подписался лишь потому, что хотел…

Л а у р а. Ты вечно чего-то хотел и всегда что-то думал! Но послушай! Твои манипуляции с собственным честным словом выглядят просто жалкими…

Л е н б а х. Ну знаешь!

Л а у р а. Только не кричи, в мастерской все слышно. Мне надоело сгорать со стыда перед собственными работницами. Пойми, ради бога, у меня нет денег! Все, что у меня было, я полчаса назад вручила агенту триестинской фирмы. Две тысячи двести.

Л е н б а х (разглядывая свои часы). Думал ли барон Ленбах, что он докатится до того, чтобы носить металлические часы серийного производства! Alles verspielt und versetzt[6]. Вся трагедия Ленбаха стоит за этой металлической «Омегой»! (Разжимает руку, часы падают на пол, стекло разбивается. Пауза. Устало наклоняется и поднимает разбитые часы.) Мда. Я полагаю, нет ничего позорнее ситуации человека, осужденного носить такие часы. Это уже предел падения! (Снова перемена настроения.) Лаура! Я пил без просыпа две ночи, и все-таки у меня голова яснее, чем у тебя. Умоляю! Пойми, я дал слово джентльмена одному типу. Не могу же я допустить, чтобы он подал на меня в суд. Мне нужны деньги не позже семи вечера.

Л а у р а. Да ты в своем уме? Где же я их возьму?

Л е н б а х. Да, разумеется! Естественно! Ты — не я, ты — это ты, ты — нечто совсем иное, чем я, и тебе, конечно, все это совершенно безразлично. Собственно, зачем я все это говорю? Если бы ты могла себе представить, какой у тебя сейчас жуткий взгляд! Холодный, чужой… Как все это гадко! У меня голова разламывается. Никогда не думал, что в тебе окажется столько деловитости… Лаура! Что с нами происходит? Каким одеколоном можно с нас все это смыть? Лаура, об одном прошу: поверь, что я тебе не лгу и что это больше не повторится! Я дошел до крайности: я заложил свои фамильные золотые часы. Кроме тебя, мне не к кому обратиться. Помоги мне выпутаться из этой аферы! Даю тебе честное благородное слово, я со всем покончу!

Л а у р а. Да пойми, Ленбах, у меня нет денег, то, что было, я выплатила компаньону. Успокойся и иди домой. Ты же совершенно пьян. Посмотри на себя! Ко мне должны прийти клиенты, ну пожалуйста, оставь меня в покое, у меня дела, здесь бывает народ, девушкам в мастерской слышно каждое слово. Да и разговор наш совершенно бессмыслен. Ну пожалуйста, будь человеком, иди домой! Будь умницей…

Входит Г л у х о н е м о й н и щ и й.

У меня нет мелочи!

Ленбах дает нищему десять динаров бумажкой, и тот уходит.

Ленбах смотрится в зеркало. Он очень бледен, лицо его похоже на посмертную маску. Завязывает галстук, обтирает лицо платком, смоченным в одеколоне, чистит щеткой свой костюм, наливает и жадно выпивает два стакана воды.

Л е н б а х (внешне успокоенный и подобранный, снова подходит к Лауре). Лаура! У меня есть одно предложение. Дело солидное, толковое. Все это вполне осуществимо…

Л а у р а. До чего же надоело терять время на все эти твои предложения! Прожекты, прожекты, точно ты несовершеннолетний! А между тем по годам ты мне годишься в отцы. Смешно!

Л е н б а х. Ты со мной говоришь, точно я — конюх… Stallbursh[7] или рекрут! Я, конечно, всем вам не ровня, я не получил два докторских диплома, как некоторые, у меня нет своей адвокатской конторы, я — всего лишь шталмейстер! Я не какой-нибудь высоколобый интеллектуал…