Мир за мир

— З-земля… — он сообразил, что женщина встала на «земляную» насыпь.

— Да хватит его пугать, пусть выходит! — уже третий голос. Грубоватый, с командирским оттенком. Огонь. Но как же Вода? Он ради неё, собственно, и затеял весь этот ритуал!

— Сохнет, — это «воздухопроводчик». Мысли читает, что ли? — Сам подумай, она же только что из реки.

— Я щас кому-то засохну… — хоть и просил «командир» не пугать, но не пугаться команды не было. Она, наконец-то!

Те самые глаза — цвета морской волны.

Шапка каштановых волос над круглым лицом.

Взгляд с какой-то полухимической иронией.

И голос — стелющийся и далёкий, как северный океан.

* * *

«Что бы я сейчас ни сказал — скажу глупость. Молчу, молчу».

Все четверо теперь стояли напротив него и переглядывались, явно стараясь не рассмеяться. Наконец «командир», не без труда скусив улыбку, протянул руку:

— Игнат. По совместительству — Страж Драконов.

— Алексей. Фотограф, — добавил он зачем-то.

«Уфф… Контакт!» Только с чего бы это брови «Земли», неожиданно красивой златовласки, взлетели, как истребитель с катапульты?

— М-м… Таисия.

— Широко известная в узких кругах как Лесная Сестра, — улыбнулся «воздухопроводчик». — Ну а я — Страж Вихрей! По совместительству — Борис.

— Приятно. Марина, — сунула ладонь она. — Да, я — та самая. Ну и?

— Э… я хотел вызвать вас…

— Стоп. На «ты», лады?

— Хотел вызвать — тебя. Если честно, даже не думал, что получится.

— И не получилось. Вызывают дух Урана из астрала и посланцев звезды Сириус. А мы приходим по своей воле. Личное желание и никакой магии.

— Да я понимаю, маг из меня…

— Ошибаешься. Это, — кивок в сторону «квадрата Стихий», — именно магия. Только хрен бы сработало, если бы мы сами не захотели явиться. Магией ты из воды разве что русалку вызовешь. Только вызывать будешь всю ночь, а русалка окажется размером с кильку и ни разу не разумная!

— А вы-то кто такие тогда?

— Люди мы, люди. Не видно, что ли?

— А это… Стирать память ты можешь?

— Могу-то могу, — невесело усмехнулась девушка. — А оно тебе точно надо? Я-то думала, ты голову врага попросишь. Ну или имя, а голову сам будешь добывать.

— Врага? Почему сразу — врага?

— Ха! Меня только за этим и призывают. Ты бы слышал, как сами менты начальство крыть начали! Как напьются — так всех чертей и Ледяную Деву любимому шефу в задницу!

— Зачем мне враг? Я невесту потерял…

— Да все мы там будем! И невесты, и враги. А стирание памяти отложим до утра, лады? Когда вино кончится.

— Вино?

— Игнат! Покажи ему!

* * *

— Нашли её убитую. Утром после той разборки Бориски с парламентом[4]. Но не собиралась она туда идти, чёрт побери! Следак тоже сказал — убили умышленно, почти наверняка менты или военные, а не случайные грабители, и где-то в другом месте, а к телебашне потом подкинули. Только не дали ему ничего — ни пули исследовать, ни одежду. Он её родителям позвонил, сказал — если заплатите, буду на свой страх и риск копать, только всё равно никого не посадят, убивали явно по отмашке, и не сдадут власть имущие никого, сами же заказывали. А вот меня, говорит, или грохнут, или просто попрут из прокуратуры, так что денег надо много и сразу.

— А тебе он что сказал?

— Меня — сначала вообще видеть не хотел, типа я Оле никто, не муж даже. Потом, через полгода уже, удалось его подпоить, ну он и посоветовал — не лезь в это дело, Бориска своих псов специально человечинкой прикормил. Ну типа чтобы трупов побольше — и народ устрашить, и карателей к людоедству приучить, чтобы им деваться было некуда. А когда совсем напился, начал орать, что он бы сам всю эту зондеркоманду повесил в Нюрнберге, потому что приказ приказом, а закон законом, и приказывать по закону надо, а не как чёрт на душу положит.

