Искренне твой...

Письма копились в шкатулке, с каждым разом они становились все толще, дополняясь рисунками, скопированными страницами книг и редкими колдографиями. Один рисунок Флер особенно любила. Образ европейца, ставшего настоящим порождением пустыни. Простой портрет в профиль, с любовно прорисованным плетением затейливых африканских кос и лишь слегка намеченными чертами лица. Удивительно, но в этих неуловимых тонких штрихах Билл сумел передать что-то из того, о чем так ярко и живо писал. Порывистость и резкость, дыхание опасности, грубые и веселые нравы ликвидаторов, забрасываемых в самые потаенные глубины египетских пустынь.

Флер восхищалась этим образом, суровым и задумчивым одновременно. Если бы она была чуть более романтичной натурой, она могла бы даже в этот образ влюбиться. Однако Флер не желала обманывать саму себя, она легко признавала неоспоримую правду:

Такой, как она, в этих землях места не было.

Билл потому и писал ей с такой легкостью, открываясь с такой непосредственной живостью и искренней захватывающей радостью, поскольку был уверен, что она никогда не окажется там же, где был он. И пусть Флер иногда видела во снах серую пустыню и вздорного верблюда, которого так недолюбливал Билл, пусть вздрагивала иногда от нечаянной радости, просыпаясь от того, что мужчина с портрета протягивал ей руку и улыбался, она продолжала ходить на уроки, учить сложный квакающий английский язык и была твердо уверена в незыблемости своей нынешней жизни.

Родители спокойно отнеслись к её желанию стать ликвидатором проклятий в Гринготтсе. В их представлении эта работа сводилась, в основном, к пыльным кабинетам и перебиранию не менее пыльных бумажек.

Флер не собиралась их разочаровывать, тем более она сильно подозревала, что для таких приключений, какие переживал Билл, нужно сильно постараться, чтобы тебя, кроме бумажек, подпустили куда-то ещё.

Турнир Трех Волшебников наглядно показал ей, насколько она не готова. Флер переживала это глубоко в себе, вскидывала подбородок выше и улыбалась холодной чарующей улыбкой вейлы. Благо никто не требовал от неё однозначной победы, она была, скорее, украшением, острой перчинкой турнира, хрупкой девой, оказавшейся в плену контракта. Так подавали это французские газеты.

Красивая девочка, опаленная пламенем дракона — это ли не сенсация? Ох уж эти дикие английские нравы, вздыхала мадам Максим и писала длинные воззвания попечительскому совету Шармбатона. Французская школа в этот раз боролась не за первенство, а за доходы и финансирование.

Флер должна была просто дойти до конца. Она неплохо справлялась до второго тура, пока накануне её не вызвала мадам Максим.

— Милая, — пророкотала она, стоило Флер подойти. — Присядь-ка, мне надо кое-что тебе сказать… Ох уж эти англичане!..

Хорошо, что Флер послушалась. Из кабинета мадам Максим она вывалилась, судорожно хватая ртом воздух и сотрясаясь в немой истерике. Не такую цену она готова была платить за свой проигрыш. Только не Габи, не сестренка! Они забрали её! Обманули родителей и забрали жертву для своей игры!

Ублюдки!..

Она успела черкнуть Биллу короткую записку перед тем, как гонг известил о начале бойни. Бумага была забрызгана слезами и пятнами чернил. Наверное, они размазались, пока она привязывала письмо к лапке почтовой совы.

Я до последнего думала, что это игра, вот только они не играли. Они забрали мою сестру и поставили на кон её жизнь. Ненавижу Англию! Ненавижу их всех!

Думай обо мне… Пожалуйста!

Никогда ещё Флер так не жалела, что ответ не придет мгновенно.

Письмо от Билла пришло спустя три дня, когда Флер уже пережила весь ужас, отчаяние и унижение от своего поражения. Свой самый страшный момент она ощутила, когда невидимая безжалостная рука выдернула её из удушающей хватки гриндлоу, и бесстрастный голос объявил, что Флер Делакур сошла с дистанции. Проиграла.

