Наступление ночи

Наступление ночи

Наступление ночи — его любимое время суток.

Кроваво-красное небо испещрёно тонкими полосами рваных белых облаков, точно старыми шрамами от кнута.

Последние багряные лучи окрашивают густой окрестный лес в чёрный цвет, а зеркальной поверхности огромного озера придают сюрреалистичные оттенки. Лучи заливают землю и освещают каждое из бесчисленных западных окон исполинского средневекового замка, и кажется, будто внутри бушует пламя.

На вершине самой высокой башни, лишившейся крыши, стоит неподвижно, словно статуя, одинокая фигура, озаряемая умирающим солнечным светом. Чёрная мантия слегка развевается на тёплом летнем ветерке. Лицо — худое, змееподобное. Кожа, обычно мертвенно-бледная, сейчас сделалась розоватой — такой, какой коже всякого живого, здорового, дышащего человека и следует быть. Рубинового цвета глаза пристально глядят на истекающее кровью солнце.

За дверью, на лестнице, ведущей к верху башни, раздается леденящий душу крик. За ним следует грохот, топот — и крик резко обрывается так удачно подобранным заклинанием из двух слов.

Фигура немедленно напрягается — рука ныряет за палочкой в карман — но тут же расслабляется. Кривая улыбка на губах, тонких настолько, что их, кажется, и вовсе нет, превращает лицо в уродливую гримасу отвращения, смешанного с изумлением.

Как крысы! Шесть часов прошло, а это место до сих пор кишит мелкими грязнокровками, как термитами. Мерлин, если бы кто-то из них встретился у него на пути… смерть показалась бы милосердной и желанной альтернативой!

Быть может, он проклят, а потому обречён быть вечно окружённым такой некомпетентностью? Неужели так трудно разделаться с несколькими детьми? Наконец найти и избавиться от них?

Ах, что за чудесная игра — прятки!

Немного воображения, чтобы отследить ход мыслей и последующих решений скрывающегося… буквально увидеть, как чужой разум лихорадочно перебирает варианты возможных убежищ в поисках безопасного.

Взгляд его красных глаз-щёлок задумчиво устремлен вдаль, хотя со стороны этого и не заметить — они выглядят настолько нечеловеческими, что невозможно распознать в них какие-то эмоции.

А в этой игре он был очень хорош: выслеживал и приближался к потайному местечку, будто гриф, пока напуганные дети ждали, замерев и затаив дыхание. Сердце стучало бешено, словно это была не невинная забава… Ему она нравилась. Другим — нет, по определённым причинам. Прятаться он тоже умел превосходно. И однажды его не смогли найти, чтобы… не смогли… найти… не смогли…

Белые паучьи пальцы сжимаются и разжимаются в молчаливом раздражении. Это уже не важно. Он не забыл и не страдает умопомешательством с провалами в памяти, но переубеждать никого не станет — ему абсолютно всё равно. Эта часть него… отделена. Не только воспоминания, но и чувства, эмоции, потребности, ненависть, мечты и страхи, они всё равно что мертвы.

А кое-кто уж точно мёртв — сокрушен, уничтожен, стёрт с лица земли. Старый маразматик осмелился надеть его драгоценное кольцо, его наследство, его трофей, его!

Есть ли шанс, что заветный осколок всё ещё прячется где-то? Или он всё-таки уничтожен вместе с хранилищем?

А был ли шанс у дневника? Его первого грандиозного эксперимента с Тёмными искусствами, так глупо пожертвованного Люциусом в угоду своему самодовольному идиотизму… уничтоженного Поттером.

Поттер… Мальчик-который-умер.

Он тихо смеется. Странным, шипящим, сдавленным смехом.

Солнце прячется за макушками деревьев Запретного леса, возвращая своему внимательному созерцателю прежний мертвенно-бледный вид, но красные глаза на жутком лице всё так же зловеще светятся — и сияют чистым злорадством, когда перед мысленным взором их обладателя картина стремительно темнеющего неба сменяется другой: смертельно-бледный, окровавленный мальчик в очках набекрень, лицо его покрыто потом, грязью и дорожками от слёз, из-за чего он выглядит, как убогий клоун.

