Когда я доела, усталость наполнила меня, и я решила уйти к себе, но сначала повернулась к Вивиане.
— Вы слышали о Пророчестве Души? — тихо спросила я у нее.
Она с интересом посмотрела на меня.
— Конечно. А что?
— Эмпоте упоминал это, — ответила я, стараясь звучать ровно, — но я не слышала о нем раньше… не в этой жизни точно.
— Ах, ясно, — сказала Вивиана, раскачиваясь в кресле. — Лучше говорить с Калебом о Пророчестве.
— Я пыталась, но он не хотел мне ничего раскрывать, — объяснила я.
— Это понятно, — буркнула Вивиана, сжимая подлокотники костлявыми ладонями.
Я нахмурилась, заинтригованная ее реакцией.
— Вы верите в Пророчество, Вивиана?
Она замерла, ее глаза стали стеклянными.
— Раньше верила.
— Раньше? — спросила я. — Почему не теперь?
— Я… — она сглотнула, — потеряла свою Духовную Дочь из-за него… — слеза покатилась по ее морщинистой щеке, она смахнула ее дрожащей ладонью. — Прости, об этом еще больно говорить, — Вивиана встала с кресла-качалки, проковыляла по двору. Таша побежала за ней и нежно взяла ее за руку.
Они ушли в тень фруктовых деревьев, и я стала понимать их глубокую связь. Таша потеряла семью в этой жизни, а Вивиана — в другой, и это свело их, они закрывали дыры в сердцах друг друга.
Печаль заполнила мое сердце, пока я думала о смерти своих родителей в этой жизни, и я снова задумалась, где была моя Духовная семья…
39
Ворона громко каркает, предупреждая о приближении Охотников. Лес вокруг меня черный, мертвые деревья кривые. За ветками без листьев небо в черных тучах, пульсирует молния. Раскаты грома рокочут сверху, холодный дождь стал лить на землю в листьях.
Я на коленях на маленькой поляне, одна, дрожащая. В кулаке коробок спичек. Горстка хвороста лежит передо мной. Я слышу из леса треск мертвых веток, хруст засохших листьев, тихие шаги приближаются.
Дрожащей ладонь я вытаскиваю спичку и пытаюсь ее зажечь. Головка отламывается. Я беру еще вспышку, роняю ее на мокрую землю. Третья спичка не загорается. Так и следующая… и следующая…
Я в панике высыпаю спички на ладонь, и кривая молния бьет по дереву и озаряет лес. Испуганный вопль срывается с моих губ… круг Охотников в капюшонах подступает ко мне, их жестокие лица скрыты тенью, их черные глаза блестят. За ними на ветру покачиваются Первые Предки, каждый висит за шею с кривой ветки. Таша среди них, ее голова опущена, голубые глаза открыты, но не видят.
Подавленная горем, я отрываю взгляд от них и гляжу на то, что осталось в моей ладони… одна спичка.
Ворона каркает предупреждение и улетает в черное кипящее небо. Ветер свистит в деревьях, несет резкий голос Танас к моему уху:
— Я иду за твоей душой…
Я проснулась, сердце колотилось, пот был на лбу. Вне спальни птицы на оливковом дереве шумели в тревоге. Они с хлопаньем крыльев улетели в безоблачное небо, оставив Нефе на стволе дерева, она была не рада, что лишилась полдника.
Я потерла глаза, пытаясь убрать жуткую картинку Таши, висящей в петле. Может, это был еще один su’mach. Я надеялась, что это был просто кошмар.
Я стала собираться с мыслями, поняла, что вопрос о Пророчестве остался без ответа. Слова Вивианы, что ее Духовная Дочь умерла из-за него, только углубили тайну и усилили желание узнать правду. Я надела чистые джинсы и футболку из рюкзака, решила отыскать Калеба и разобраться. Одно дело — узнать, что я — Первый Предок, несущий Свет Человечества, другое — считаться той, кто может одолеть Танас, особенно, когда другая душа уже это пробовала… и провалилась.