— Ну понятно. Следак-то из прокуратуры, у него свои идолы, да?

— Ага. Этим — превыше всего приказ, а этому — чтобы законы соблюдались. Только потом он ещё стольник принял и стал мычать про ацтекских жрецов, которые богу закона Вич-кто-то-там…

— Уицлопочтли? Так он не закон крышевал. Он повыше был, типа презика у них, — поправил Страж Вихрей.

— Ну не знаю. Короче, он как ацтек — богам закона и порядка людей в жертву приносит.

— Угу. И мозги пудрит этим богам — тоже как ацтек. Богам же лучшее полагается жертвовать? Ну так Монтесуму на камень — чем не лучший кусочек? Только вождям они что-то сердце не вырывали, кем попроще откупались.

— Слушай… Откуда ты знаешь?

— Знаю — что?

— Да он почти слово в слово то же самое сказал. Что мы все жрецы идолов, и все этих идолов обманываем.

— Так это не откровение. Это как мат — все знают, но делают вид, что не знают. Интересно, а что он дальше говорил? Надеюсь, не в кабаке откровенничал?

— Нет, мы дома у меня сидели. Дальше? Дальше он опрокинул ещё стольник. И уже ничего не говорил. А утром я его на работу отвёз, и тут он говорит — подожди. И через полчаса выносит… — Алексей полез за пазуху и вытащил кусочек металла на шнурке.

— Не пробовал сам экспертизу заказать? — встрепенулась «Таисия», до этого окаменело молчавшая со стаканом вина в руке.

— А толку? Нет у меня таких связей. За большие деньги, конечно, могли бы установить — ствол номер такой-то. А кому выдан — военная тайна.

— Да не тайна! — со знанием дела включился в разговор «Игнат». Точнее, такая же «не тайна», как и номер автомата. Ну выяснишь ты — стрелял, скажем, Иванов. Дальше что? Хоть у нас уже и дядя Пу вместо Бориски, но не будет же он своих опричников сдавать!

— Кто стрелял — сейчас выясним, — решительно поднялась Ледяная Дева. — И зачем ему понадобилось стрелять в неё. Фотография есть с собой? Олина, в смысле?

— Есть. А разве можно по фотографии?

— Можно. Вода помнит всё.

* * *

Непроизвольно провожая взглядом идущую к реке «Марину», Алексей не заметил, как бесшумно исчезли в тёмном тумане «Игнат» и «Таисия». Рядом с ним, отстранённо перебирая угли в костре, остался лишь Страж Вихрей. Тёзка Бориски, чтоб ему сдохнуть… Или имя пришпилено на ходу?

— Ну да, имя левое. — (Опять мысли читает!) — Надо же мне как-то дразниться.[5]

— А… А они куда ушли?

— Игнат с Таиской? Да вернутся ещё. Только ведь ты не это хотел спросить, я правильно понял?

— А вы…

— Ты. Марина же просила. Ты что, к Богу тоже на «вы»?

Набрав побольше воздуха, Алексей бросился в вопрос, как в ледяную воду:

— Ты — действительно — читаешь — мысли?

— То, о чём ты думаешь — да. Нет, Марина не может, и Таис с Игнатом тоже.

— Почему? Ой, извини…

— Потому что мысль — это Воздух, а не Вода. Как тебе объяснить? Пока информация в движении, её держит Воздух. А когда ты уже не думаешь, а помнишь, то память — это Вода.

— Понятно, — протянул Алексей, хотя на самом деле понял смутно.

— Кстати, меня знаешь что смущает? То, о чём ты не думаешь. За каким, собственно, делом ты нас пытался вызвать?

— Теперь уже сам не знаю. Вроде очень хотел чего-то, а чего?

— Слушай, а у тебя нет такого чувства, что ты нашёл то, что искал, но боишься в этом сам себе признаться, а?