Проклятый мальчишка стоит на коленях рядом со своими друзьями — девчонка ещё дышит, хотя разум её разрушен навсегда — в десяти метрах от места, где семнадцать лет назад всё началось… где сейчас всё должно закончиться.

Сила, которую не знает Тёмный Лорд… О, да. Любовь.

— Ты уже придумал, как убить меня любовью, Гарри? Нет? Не утруждай себя. Я тоже — нет. Авада Кедавра!

Он опирается локтями о разрушенный подоконник и снова тихо смеется. Смех его пугает сову, вылетевшую из ближайшей совятни.

Одновременно со скрипучим вскриком совы откуда-то снизу, из недр замка, раздается другой пронзительный крик.

Хогвартс!

Хогвартс — школа чародейства и волшебства. Хогвартс — безопасная гавань и последний оплот Света.

Хогвартс. Его Хогвартс.

Чёрная масса, костяно-белые проблески — его воины в своём полном великолепии движутся по направлению к торжественно освещённому Большому залу…

Удивление на лицах обитателей замка сменяется ужасом при виде падающих огромных древних дверей…

Они падают… падают… и ударяются о каменный пол с грохотом, напоминающим раскаты грома.

Как в замедленной съемке, все прекращают двигаться, говорить, дышать…

Молчание… изумление… недоумение…

Время замирает…

Нож звякает о холодный мрамор — и вдруг все двигаются, кричат, толкаются, прячутся под столами — но вам никогда не спрятаться от Тёмного Лорда!

Кто-то пытается сражаться. Они погибают первыми… Кто-то пытается бежать, но единственный выход перекрыт, и никто не решается приблизиться к олицетворению ночных кошмаров, стоящему на пороге…

Стоящему тихо, спокойно, выжидающе… в окружении троллей и дементоров.

Подобно смерти.

Здесь и сейчас начинается отделение овец от козлищ.

* * *

Новый звук пронзает мёртвую тишину ночи. Крики и плач, они не прекращаются, напротив — звучат интенсивнее и объёмнее в сопровождении взрывов дикого, пьяного или просто-напросто садистского смеха. Это уже не охота на сбившихся с истинного пути, потерянных детей. Это празднование.

Он очень живо может представить себе, что сейчас происходит в Большом зале, и от видения этой картины, которая у большинства вызвала бы тошноту, его тонкие губы трогает мимолётная улыбка, однако её быстро сменяет выражение раздражения и презрения на лице.

Празднование.

Почему они празднуют? По какой причине — нет — по какому праву они празднуют?

Тринадцать лет назад никому не было до него дела. Тринадцать проклятых лет ада.

А три года назад? Тогда никто не праздновал: старое разрушенное кладбище было наполнено страхом, паникой и отвращением. Как же рады были они тогда, что их лица скрыты масками.

Они могут думать, что способны обмануть его, но для Лорда Волдеморта разум и душа всякого — открытая книга, которую он может прочесть… или сжечь.

Под какофонию треска и хлопков чёрный круг рассеялся. Все они стремились убраться оттуда как можно скорее, опасаясь быть наказанными за побег Поттера. Все аппарировали без задней мысли, оставив только что возрождённого Тёмного Лорда головокружительной смеси гнева, разочарования и радостного возбуждения.

Теперь мальчишка мёртв, школа захвачена. И в этот раз вокруг — эйфория победоносной средневековой армии в городе, свободном для мародёрства.

В его голове мелькает мысль: а думают ли они сейчас об исполненном Пророчестве, последней ступени к окончательной победе их Лорда и Повелителя? Если да — разумеется, исключительно потому, что надеются, наконец, убивать, грабить и насиловать без риска оказаться в пожизненном заключении в Азкабане.