Оставив Нефе миску сухого корма (она отвернула нос), я пересекла газон и пошла к стеклянной пирамиде. Я не знала, как долго спала, но солнце было высоко в небе. Я надеялась, что Калеб все еще медитировал там. Я тихо и с уважением прошла в комнату-призму. Солнце тянулось радугами над моей головой, лучи отражались от отполированного мраморного пола-зеркала. Знакомое покалывание Света бежало по моему телу, и, хоть я радовалась бодрящим ощущением, мои страхи и тревоги убегали, их сменял гул теплой энергии.
— Калеб? — голос отражался от солнечных панелей и угасал.
Белый мраморный пьедестал стоял в центре, никого рядом не было. Я огляделась, шагая к нему, пирамида казалась пустой. Кристальная верхушка на пьедестале сияла в ярком свете солнца, и я робко коснулась поверхности, гадая, смогу ли я получить ответы. Я была разочарована, когда ничего не произошло.
Убрав руку, я случайно задела край пьедестала. В ответ круглый значок солнца с золотым глазом в центре мягко загорелся. Я нажала. С тихим гулом солнечные панели соединились, и ослепительно белый свет ударил по кончику верхушки. Кристалл вспыхнул, как крохотная сверхновая, и я….
…упала на колени и могла лишь смотреть, как мою сестру-близняшку тащат в замок.
— Ая! — застонала я, держась за ноющую голову. Моя ладонь оказалась в крови из-за удара стража дубинкой по моей голове. Я попыталась встать, колени ослабели, зрение расплывалось. Страж замахнулся снова.
— Хватит! Больше не вреди ей! — рявкнул Римуш. — Твой Лугал не будет рад.
Страж неохотно отступил, работорговец взял меня за руку и помог встать. Я быстро пришла в себя, стряхнула его потную ладонь и забрала с его кожаного пояса короткий хлыст с узлами.
— Арвия, стой! — охнул Римуш, его глазки расширились в тревоге. — Не ухудшай все для себя.
Боясь за жизнь своей сестры больше, чем за свою, я не послушалась и, взмахнув хлыстом, ударила стража по лицу. Он взвыл от боли, прижал ладони к ослепленным глазам, выронил дубинку. Я схватила оружие и повернулась к Римушу, подняла его, чтобы ударить. Торговец сжался, дрожащая ладонь прикрыла лысую голову.
— Нет, сжалься! — взмолился он, стал трусом за миг.
— Тц, на тебя жаль даже тратить силы, — я плюнула в него.
Увидев мой поступок, другие рабы осмелели и, как один, встали, чтобы бороться за свободу. Стражи во дворе быстро были подавлены, и я смогла пройти в замок. С хлыстом и дубинкой, я побежала вверх по лестнице, миновала большие деревянные двери с металлическими шипами, попала в пустую прихожую. Я бежала по коридору, озаренному масляными лампами, слышала крики сестры. По ним я добралась до огромной комнаты.
Тут в мерцающем свете масляных ламп стояла толпа в черных плащах и монотонно скандировала «Ра-Ка! Ра-Ка! Ра-Ка!», кланяясь в унисон высокой статуе Нергала, жуткого шумерского бога войны и мучений с головой льва. У основания статуи стоял Сарагон, лидер Воплощенных, высокий и гордый, в окровавленном белом одеянии, его золотой головной убор блестел в свете ламп. Ая лежала перед ним на широком мраморном алтаре, ее конечности прижимали четыре послушника в золотых масках. Она боролась, но тщетно, Сарагон влил горячую жидкость в ее горло. А потом стал произносить странные слова:
— Rura, rkumaa, raar ard ruhrd…
Я еще не видела такой ритуал, ни в этой, ни в прошлых жизнях, но слова Сарагона наполняли меня страхом. Он поднял обеими руками золотой кинжал, и я разделяла панику сестры, ощущала ее ужас, боль от горячего зелья в ее животе, и как ее постепенно охватывал паралич от зелья, я ощущала паралич в своём теле.