Проиграла не только Турнир, но и ту невинную жизнь, которая зависела только от неё. Ей казалось, что она сходит с ума, она металась в беспамятстве, пока из воды не вынырнул четвертый чемпион, тянущий за собой двоих пленников. В этот момент Флер готова была отдать ему все победы мира. Скажи ей кто-нибудь встать на колени перед этим растрепанным мальчиком и целовать его ноги, она бы подчинилась без малейших колебаний.

Флер, я знаю, что это письмо дойдет до тебя, когда все уже закончится. И тем не менее, я точно знаю, что все закончилось хорошо.

Габриэль останется жива. Они не посмеют убить маленькую девочку, гражданку другой страны! Не посмеют!

Если ты выиграла, то тебе действительно повезло и ты по-настоящему могущественная волшебница! Волшебники очень редко преуспевают под водой, даже зная нужные заклинания. Там все работает иначе.

Если ты проиграла, то не вздумай опускать руки! Ты сильная и жесткая, будущий ликвидатор проклятий, помнишь? Тем более мало кто справится в таких условиях без поддержки. Я бы, к примеру, не справился, с водой я не дружу. Недавно оказался в море и чуть не утонул, засмотревшись на какую-то пеструю рыбину.

Что касается Турнира, то просто дотерпи до его конца. Благо он все же для детей, он мирный и никто не бьет другому в спину. Я участвовал в таких играх, жестоких и грязных. Гоблины любят устраивать такие соревнования для практики, заодно дают волшебникам прочувствовать свою дикость и гнилость души.

Если проиграл, проживешь несколько очень унизительных и мерзких моментов жизни. Не буду описывать, каких именно, это грубые и дурные материи, но я не жалею, что тогда проиграл. Это подготовило меня к тому, что в жизни будет ещё хуже. Больше я не проигрывал.

Туманная, хмурая Англия угнетала её. Сырая, стылая и серая, она завораживала красотой печальных пейзажей и одновременно с тем словно убивала в ней прежнюю живость и смех. Флер мечтала вернуться в солнечную цветущую Францию, рисовала букеты цветов и гранианских жеребцов, кружащих над Шармбатоном, высокие деревянные совятни и профиль мадам Максим, которой с невероятным удовольствием пририсовывала огромный кривой нос и уродливые сердечки в глазах.

Наверное, Билла утомляло такое обилие писем, но Флер больше не с кем было поговорить об этом. Он не знал её, не терял голову от её чар и имел на все свой беспристрастный взгляд со стороны. Флер и сама не знала, когда его мнение стало так важно для неё.

Он был для неё добрым другом, теплой тайной, хранителем секретов её души, которые она бесхитростно раскрывала ему, подчас даже не осознавая этого сама. Иногда лежа в постели, она не могла отказать себе в искушении нафантазировать себе его образ и представить их встречу наяву. Она думала об этом совсем мимолетно, боясь спугнуть робкую мечту, но все же думала.

Почему-то из головы не выходил тот странный вольный образ с портрета. Это мог бы ведь оказаться он? А вдруг?

Она бы хотела этого?..

День третьего испытания подступал все ближе, когда случилось то, чего Флер боялась больше всего. Письма перестали приходить.

Билл прислал последнее письмо в конце мая, наполненное какой-то жгучей тоской и болью, будто бы сочащейся с бледно-желтых, припорошенных песком страниц.

…Иногда я думаю, если мы сгинем здесь, нас похоронит лишь песок. Нас никто не найдет, никто не узнает.

Прислали снаряжение. Дерьмовое, прямо скажем. Перчатки дырявые, кожа самая грубая, даже палочку в руке не удержать. Идти с таким — паршивая затея, но мы все равно пойдем. Деваться некуда.

