Истинная кровь

Его Величество нахмурился, сжимая Санграль в ладони.

- Нет, мэтр, вы не получите камень. Вы сами говорили, что он мой. Моим и останется. И служить будет только мне.

- И как же вам не стыдно, Ваше Величество! Королевством управляете – и врете! Вы же поклялись жизнью королевы!

И Петрунель ткнул пальцем в Мари. У той отвисла челюсть, и она испуганно посмотрела на Мишеля.

- Бросьте, мэтр! Вы и сами плохо знаете, что такое честность. Но жизнью Мари я не клялся. Я еще не сошел с ума, чтобы беспрекословно выполнять все ваши условия. Королев в моем королевстве было достаточно.

- Жулик! – восхищенно воскликнул мэтр Петрунель. – Отдай Санграль! Я просил его всего на пять минут!

- И не подумаю! За эти пять минут вы можете натворить такого, что альбигойский крестовый поход покажется рыцарским турниром для детей.

Улыбка на лице Петрунеля стерлась, на смену ей пришел гнев. С мрачной решимостью он двинулся на короля.

Мари с ужасом наблюдала за обоими мужчинами. Пальцы ее, вцепившиеся в рукав Мишеля, сжимались все крепче. Будто собой она могла загородить его от ярости мэтра.

- Прекратите сейчас же! – воскликнула она, толком не понимая, кому это кричит.

Даже не подумав прислушаться к ее крику, Петрунель уже тянул руки к де Наве.

- Не бойся, Мари, - проговорил Мишель жене, кинув на нее быстрый взгляд и отводя руку с камнем от скрюченных пальцев мэтра.

В то же мгновение она перестала бояться. Она рассердилась. Кажется, только сейчас она поняла, что по милости этого самого идиота, носившего черный плащ, именовавшего себя магом и мечтавшего о титуле Великого магистра, она очутилась здесь и вынуждена заниматься непонятно чем, когда единственное, что ее должно волновать – это вязание пинеток. Мари отцепила пальцы от рукава Мишеля и набросилась на Петрунеля. Тот дернулся от удара, неловко вскинул руки и толкнул ее в живот. В следующее мгновение она видела его искаженное ужасом лицо, потом лицо Мишеля, даже успела залюбоваться им, позабыв обо всем на свете. Потом она видела звезды, нависавшие над нею и будто танцующие. Или то были снежинки? Что же страшного в снежинках? Даже удариться виском об острый выступ стены не было страшно. Потому что после яркой вспышки всего лишь наступила тьма.

А по белому снегу и черному камню тонкой струйкой стекала кровь – жизнью из тела королевы Мари.

- Мари… - пробормотал Мишель, не понимая, что произошло.

Он кинулся к ней, прижал к себе, пытаясь услышать ее дыхание.

- Мари! – выкрикнул он, не желая верить в очевидное.

Потом долго смотрел на расплывающееся темное пятно на снегу и, подняв глаза на мэтра, выдохнул:

- Убийца!

Небо замерло. Метель замерла. Мир вокруг остановился. Был только король, державший на руках свою королеву. Внутри него было и небо, и метель, и мир. И все оно взорвалось безумной… нет, не болью… Чем оно взорвалось? Чему не было имени?

- Это не я, - прошептал Петрунель. – Она сама… Я не хотел…

Мэтр в ужасе смотрел на тело молодой женщины. Потом перевел взгляд на собственные руки, которые сотворили с ней это. И выдохнул:

- Король… все же ты поклялся жизнью этой королевы…

- Не смей обвинять меня, а тем более королеву! – загремел голос Мишеля. – Ты и только ты виноват в ее смерти! И ты ответишь за это!

Петрунель продолжал смотреть на собственные руки. И словно бы совсем не слышал короля. Потом медленно поднял глаза и тихо сказал:

- Неужели?

А потом одним простым жестом щелкнул пальцами. И единственное, что все еще видел теперь перед собой – это не остывший труп королевы. И лампу, валяющуюся у ее ног.

