Аномалия Шарли

— Это пойдет тебе на пользу, Шарлиз. У тебя все будет хорошо. Мы с твоей мамой будем приходить в гости при каждом удобном случае. А тем временем мистер Блэкстоун очень хорошо о тебе позаботится. У тебя все будет хорошо.

Его слова успокоили меня. Если папа верил, что я могла что-то сделать, то я знала, что могла это сделать — как в тот раз, когда он научил меня карабкаться по канату. Было страшно подняться на такую высоту в одиночестве. Это заставило мои руки и ноги чувствовать себя шаткими. Единственное, что держало меня в равновесии, это знание того, что мой отец был прямо внизу, ожидал, чтобы поймать меня, если я упаду.

Мысль о том, чтобы покинуть дом, пугала меня так же, как карабканье по той веревке. Но я полностью доверяла отцу.

Он никогда не давал мне повода не доверять ему.

Еще одна улыбка, быстрое похлопывание по голове, и папа ушел. Он нырнул в дверной проем и пожал руку мужчине, стоящему с другой стороны. Мое сердце билось так быстро, что я не слышала, что они говорят, из-за шума. Прежде чем я успела прийти в себя, ко мне в комнату зашел человек из мэрии.

— Что ж, здравствуйте, маленькая мисс Шарлиз, — сказал он с улыбкой.

Мне не понравилась его улыбка.

Я не знала, почему, но она не успокоила меня.

Его лицо было слишком бледным, а губы — слишком красными. Волна его темных волос напоминала мне рога. В его глазах тоже не было ничего хорошего. Они были золотистыми, того же цвета, что и обручальное кольцо моего отца. Но его глаза не сияли так, как должны сиять золотые вещи. Пока они смотрели на меня, мне стало холодно.

— Меня зовут Говард Блэкстоун, я из мэрии, — он постучал по узору на своем галстуке, и я узнала символ власти в виде красной звезды и пушки. — Я знаю, что я взрослый, а ты ребенок, но ты можешь звать меня Говард, если хочешь. В Граните мы не относимся к протоколу так серьезно. Думаю, тебе там понравится.

Говард отвернулся. Он опустил свою широкополую шляпу на стол, заставленный медицинскими инструментами. Затем он выскользнул из своей черной куртки и повесил ее на крючок, торчащий из стены. И закрыл дверь.

— Шарлиз, Шарлиз — счастливое число семь. И тут я уже почти потерял надежду. Но ты похожа, да?

Он барабанил пальцами по дверному косяку, улыбаясь — из-за чего, я не знала. Говард говорил так, будто я должна была понимать все, что он говорил. Но я чувствовала, будто меня бросили в самое сердце чего-то действительно странного.

Наконец, глаза Говарда вернулись ко мне.

— Я думаю, что ты особенная. Знаешь, почему я так думаю?

Я не знала.

Я не была уверена, что хотела знать.

Но я не могла сказать так.

— У тебя учащается сердцебиение, — сказал Говард, кивая на что-то позади меня. — Ты испугалась? Не стоит. Ты особенная.

Он склонился над моей кроватью — так сильно, что я видела только его глаза. Они были так же страшны вблизи, как и с другой стороны комнаты. После неудобного момента он отстранился и вернулся к столу со всеми инструментами.

— Я думаю, что ты особенная, потому что из тысяч Перезагрузок, которые больница раздавала за эти годы, ты единственная, у кого была аллергическая реакция. Единственная. Из тысяч. И это чуть не убило тебя.

Он стоял ко мне спиной, но я слышала, как он открывал и закрывал ящики стола. Искал что-то. Когда он нашел это, то радостно хмыкнул. Он закатал рукава своей накрахмаленной белой рубашки, напевая под нос, пока расстегивал пуговицы.

— Один из тысячи — и я его пропустил, — Говард звучал почти сердито. — Конечно, я читал больничные отчеты. Но это совсем не то же самое, как увидеть это своими глазами, понимаешь, о чем я?

Он рылся в ящиках, шуршал. Я была уверена, что мой сердечный ритм уже достиг предела и вылетел за рамки. Я была уверена, что должно произойти что-то плохое. Но мой разум был молод и мал, слишком мал, чтобы строить догадки.

А потом я услышала:

Цок-цок-цок.

Говард снова склонился над моей кроватью. Я увидела флакон в его руке, и холод в его глазах внезапно обрел смысл. Я была права, опасаясь.

— Ты не возражаешь, если мы снова попробуем перезагрузку? — его красные губы раскрылись в улыбке, обнажая два ряда идеально белых зубов. — Мне бы очень хотелось увидеть это своими глазами.

ГЛАВА 2

— ГАХ!

Мое тело содрогнулось, когда я сделала первый глоток воздуха за долгое время. Я так старалась вдохнуть, что моя спина выгнулась над столом. Спина рухнула с такой силой, что стеклянный купол надо мной содрогнулся.

Я была в аварийном доке: это труба размером с тело, оснащенная всеми датчиками, инструментами и уколами, необходимыми для поддержания жизни человека. В Граните не было больницы, потому что здесь не о ком беспокоиться. Поэтому, когда один из нас умирал, лаборанты бросали нас в док и надеялись, что мы выйдем оттуда живыми.

Это было в третий раз на этой неделе.

— С возвращением, Шарлиз, — раздался знакомый голос в колонке.

Я обернулась и увидела, как Говард смотрел на меня через стекло. Прошло двенадцать лет, а он ничуть не изменился.

Но я изменилась.

Я его больше не боялась.

— Убивайте меня, сколько хотите — ответ по-прежнему нет, — сказала я.

