Завещание фараона

Часть 1. Глава 4. Домик на обрыве (продолжение)

Агниппа проснулась от радостных возгласов.

— Да как же это? Да не надо было… Благослови тебя боги!

— Это лишь небольшая плата за твоё гостеприимство, — негромко ответил голос Мена.

По губам девушки скользнула улыбка. Потянувшись, царевна резко села, мотнув головой. Без привычной тяжести волос, кажется, можно было взлететь.

— А, вон и мальчонка проснулся, — улыбнулась хозяйка. — Ну-ка, вставай, пойди умойся — и к столу. Умывальник на дворе, за коновязью. Там же и сарайчик нужный, если что.

Нужный сарайчик и правда требовался. Улучив минуту, когда Мена отвлёк хозяйку, Агниппа натянула высохшую одежду, которую советник предусмотрительно положил в изголовье своей госпоже, и встала.

Хлипкий стол, отроду не видавший разносолов, сейчас заполнили яства. Нежный сыр, варёное мясо, молоко и финики, а главное — свежий хлеб!

— В деревню прогулялся с утра, папочка? — невинно осведомилась царевна.

— Ух ты, какой догадливый, — весело хмыкнул Мена. — А ну, давай-давай, ноги в руки, и не заставляй нас ждать. Брысь умываться!

— «Брысь умыва-аться!» — сделав большие глаза, со смешком передразнила Агниппа, поцеловав советника в морщинистую щёку. — Ой, какие мы строгие…

Катути чуть нахмурилась и внимательно вгляделась в Агниппу. Не заметив этого взгляда или не придав ему значения, девушка, смеясь, выпорхнула во двор.

На земле темнели лужи. Небо звенело высью, невозможно, немыслимо прохладное: жара, оглушённая вчерашним ливнем, ещё не набрала силу. Воздух, прозрачный, как ледяной ключ, казалось, можно было пить, черпая полными горстями.

Нил, ещё мутный и всклокоченный, стремительно мчал свои воды под самыми мостками, унося к Дельте щепки, ветки и прочий мусор, сброшенный бурей. Солнце блестело на волнах.

Вдохнув полной грудью это сияние, Агниппа зашла за коновязь. И, бросая пригоршни воды на лицо, не таясь, смеялась.

В этот самый момент её могли бы уже вести к жертвеннику…

Но впереди ждёт роскошный завтрак — и дорога.

И целая жизнь…

Покончив со всеми делами, юная царевна вприпрыжку вернулась в домик.

Мена и Катути уже сидели за столом. Советник с набитым ртом только кивнул девушке на свободное место и потянулся за кувшином, налить себе молока.

— И мне, и мне! — падая на хлипкий табурет, выдохнула она.

— Ещё и тебе… — проворчал старик, наливая Агниппе полную кружку. — Свои руки отсохли, что ль?

Девчонка проказливо показала ему язык — и налегла на финики. Она с детства их обожала…

Мена только покачал головой.

Царевна шутила и смеялась без удержу, и старый воин, не тая нежности, смотрел на неё, подкладывая всё новые и новые кусочки.

— Мне хватит! — протестовала девушка.

— Наедайся, впереди долгий путь…

— А далеко ли вы едете? — осведомилась Катути.

На сей раз Мена опередил свою приёмную дочь.

— До Мен-Нефер[1], - спокойно ответил он. — К тётушке в гости.

— Да, не близко… — вздохнула крестьянка, но больше ничего добавить не успела. Дверь скрипнула, на стол упала тень, и в комнатку ворвалось густое облако винного духа, а с ним и его источник — молодой парень в одной набедренной повязке.

В руках у него, неведомо каким чудом уцелевший, наблюдался некий глиняный сосуд — похоже, он-то и помогал бедолаге сохранять равновесие.

— Всем… привет! — с порога объявил незваный гость.

Мена резко поднялся.

— Откуда взялся этот бродяга? А ну, пошёл вон!

Парень перевёл подёрнутые поволокой, полные недоумения глаза на Катути.

— А чего он тут раскомандовался?..