24 декабря 1186 года, Трезмонский замок 

Поль что было духу мчался к Лиз. Мысли его перескакивали с вынужденного побега на Скриба в Святой земле, а потом от брата Ницетаса устремлялись к дыре, ведущей домой. Домой! Наконец-то он точно знал, где его дом. Оставалось найти способ туда вернуться.

Теперь уже несомненно бывший монах влетел в свою комнату и с порога заявил Лиз:

- Собирайся! Мы уезжаем!

Вивьен Лиз, укачивавшая благородного отпрыска маркиза де Конфьяна, приложила к губам палец и тихо сказала чуть сиплым голосом:

- Тише, он засыпает. Куда ты собрался?

- Не я, а мы! – громким шепотом проговорил Поль. – Ницетас всерьез задумал увезти меня в обитель. Но это бы ладно, - махнул он рукой. – Для тебя это будет опасно. И даже Барбара не сможет прятать тебя вечно. Поэтому она предложила нам убежать. Вот только дыра… она останется здесь, - и он жалобно глянул на Лиз.

Заплаканные глаза ее неожиданно вспыхнули радостью. Она торопливо уложила ребенка на постель, стараясь не разбудить его, и тут же бросилась на шею Полю.

- Мне нечего собирать, - весело объявила она. – И дыра от нас никуда не денется. Я все придумала! Сбежим куда-нибудь, где можно будет спокойно подумать, как вернуться домой!

- Она-то не денется, мы от нее денемся. Ты же говорила, что она в кухне.

- Бедный мой, бедный, - Лиз взъерошила его волосы, - совсем тебя это все запутало! Я же потом говорила, что дыра – это ты!

- Я думал, ты шутила. Но я тогда совсем ничего не понимаю.

Он сел на кровать, глянул на младенца, который лежал с открытыми глазами и, кажется, затаив дыхание, прислушивался к их разговору.

- Черт! – глядя на маркиза, ругнулась Лиз. – Все труды насмарку.

Она уселась к Полю на руки, не желая отпускать его ни на минуту, и обратилась к юному де Конфьяну:

- Учти, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты должен будешь молчать до конца жизни! Но если со временем придумаешь, как воспользоваться полученной информацией и навестить нас дома, мы будем рады. Только сперва подрасти, чтобы не орал по ночам!

Чувствуя себя сумасшедшей, она перевела взгляд на обалдевшего Поля.

- Что ты так смотришь? Это все ты виноват!

- Я виноват, - кивнул он. – Но хотелось бы узнать, в чем именно?

- Ну, я образно, не обижайся! – спохватилась она. – Просто… ты сам все это как-то проделываешь. Смотри. Когда я сюда попала в первый раз, я попала к тебе. Это ты меня как-то сюда притащил. Случайно, наверное. Потом мы попали ко мне домой. Просто потому, что тут нам жизни не давали. Помнишь – сундук, трубадура, герцогиню, Барбару… Тебе все это надоело, вот мы и очутились у меня. А потом… потом ты заскучал… Надоело тебе… Думал только о винограде своем! И перенесся сюда. И я была бы на тебя из-за этого очень сильно рассержена, если бы меня ты не уволок за собой несколькими часами позднее – значит, по мне ты тоже скучал! Все просто! Мы должны понять, как эта хрень в тебе работает! Установить причинно-следственные связи. Применить знания, полученные путем эмпирических исследований…. Как-то так.

Лиз замерла, внимательно рассматривая нос Поля.

- Я сумасшедшая, - тихо изрекла она.

- Ничего ты не сумасшедшая, - Поль зарылся объектом изучения Лиз ей в волосы и поцеловал в шею. – И хотя я понял немногое, но раз ты уверена, что мы можем уехать из замка, значит, надо торопиться. Барбара и Шарль помогут нам. А я снова пропущу свадьбу! – весело рассмеялся Поль Бабенберг.

- Переживешь! Свадьба – это нудятина! Соберется куча родственников, все будут буровить какую-то хрень… А в возрасте нашей Барбары это вообще смешно! И вообще, институт брака давным-давно свое отжил.

