Мир за мир

* * *

Жизнь представлялась Даше Кресовой сплошными зарослями крапивы.

Из-за отца.

Конечно, институт заложничества освящён вековой традицией, но от этого Даше было не легче. Взгляды на улице, полные бессильной и не очень ненависти, преследовали её лет с шести-семи, когда она шла по улице с папой и папа был в форме. И тогда же исчез папин друг, весёлый дядя Андрей, по которому девочка сильно скучала и на вопросы о котором родители отвечали уклончиво. Маленькая Даша ещё не понимала, что эти взгляды предназначены вовсе не ей и что не от хорошей жизни отец постоянно ходит в форме.

Семилетних одноклассников родители подпускали к ней неохотно: «У Даши отец милиционер, она с тобой подерётся, а нас посадят! И смотри не брякни при Даше, о чём папа вчера на кухне рассказывал!» Десятилетние — дали ей погоняло «Ментовна» и демонстративно распевали «Зондеркоманда молодости нашей». Тринадцатилетние — изводили вопросами на тему того, какие пытки применяют в милиции. Шестнадцатилетние — просто не принимали её в компанию: скажет ещё сдуру папочке, что Артём на байке без прав гоняет, а у Катяры частенько косяк в сумке… Правда, откровенную травлю они прекратили — в десятом классе к ним зарулил парень какой-то кавказской национальности, который в первую же неделю обозвал Дашу «омоновской подстилкой». После этого все начали чморить уже его — при всей неприязни к ментам, демонстративно хамящих чучмеков ненавидят куда сильнее.

Возможно, с ней и начали бы искать дружбы, будь она дочерью гаишника или следователя, но чем может быть полезен омоновец? «Бить, бить, бить, на допросах пытать», как кто-то из сталинских наркомов выражался в резолюциях? Так это дело нехитрое, это люди и сами могут. А вот помочь человеку — именно как мент — омоновец при всём желании не сможет, ни легально, ни нелегально. Нет у него таких полномочий. Только бить.

Даша плакала. Даша дралась. Даша жаловалась папе. Папа был человеком толстокожим и отмахивался — бить его Дашку никто не бил, а злые слова — подумаешь!.. Даша ненавидела одноклассников за их несправедливость — её папочка не дерётся и даже почти не пьёт, за что же его честят убийцей? Как-то раз она прямо спросила отца об этом, получив в ответ гневную отповедь и после этого немного успокоившись: на дом «работу» Виталий Андреевич не брал, а о том, что он делает на службе, Даша настолько остро не хотела думать, что умудрялась временами даже забывать, где именно работает папа.

А Виталий Андреевич, при всей своей простоте и толстокожести, боялся. Он бы не признался в этом никому, и прежде всего самому себе, но — боялся. Боялся, что «что-то случится» с его женой и дочерью, хоть и не испытывал к ним особой нежности. Кому, как не омоновцу, знать, сколько отморозков — в погонах и без — пасётся на московских улицах? Для Даши он ввёл строжайший комендантский час, недвусмысленно заявив, что так будет всегда, и пусть дочь не надеется на восемнадцатилетие — хоть два раза по восемнадцать, а домой чтобы к восьми и ни минутой позже! И никакого телевизора, там сплошной р-разврат! Правда, побочного результата такой фельдфебельщины он предвидеть не мог — лишённая и компании, и свободы дочь милицейского прапорщика и кассирши из супермаркета, которой было нечего делать, кроме как заниматься, неожиданно поступила в университет. У отца хватило ума не препятствовать ей в этом, но с тех пор он чувствовал какую-то раздражающую неуверенность и стал, находясь «при исполнении», часто орать на окарауливаемую популяцию. Подчинённым тоже доставалось.