Катути тоже вскочила и затараторила:

— Тихо, мил человек, это сынок мой, сынок! Ты откуда тут взялся, глаза б мои на тебя не смотрели, образина бесстыжая? — напустилась она на «сынка». — И опять напился, мерзавец ты этакий!.. Солнце встать не успело, а ты дёрнуть успел! Вчера такая непогодь была, где только переждал? Гляньте, ему и буря не буря! Да что ж это такое делается, люди добрые? Совести нет совсем, мать вся в долгах из-за него, а ему хоть бы хны! А ну дай сюда!.. — она хотела вырвать у парня кувшин, но «сынок» вовремя отшатнулся — чуть не упав на пол.

— Не, не, не… — погрозил он пальцем маме. — Опять разобьёшь… А там вино-о-о…

— Я тебя, недоумка, в город посылала? Заработать я тебя посылала?.. Что это за явление?.. Опять прогнали, что ль? Что молчишь?.. Деньги где?

Парень тупо кивал в такт словам Катути.

— Посылала… Прогнали… Ничего не дали…

— А нажрался ты на какие шиши? — вкрадчиво вопросила крестьянка, прикрывая двери. И рявкнула: — Кувшинчик этот на какие шиши ты купил?! Я вся в долгах, боюсь людям на глаза показаться, а ты?!. Скоро подать платить, что я сборщикам предъявлю, по твоей милости?! В рабство угонят!.. Очухаешься, да поздно будет! Где покупал?!

Он замотал головой, пытаясь выговорить:

— Да… н-не… покупал я… Я нашёл!..

Катути скрестила руки на груди.

— Ага… — с сарказмом протянула она. — Кувшинчик вот этот нашёл?..

— Нет… Я иду… а на дороге… валяется кошелёк… триста колец… Золотом… Я и купил…

— Угу… — ласково кивнула женщина. — Купил. За триста колец. Золотом! Придумай что поумнее! Кто такие деньги посреди мостовой оставит, помилуйте боги! Ну, раз принёс, что теперь? Не пропадать же добру! Ставь на стол.

— Мама… — сын расплылся в глупой улыбке.

Катути взяла кувшин, критически оглядела со всех сторон — и с размаху разнесла о стену.

— Мама!.. Это же вино!.. — взвыл пьяница, мгновенно трезвея.

— Ничего. Наглеть не будешь, — наставительно вымолвила Катути.

Агниппа давилась смехом, переглядываясь с Мена. Советник тоже с трудом удерживался, чтобы не рассмеяться.

И тут со двора донеслось громкое ржание, которому откликнулись кони под навесом.

Все невольно вздрогнули.

В дверь требовательно постучали.

Все, кто находился в комнате, побледнели и обменялись взглядами — кроме сына Катути, который, стоя на коленях, обливался слезами над разбитым кувшином.

Агниппа невольно сжала пальцами воротник рубашки.

Катути облизнула пересохшие губы.

— Это те, кого ты ждала вчера вечером? — негромко спросил Мена.

Крестьянка судорожно вздохнула и коротко пожала плечами. Взгляд её беспомощно скользнул вокруг.

Стук повторился.

Ещё раз вздохнув, женщина распахнула дверь — и лицо её стало белее погребальных полотен.

Во дворе, на прекрасном скакуне мышиной масти, ожидал всадник. На тонкой рубашке с широкими рукавами, нарамнике, блестя под солнцем золотом и красной эмалью, лежал широкий ворот, ускх, а концы пояса, стянувшего талию визитёра, изящно ниспадали вниз, по складкам верхней схенти, под которой угадывались несколько нижних — впрочем, нисколько не стесняющих движений всадника. Строгое худое лицо казалось треугольным в обрамлении красно-белого полосатого платка-клафта.

Серебро посверкивало в утренних лучах на узде и стременах коня.

Катути покачнулась и схватилась за косяк двери.

— Здравствуй, Катути, — бесстрастно произнёс незнакомец.

— Здравствуй, господин мой, — пролепетала несчастная.

— Итак, ты приготовила подать?

В ветвях дерева прошумел ветер.

Крестьянка провела языком по губам.