Он поворачивается, вздыхает, будто зло шикает, и медленно идет к выходу из маленькой круглой комнаты, а затем вниз по винтовой лестнице: Смерть без косы, стук от подошвы чёрных отполированных ботинок, как от метронома, а практично подбитые кожей полы бархатной мантии с высоким воротником касаются пола со звуком, похожим на змеиное шипение.

Одетые в чёрные мантии мужчины склоняются в глубоком поклоне, когда он проходит мимо. Одни бормочут почтительное «мой лорд», другие высовывают головы из тёмных дверных проёмов, торопливо пытаясь скрыть, что они разворовывают богатства замка, но зря: Лорд Волдеморт видит всё, помнит всё и не знает пощады.

— Мой лорд! — возглас резкий, но полный почтения, такой не похожий на все остальные.

Временами её манера отдавать честь заставляет замереть даже его, особенно если при этом она падает на колени, едва не сбивая его с ног. Выглядит это совсем неподобающе, и, будь на её месте кто-то другой, он непременно был бы жестоко наказан…

— Белла, — шипит он и моментально возвращает себе равновесие, положив руку на её левое плечо.

— Господин.

Всякий раз, когда она целует подол его мантии, он видит в её глазах что-то, что не может распознать. Что-то прячется в её рвении, в нежелании отпускать его.

— Белла, Белла.

Называть её так теперь — издевательство. Она больше не красавица. С глубоко запавшими светящимися глазами, с болезненного цвета кожей, почти такой же бледной, как у него. Тонкие, как паутина, угольно-чёрные волосы прекрасно подходят к её тонкой фигуре и дополняют образ, делая её похожей на труп невесты.

— Мой лорд, вы не присоединитесь к нам, чтобы отпраздновать вашу грандиозную победу? — c благоговением выпаливает она, опустив глаза и прижав лоб к его правому ботинку.

Вопрос абсурден — они оба понимают это. И, тем не менее, когда он твёрдо отталкивает её, костлявую, в сторону, она оседает в молчаливом разочаровании. И когда он уходит прочь, затуманенными тёмными глазами она следит за каждым его шагом, цепляется за каждое движение, сложив худые руки в молитвенном жесте. Но она не молится, и он сомневается, что она хотя бы знает, как это — молиться.

Он когда-то знал. Он молился пылко, каждый вечер, потому что ему говорили, что так нужно, и потому что хотел узнать, исполнит ли так восхваляемый всеми Бог его желания.

«О, милостивый Господь, защити это скромное жилище от гнева войны, и если ты решишь сбросить на нас бомбу, целься в миссис Коул, когда она и другие дети выйдут на прогулку, а я останусь внутри с простудой».

Вот о чём он просил. Ну, или о каких-нибудь других детских глупостях.

* * *

В коридорах замка темно и жутко тихо, только снизу доносится шум.

Он непроизвольно касается руками стен. Они царапают тонкую кожу, но он не придаёт этому значения.

Это место мертво.

Никогда не щекочи спящего дракона.

Что ж, он убил дракона, и чудовище даже не узнало, что его сразило! И каждый снаружи верит, что монстр всё ещё мирно дремлет. Со всеми мерами предосторожности, доведёнными им до совершенства, на понимание обратного у них уйдут дни, а быть может, и недели. К этому времени Хогвартс уже станет абсолютно защищённой и воистину несокрушимой крепостью.

Но пока Школа Чародейства и Волшебства в руинах.

Забавно, ведь он никогда этого не хотел, никогда не планировал вредить замку. Это было единственное место, которое он готов был защищать ценой собственной жизни. Глупые, наивные идеалы юности. Тогда он мечтал о руководстве школой и обучении новых поколений волшебников действительно важным вещам. Он хотел втолковать им, что нужно управлять магглами вместо того, чтобы позорно прятаться, будто они хуже, будто они — какая-то постыдная аномалия, тогда как всё ровно наоборот.