Но куда сильнее он боялся тюрьмы. Этот страх был, пожалуй, надуманным, но оттого и самым неприятным. Давно уже похоронена убитая им девушка, закрыто уголовное дело, уничтожены вещественные доказательства, да и виноват формально не он, а отдавший приказ Семихин. Семихина Кресов тоже боялся, простым мужицким разумом чувствуя в командире что-то запредельное. Тогда, над телом Ольги (паспорт у неё был, и они не стали его уничтожать), когда Виталий заикнулся о рапорте, лейтенант холодно сказал: «А я здесь при чём? Это ты зачем-то стрелять начал. Пуля из твоего автомата, свидетелей нет, и хрен докажешь, что я приказывал. Потому что мне совершенно не было смысла её убивать. Понял?» Смысла действительно не было, поэтому Виталий был очень благодарен командиру, который предложил подбросить труп к телевышке. Дело, конечно, замяли, но Семихин прозрачно намекнул, что «ничего тебе не будет, пока ты выполняешь мои приказы». В те дни его командир набрал таким образом целую личную гвардию — кроме Виталия, подставились Шурик и Володя, а Гену и подставлять не надо было, он сам рвался. Был ещё Андрей, но тот сообразил потребовать письменный приказ, благо обстановка была спокойная. Андрея с тех пор Кресов видел лишь пару раз, и говорил бывший друг с ним скомканно: да, комиссовали по состоянию здоровья… да, работает инкассатором… да, Дашу он помнит, передай ей привет. Потом Володя погиб в Чечне, а Шурик, видимо, запомнил только «ничего тебе не будет» и пропустил мимо ушей «пока ты выполняешь мои приказы», потому что устроил по собственной инициативе пьяный погром в кабаке, набив при этом морду не кому-нибудь, а гаишному полковнику. Шурик теперь со своим волчьим билетом автостоянку сторожит и спивается потихоньку — только Виталий с Геной и остались в команде Семихина. Плюс молодёжь какая-то, но это пока не в счёт.

— Даша, ты? — прилёгший перед телевизором Виталий Андреевич наконец-то дождался стука каблучков в прихожей.

— Как, она ещё не вернулась? — встревоженная мать заглянула в комнату дочери. — Ой!

— Света? Что такое?

— Фотография какая-то с траурной лентой, я сначала подумала — Дашина!

— Какая ещё фотография? — Кресов раздражённо встал и вошёл в Дашину комнату.

Оба страха взвились одновременно: «Меня посадят! С Дашкой что-то случилось!»

Он отчаянно хватался за последнюю глупую соломинку: «Нет! Нет! Дашка тут не при делах! Это воры залезали и забыли зачем-то!»

Потому что девушку с фотографии Виталий Андреевич прекрасно помнил.

Помнил даже её имя и фамилию.

* * *

Как хрустит на ресницах этот октябрьский день! Пройтись до метро — одно удовольствие. Ну и пусть она некрасивая, зажатая и одета тоже «зажато» — солнце есть солнце! Ррраз-два!

— Дашуль, привет!

— Привет! — машинально отозвалась Даша, ещё не успев понять, что окликнувшая её женщина ей абсолютно незнакома. Но красавица, и одета как! Вроде бы на первый взгляд пестровато, а понимаешь, что ничего лишнего, всё естественно, как сама земля. И золото с камешками — тончайшей работы, никакой вульгарности. Если у такого дня есть фея, то это именно она. Правда, феи не ходят с папками вместо волшебных палочек, но и папка в руках у незнакомки — само изящество.

— Таисия, — женщина слегка поклонилась. — Можно просто Таис.

— Откуда вы меня знаете?

— Я и родителей ваших знаю, и общие знакомые есть, — голос у «Таисии» был звонкий и весёлый, и Даша почувствовала огромную симпатию к незнакомке. — Заехала в универ по делам, смотрю — Даша! Папа как?

— Нормально.

— А с Андреем вы что, поссорились?

— Дядя Андрей? Он же погиб… — губы Даши предательски задрожали.

— Первый раз слышу. Давно?

— Лет десять назад. Я помню, он к нам перестал приходить, когда мне шесть лет было, а года через два папа сказал, что его какие-то «баркашовцы» убили.

— Хм. Ещё вчера вечером был живее нас с вами.

— Правда?

— Могу телефон дать. Он как раз про тебя вспоминал.

— А вы… его жена?

— Да нет, ну почему сразу жена? Печально… Значит, всё-таки поссорились они с твоим папой, вот папа и сказал, что Андрей погиб.