— Я, господин мой… Добрый господин мой… — она опустила глаза и еле слышно прошептала: — У меня ничего нет. Ты же знаешь, какой у меня сын… Я же платила… я исправно платила всю жизнь! Сжалься, господин мой. Сделай снисхождение по моим затруднениям. Дай мне срок… не присылай стражу… Клянусь всеми богами, господин мой, я всё заплачу, — она молитвенно сложила руки, ловя взгляд приезжего.

Всадник утомлённо вздохнул. Лицо его не выразило ни малейшего участия.

— Катути, почему меня должны волновать твои проблемы? — осведомился он. — Засуха ударила по всей деревне, не только по тебе. Если я всем начну делать поблажки, мне, глядишь, нечем будет и перед казной отчитаться! Между тем ты одна не можешь заплатить. Все остальные нашли средства.

— Но, господин мой, я вдова. Мой сын…

— Ты задолжала всему селу. И мне больше всех. Я строго наказал своего управляющего, когда узнал, сколько он дал тебе в долг, пользуясь тем, что я был в столице… Если бы служба не призывала меня постоянно находиться при гарнизоне, уверяю тебя, ты не получила бы и медного кольца. Посчитаем, сколько этот ненормальный дал тебе? Корову для вспашки поля — это я оцениваю, с процентами, в двенадцать медных колец; два мешка зерна — пять медных колец. Мешок муки — десять. Кувшин масла — девять.

— Сжалься, господин мой…

— Итого тридцать шесть колец медью. Тридцать шесть, Катути!

— Откуда же у меня такие деньги, господин мой? — прошептала крестьянка.

— И девять колец — сумма подати. — Вельможа не спеша похлопывал свёрнутой плетью по открытой ладони. — Что прикажешь мне делать с тобой, Катути? Я ведь мог сразу прислать своих людей, но я решил сначала поговорить… И вот твоя благодарность за моё великодушие?

Женщина судорожно вздохнула и медленно опустилась на колени.

— Умоляю, господин мой… Сжалься! Я найду… я найду деньги на подать!

— А долги мне? — осведомился всадник.

Катути молчала.

— О чём ты думала, когда занимала?.. Что я не узнаю? Это почти воровство, Катути.

— Господин мой…

— С меня хватит нытья. Ты не можешь заплатить — что ж, прекрасно. Я пошлю своих людей. Твою утварь и домишко продадут, а тебя с сыном угонят в рабство, как всех несостоятельных должников. Не знаю, сколько я получу с такой тощей скотины, как ты, но, думаю, долг покроет… — он хмыкнул, скользнув по женщине оценивающим взглядом. — Прощай!

Вельможа дёрнул коня за повод, но Катути, забыв себя от отчаяния, вцепилась в стремя.

— Сжалься, господин мой!..

Воин ударил крестьянку по голове рукояткой плети, оправленной в золото, и Катути упала в пыль, почти под копыта.

— Остановись!

В этом звонком, полном негодования голосе звучал приказ.

Мужчина придержал коня и с удивлением обернулся.

В дверях хибарки стоял тощий мальчишка в бедной еврейской одежде. Чёрные глаза его гневно сверкали.

Вельможа изумлённо приподнял бровь, глядя на этого наглого щенка, что осмелился так дерзко себя держать.

— Сколько должна тебе эта женщина? — спросила Агниппа, ничуть не смутившись под надменным взором владельца деревушки.

— Тридцать шесть медных колец, — медленно ответил воин, словно раздумывая, тратить ли время на разговор или прямо сейчас огреть нахала плетью. — И ещё девять за подать.

Мальчишка держался до странности уверенно и смело, и это настораживало…

По губам парня скользнула презрительная усмешка.

— То есть сорок пять. Всего-то? И ты из-за нескольких медяков хочешь угнать эту несчастную женщину в рабство? Я заплачу за неё! Более того, я внесу подать за десять лет вперёд, чтобы ты оставил Катути в покое.

Мужчина расхохотался, запрокидывая голову.

— За десять лет?.. — он прищурился. — То есть её долг, тридцать шесть медных колец, и девяносто — за десять лет податей? Разумеется, считая текущий год. Сто двадцать шесть. Это больше одного серебряного кольца! Ты держал такие деньги в руках хоть раз в жизни?