- Если ты так считаешь… - Поль снова согласно кивнул.

Он поставил на ноги Лиз, взял начинающего хныкать маркиза на руки и решительно направился к двери.

- Пора!

- Пора! – отозвалась она, бросая прощальный взгляд на крошечную комнатку бывшего монаха Паулюса Бабенбергского, с которой было связано так много в ее жизни.

24 декабря 1186 года, Трезмон, «Ржавая подкова» 

В жизни всякого рыцаря, несомненно, важным навыком следует считать умение определять то самое время, когда пора повернуть назад коней и вернуться восвояси. А поскольку окончание метели способствует тому, чтобы поступить подобным образом, то и рыцари, поселившиеся на постоялом дворе «Ржавая подкова», стали расползаться кто куда. Те, что успели обучиться навыку – те спешили назад, в свои замки, где ожидали их жены. Те, что помоложе, а более всех – безземельные, все-таки отправлялись к герцогу Бургундскому, дабы попытать славы в Святой земле и, как знать, прославить имя свое на века. Ну и за то получить от короля какой-нибудь бесхозный замок.

Но ни маркиз де Конфьян, ни граф дю Вириль не относились ни к тем, ни к другим. Оба были слишком молоды, чтобы растерять кураж юности да обрести степенность и благоразумие зрелости. И вместе с тем достаточно богаты, чтобы не мечтать о благах, что дает слава. Потому оба собрались домой в тот же день. Рыцари только перешептывались – неужели их владения где-то рядом? На приятелей они не походили, а прислуживать маркизу графский сын бы не стал. Тут рождалось новое предположение: а что если дю Вириль – младший сын, не имеющий никакой надежды на наследство? Тогда вполне возможно, что его пристроили оруженосцем к мессиру де Конфьяну. Но и это звание было слишком низким для графского отпрыска.

Фрейхерр же Кайзерлинг уверял, что де Конфьяна и дю Вириля связывает нежная мужская дружба, но никто ему не верил – мало ли что привидится спьяну?

Так, под все эти перешептывания, юная Аделина выскользнула из кухни и, усмехаясь себе под нос, поскольку одной ей была известна правда, направилась во двор, кутаясь в рваную шаль. Увидев там ту, что назвалась именем дю Вириль, она спешно подошла к ней и, сверкая улыбкой на пухлом, совсем почти детском лице, сказала:

- Могу я обратиться к вам с просьбой, мадам? Не откажите бедной Аделине!

Однако мадам не обращала на Аделину ровно никакого внимания. Передернула плечами и уткнулась подбородком в мех плаща. Плащ был велик ей, явно с плеча Его Светлости.

Закутавшись в плащ мужа, Катрин потухшим взглядом рассматривала двор гостиницы, где суетились разъезжающиеся рыцари. Лицо ее было бесстрастно, в то время как душа билась в рыданиях, хотя должна была бы радоваться. Маркиза добилась того, ради чего уехала из дома и оставила сына: Серж отказался от участия в походе, в котором мог бы исчезнуть навсегда. Но сердце ее обливалось слезами, понимая, что кроме счастья знать, что он жив и не бросается в каждую схватку, у нее больше ничего не осталось. Ее любовь оказалась бессильной против его гнева. Ее любовь оказалась маленькой против обычных мужских радостей. Почему он не хочет отпустить ее? Как ей жить, когда он не желает смотреть на нее?

От этих мыслей выглядела мадам очень грустной. И чего, спрашивается, ей грустить, когда ее маркиз любит даже пусть и остриженную, хуже уличной девки? Ах… Как же любит! Служанка мечтательно вздохнула, но от своего отступаться не намеревалась. Она всегда была не робкого десятка, а потому попросту подергала грустную мадам за рукав.

- Просьба, говорю, у меня, мадам!

Очнувшись от своих невеселых дум, Ее Сиятельство перевела взгляд на гадкую девчонку, которая имела дерзость прикоснуться к ней. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице.

- Чего тебе? – спросила она ровным, чуть презрительным тоном.