— Дядя Андрей… Ну как он мог? С ним же папа поссорился, а не я.

— А как бы он к вам приходил после этого? Дашуль, да успокойся ты, ничего ещё не потеряно. Он всегда рад тебя видеть.

— Слушай, дай телефон! — Даша тоже как-то незаметно перешла на «ты». — А из-за чего они с папой поссорились?

— Можно сказать, из-за Оли Тарановой. Которая тебе эту цепочку подарила, — «Таисия» кивнула на золотую цепочку — единственное Дашино украшение.

— Оля? Таранова? Это папин начальник подарил на день рожденья.

— Ох, Дашуль… Она небось без пломбы была?

— Без чего? А, ну да… — Даша начала сжиматься, предчувствуя, что она сейчас услышит, но отчаянно не желая в это верить. Всё это, видимо, было написано у неё на лице аршинными буквами, потому что «Таисия» чётко произнесла:

— К сожалению, не ошибаешься. Не веришь — позвони Андрею.

— А папа при чём? Это не он! Это дядя Игорь подарил! — Даша начала яростно срывать с шеи цепочку. — Подавись! Отдай этой Оле! Папа хороший!

— Спокойно! — женщина положила руку на плечо Даше, и та как-то сразу притихла. — Если хочешь, поедем отдадим. Только Оле уже ничего не нужно.

— Что, дядя Игорь её…

— Убил? Ну да. Только не сам. Твоему папе приказал.

— Всё равно папа ни при чём! — Даша наконец-то нашла точку опоры, хоть и не свою, а отцовскую, заимствованную. — Он же приказ выполнял!

— Да я уж догадываюсь, что «приказ — это святое». Так кто, по-твоему, должен отвечать?

— Никто. Это же приказ.

— А Игорь?

— Не знаю… — пролепетала окончательно уничтоженная Даша.

— Так вот. Тот, кто отдал приказ, отвечает, как если бы сделал сам. Как ни неприятно командирам об этом думать. А подчинённый имеет право попросить письменный приказ с подписью.

— А в чём разница?

— О Боже! Когда приказ устный, командир потом скажет, что никаких приказов не отдавал. Вот Андрей и сообразил попросить письменный, а другие — нет.

— И ему дали?

— Нет, конечно. Игорь слишком большая сволочь, чтобы быть дураком. И теперь твой папа у него в кармане.

— Убью дядю Игоря! — зарыдала Даша. — Я… я десять лет папу защищала, а он… он…

— Двое!

— Что — двое?

— Уже двое хотят его убить.

— А кто первый?

— Могла бы и сама сообразить. Ладно, ты Андрею будешь звонить?

— Нет-нет, не сейчас!

— А с отцом говорить будешь?

— Ой…

— Да я понимаю, что ты его боишься. Очень любишь, но — боишься, — «Таисия» раскрыла наконец свою папку и вытащила фотографию с траурной лентой. — Покажи ему. Только не в лоб, а лучше положи на стол у себя, чтобы он как бы нечаянно увидел.

— Это та самая Оля?

— Конечно.

— А… а где она похоронена?

— Хочешь съездить?

— Да! Не нужна мне эта цепочка!

— Ну поехали, потом я тебя сразу домой отвезу. Кстати, позволь дать тебе совет.

— Какой?

— «Когда говоришь правду, держи ногу в стремени»[18].

* * *

Пора! Даша посмотрела на часы — отец уже час как дома, мать вошла в подъезд пятнадцать минут назад. Так, дверь не захлопывать, только прикрыть… И раздеваться она тоже не будет.

— Ты где была? — выбросился навстречу отец.

— В универе. Пап, ну времени только полвосьмого!

— Я тебе разрешал парней водить? Разрешал? Ну?..

— Каких парней? — Даша откровенно растерялась. — Нет у меня никаких парней…

— Это ты прокурору рассказывай! Кто это сюда притащил? — отец держал двумя пальцами фотографию Ольги, которую Даша оставила на столе полтора часа назад. Ах, вот в чём дело! Кто бы мог подумать, что он припишет это каким-то мифическим «парням»!