Борясь с онемением, я ворвалась в комнату, желая ее спасти, но в спешке врезалась в стража, стоящего у двери, длинное копье с медным наконечником было в его руках. Он повернулся ко мне, и я ударила его дубинкой по голове. Он рухнул кучей, и я бросила хлыст и дубинку, схватила его копье, не дав ему упасть на мраморный пол. Я смело пошла вперед, метнула изо всех сил оружие в Сарагона. Копье летело по воздуху, свистя, над головами собрания в черных капюшонах.
Лугал поднял взгляд, удивленно хмурясь, когда копье полетело к нему. Но в последний миг он уклонился от опасного острия и поймал древко в воздухе. Я в ужасе глядела.
Его насмешливый холодный хохот разнесся по тихой комнате. Он сломал копе пополам об колено.
— Стражи, схватите ее!
Я попыталась бежать, но мускулистый часовой схватил меня сзади.
Сарагон поднял блестящий кинжал над Аей еще раз, посмотрел на меня.
— Что ж, — насмехался он, — теперь ты увидишь, как я вырежу сердце твоей близняшки и уничтожу ее душу навеки!
— Н-навеки? — воскликнула я, глядя в отчаянные сонные глаза сестры.
— Да! Свет Человечества погаснет душа за душой, — улыбка, похожая на серп, изогнула губы Сарагона. — Приведите девчонку ближе, чтобы она видела мою темную силу.
Но страж не слушался. Он потянул меня к коридору.
— Я сказал: ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ! — прогремел Сарагон.
Страж отступал, тащил меня за собой. Я смогла оглянуться на того, кто меня поймал. Его глаза сверкали, как звезды.
— Асани? — охнула я, узнав его душу.
— Башаа в этой жизни, — ответил мой Защитник, собрание в черных плащах повернулось к нам. Нас могли окружить, и Башаа ударил копьем по большой глиняной вазе у стены, разбил ее. Масло полилось на мраморный пол, сделав его скользким. Но это была лишь половина его плана. Он сбил горящую лампу, огонь поджег масло, превратив пол в пожар. Огонь отогнал Воплощенных, но и отделил меня от сестры.
— НЕТ! — закричала я, Башаа уводил меня. — А как же Ая?
— Я — твой Защитник, в первую очередь, — ответил он, крепко держа меня, пока я пыталась вырваться. — Я не могу спасти обеих.
Я поймала взгляд сестры поверх огня, наша связь была вечной, не могла умереть… так я думала. Сарагон еще раз крикнул «Ра-Ка!» и вонзил золотой кинжал в грудь моей сестры. Она завизжала, и я тоже, наши крики звенели в комнате, как циклон. Тело Аи и душа были разорваны, и я ощутила боль от дыры глубоко во мне, словно и мое сердце вырезали из груди. Невообразимая боль сотрясла меня. Я отчаянно тянулась к сестре.
Она прокричала мое духовное имя:
— ТИШАЛА! — блеск в ее глазах вспыхнул на миг, а потом быстро угас. Заклинание Сарагона, как ледяной клинок, рассекло связь наших душ. Это задело меня, мой Свет, и мир вокруг меня потемнел…
40
— Дженна! Поговори со мной! Ты в порядке?
Я открыла глаза и увидела Калеба на коленях рядом со мной на полу Солнечной Комнаты, его грива белых волос была чуть растрепана, трость валялась рядом, словно была брошена в спешке. Я лежала у мраморного пьедестала, его кристальная верхушка приглушенно сияла, но уже не обжигала ярким светом. Несмотря на теплое присутствие Света в стеклянной пирамиде, мне было холодно, сердце опустело, словно моя душа как-то съежилась.
— Танас… убил… мою сестру, — пробормотала я, грудь сдавило, и было сложно произнести слова. — Уничтожил… ее душу…
Калеб печально вздохнул и опустил голову.
— Да.
Я села, слезы мешали видеть.
— Почему от ее смерти было так больно? — спросила я, держась за еще ноющее сердце. — Я словно сама умирала.