— Н-не знаю…

— Знаешь. После смерти Оли ты искал правду — но побоялся её найти. Потому что чувствовал — если идти по правде до конца, придётся мстить самому, и в полном одиночестве. Друга-то настоящего нет, правильно? На кладбище ты хотел покоя — и снова боялся, потому что в глубине души не верил, что самоубийство даст тебе полный покой. А теперь ты надеешься, что нашёл друзей — и опять, чёрт возьми, боишься! Человек, ну что ты ещё должен потерять, чтобы прекратить, наконец, бояться и найти? — Страж Вихрей уже не напоминал весёлого «воздухопроводчика». Теперь перед Алексеем стоял громовержец — гигантского роста, с ревущими тайфунами бездонных серых глаз, с сотканным из синеватых молний мечом в руке и с короной… а вот короны, как ни странно, не было.

— На гвоздике дома забыл, блин! Ты мне ещё скипетр с державой дорисуй и трон в задницу воткни! По царю-батюшке соскучился?

— Да пошёл он в жопу, этот Николай! Достал уже.

— Ого! Это чем же? — громовержец вновь уступил место весёлому… нет — мудрому другу. (Ну друг, друг! Не боюсь я больше! Друг).

— Да зашёл я в церковь, хотел со священником поговорить — что делать, мне же больно! Стою жду, а он проповедь читает — какой царь-батюшка хороший был, да как ему молиться надо, да как он перед смертью всех простил…

— Суду всё ясно. Только почему — перед смертью? Он и при жизни всех прощал. Воспомянем, братие, кротость иже во святых царя нашего Николая! Ибо прости согрешения вся клевретом своим и не вверг ни единого от сих во узилище за неделю кровавую!

— Вот-вот. Какое там узилище — в отставку и то не отправил. Я стою и понимаю — один к одному! Что Николай — Второй и Кровавый, что Борис.[6] Ну, думаю, замочит кто Бориску — так попы его тоже святым объявят. Да идите вы с такими святыми!..

— С них станется, — неожиданно подошёл «Игнат». А что? Не убивал? Не убивал. Не приказывал? Не приказывал. Руцкоблуда с Хамбулатовым[7] простил? Простил. Всё, читай кафизму!

— Акафист, партайгеноссе! Кафизма — это…[8]

— Да ладно тебе! Лёха, ты в натуре Бориску хотел грохнуть?

— «Хотел»-то почему… А что, один я?

— Да не за политику. За Ольгу твою. Только не думай, что Руцкоблуд лучше. Да он тех же отморозков подписал бы, и было бы то же самое.

— Ты не думай, что он царя-батюшку выгораживает, — перехватил Страж Вихрей. — Сволочи все эти большие чиновники, кто спорит? Убийства расследовать полагается и сажать гадов, а Бориска их орденами награждал.

— А приказы зондеркомандам кто отдавал — не Бориска?

— А он что, приказывал убить конкретно Ольгу? Или «мочить всех»?

— Хорош философию разводить! — Страж Драконов подобрался и только что не встал «смирно», как для доклада командиру. — Зондеркоманда, говоришь? Ну так мало ли что там наверху штандартенфюрер штурмбаннфюреру[9] приказывает! Убить — это конкретный приказ. От непосредственного начальника. До какого-нибудь там шарфюрера Швухтеля[10] были общие фразы, а Швухтель своим подчинённым приказал: вот эту фройляйн — расстрелять. Фольглих, дизер Швухтель ист дер мёрдер. Ферштеест ду?[11]

— Этот Швухтель — что?

— Убийца он, вот что, — пояснил Страж Вихрей. — Коллега, не издевайся! Тут беда у человека, а ты вермахт из себя строишь.

— Да ладно, так уж и целый вермахт… Ну извини, — протянул руку «Игнат». — Но всё-таки — чего ты хочешь?

— Дайте отдохнуть неделю! От моей памяти.

— И всё? А потом что?

— А, всё равно… За эти одиннадцать лет я заслужил хоть неделю покоя? Наверное, Оля поймёт, не обидится.

— Оля-то не обидится. Но ты помнишь, кто это говорит — «Он не заслужил света, он заслужил покой»[12]? Как бы приговором самому себе не оказалось.

— Конечно, — Алексей вдруг почувствовал, что уже засыпает, и попытался украдкой посмотреть на часы. — Я кофе возьму в машине?

В отблеске костра мелькнул силуэт — Ледяная Дева возвращалась с берега.

* * *

— Папа, мама пошла гулять с Ксюшей. Сказала, что гречка на плите.