Знаешь, я принял решение. Если все пройдет гладко, то я вернусь в Англию в июне. Семья зовет приехать, поддержать Гарри. Думаю, я буду болеть сразу за двух чемпионов.

Флер, ты будешь в Хогвартсе в июне? Хочешь, встретимся?

Прости, глупости пишу на ночь глядя. Мы выдвигаемся утром, успею только отправить сову, и… Надо бы стереть предыдущее предложение, но я не хочу.

Я действительно хочу увидеть тебя… будущего прославленного ликвидатора проклятий.

Это неправильно писать тебе такое, я пьян и сам себе противен. Я глупец, Флер. Я так трепетно хранил эту пустынную романтику лишь для себя одного, воображал себя свободным, хотя оказался всего лишь глупым щенком на длинном поводке. И сегодня за этот поводок хорошенько дернули. Для гоблинов мы не более чем пешки.

Знаешь, я похоронил двух мальчишек сегодня вечером — схватились за проклятый артефакт в прохудившихся перчатках. Я ничего не сделал, меня даже не было рядом. Меня привели к их телам, они были похожи на высушенные мумии. А теперь я должен объяснить их семьям, как так вышло.

Я ведь не могу сказать, что наш квадрат продали черным археологам, поэтому командиры торопят нас изо всех сил, бросают в пекло без всякой страховки. Вынуждают рисковать жизнями ради их проклятой жадности. Я никому не смогу этого сказать, ведь доказательств у меня нет.

Я больше не могу, Флер! Это моя последняя вылазка.

Если захочешь увидеть друга по переписке, то приходи к домику лесника двадцать четвертого утром. Я буду ждать тебя там.

Прости, если это последнее мое письмо тебе.

Искренне твой,

Билл Уизли.

На дворе догорало последним пламенным закатом безмятежное двадцать третье июня.

Флер уронила голову на руки и заплакала.

* * *

Летом солнце вставало рано, но все равно утро выдалось холодным.

Флер шла, зябко кутаясь в мантию, мокрая от росы трава обжигала холодом голые ноги, попадала в туфельки, заставляя их липнуть к коже.

У неё было ещё около двух часов, прежде чем прозвонит колокол на завтрак. Она не знала, зачем идет туда, к домику местного лесника. Все ведь и так понятно.

Все было кончено, когда отправленная сова вернулась с её письмом обратно. Адресата на прежнем месте больше не было.

У Флер сжималось сердце каждый раз, когда она видела огненно-рыжие головы кого-либо из его братьев. Знали ли они? Она боялась спрашивать. Боялась узнать наверняка сама, боялась, что узнают они. Бремя этой тайны ей предстояло нести в одиночку.

Солнце пробивалось сквозь густую листву, усыпая сверкающими каплями узкую тропинку и стволы деревьев. Флер улыбалась ему непослушными губами и чувствовала, как непрошенные слезы сами катятся по щекам.

Сегодня можно. Пока не прозвонит колокол.

Билл Уизли… Это имя ему подходило, мягкое и звучное в одно и то же время. Он заслуживал её слёз, он заслуживал того, чтобы его оплакали.

К самой хижине Хагрида Флер приблизиться не отважилась, осталась в сени деревьев. Присела под одним из деревьев, утерла ладонью слезы и устало прислонилась спиной к стволу.

— Я пришла, Билл, — шепнула она в пустоту. — Я здесь…

Никто ей не ответил, и тогда Флер просто прикрыла веки, слушая рассветный хор лесных птиц. Слезы текли по щекам, но Флер больше не пыталась их остановить.

А потом она услышала чьи-то торопливые шаги, будто бы человек, издающий эти звуки, изо всех сил пытался не бежать.

Флер открыла глаза: высокий человек с таким знакомым и одновременно с тем незнакомым лицом взбирался на пригорок, прихрамывая на левую ногу. Ярко-рыжие волосы, собранные в хвост, горели настоящим пламенем в солнечных лучах.