Мой голос хрипел в горле, а легкие ощущались как пара губок, пропитанных грязью. Как это случилось, на этот раз? Словно в ответ, мои руки и ноги начали дергаться. Мои пальцы были широко растопырены, и мои руки двигались маленькими полукругами на запястьях. Они продолжали это движение, пока не пришел ответ.

Это был Бак. Говард бросил меня в Бак, закрыл крышку и оставил меня грести, пока я не утонула. Были определенно способы хуже. Я бы предпочла прожить неделю, не умирая. Но Бак был не так уж и плох.

Говард, должно быть, впадал в отчаяние.

— Имя и дата, пожалуйста, — когда я не ответила, он поднял брови. — Ну, я полагаю, если субъект не в сознании, мне придется нанести удар током…

— Шарлиз Смит. Где-то в мае — не знаю, какой именно день, потому что не знаю, как долго я отсутствовала, — и год 2412. Субъект в сознании, — прорычала я.

Говард улыбнулся, сделал пометку в своем кубе. Затем он наклонился и с громким стуком ударил локтем по куполу.

— Почему ты так усложняешь себе задачу, а? Назло? Потому что ты не делаешь мне больно. Ты просто делаешь себе больно.

Это не правда. Говард — глава отдела планирования. Весь этот район и все, кто в нем, находились под его ответственностью. Это была его идея заменить машины дешевой одноразовой рабочей силой. Он был тем, кто пообещал, что рабочие будут цивилизованными и готовыми к ассимиляции, когда достигнут совершеннолетия, потому что Далласу очень не нравилось слово раб.

И если он не представит доказательства своего обещания до сентября, на кону будет его задница.

Пока что я была единственным доказательством, которое у него было.

— Я уже говорила: я не уеду отсюда без Ральфа. Он заслуживает шанса так же, как и я.

Говард усмехнулся.

— Мальчик-синяк? Он бы не пережил путешествие по ворсистому ковру, не говоря уже о переезде в Опал.

В Граните было всего два человека, и Говард, похоже, до сих пор не мог запомнить имя Ральфа. Вместо этого он называл его Синяком, что было отсылкой к родимому пятну на его лице. Большинство людей дергались, когда видели его, но мне это нравилось: я думала, что красный цвет подчеркивал его глаза цвета морской пены.

Однако Ральфу это совсем не нравилось — и он ненавидел, когда Говард называл его Синяком.

Я пыталась объяснить ему, что Говард просто осёл и что он делал почти всё, чтобы задеть нас. Он называл меня Грязнолицей первые три месяца моей жизни в Граните, потому что из-за моей бледной кожи и темных веснушек казалось, что я была забрызгана грязью.

Это все еще было написано в моем личном деле: Шарлиз Смит. Каштановые волосы. Карие глаза. Пять футов четыре дюйма. Лицо выглядит так, будто она держала его рядом с крутящейся шиной.

Но я не позволяла этому задеть меня, поэтому Говард, в конце концов, перестал обзывать меня. Потом он нашел около сотни других способов доставать меня до смерти — например, пытаться заставить меня подписать выпускные документы без Ральфа.

— Слушайте, я хочу уйти. Я уйду прямо сейчас, — сказала я настолько ясно, насколько мне позволяло больное горло. — Я возьму офисную работу в Опале, заткнусь и буду делать работу. Но я никуда не пойду, пока Ральф не пойдет со мной.

Говард не ответил. Он все еще посмеивался над шуткой про ворсистый ковер:

— Я о том, что все, что нужно, — один хороший удар током, верно? Я должен купить ему пушистые тапочки и просто посмотреть, как далеко он продвинется по коридору, прежде чем…

— Говард.

— Да, я слышал тебя, — он еще немного посмеялся, затем вытер воображаемую слезу веселья с уголка глаза.

Вряд ли он смог бы заставить себя плакать, даже если бы от этого зависела его жизнь. У Говарда не было настоящих эмоций. Он ничего не чувствовал, потому что он то, что я называла Нормалами: девяносто девять процентов людей в Далласе, с которыми все в порядке.

Нормалы были не такими, как я. У них крепкие кости, идеальные черты лица и непробиваемая иммунная система. И они невероятно сильные: я однажды видела, как двое подняли из грязи полноразмерный мусоровоз так, будто передвинули диван. Они не потели. Их тела могли регулировать внутреннюю температуру, чтобы держать их в тепле или прохладе.

Видимо, потому, что у Нормалов все было так просто, они никогда не делали ничего, кроме улыбки или хмурого взгляда.

Нет, Говард не мог испытывать эмоции — но почему-то любил делать вид, что мог.

— Мне очень жаль это слышать, Шарлиз. Правда, — сказал он, и его лицо исказилось в подделке сожаления. — Но сейчас у меня есть финансирование только для одного выпускника. Если ты этого не сделаешь, то это будет Синяк.

Я рассмеялась.

— Да, удачи с этим. Ральф и я заключили сделку, ясно? Или мы оба, или никто из нас.

Это было не совсем так, конечно. Ральф понятия не имел, что Говард почти двадцать раз просил меня закончить учебу, потому что, если бы он знал, он бы пилил меня, пока я не ушла бы. Ральф вбил себе в голову, что мы должны закончить учебу. Он считал, что для нас важно было переехать в Большой Даллас и попытаться вести себя как Нормалы.

Меня не волновало окончание учебы или попытки вести себя нормально: я просто хотела жить где-нибудь, где воздух не воняет. Я хотела иметь задний двор, полный роз и ковер из красивой зеленой травы. Я хотела лежать там и смотреть, как плывут облака. Я хотела повернуться лицом к ветру и наполнить легкие прохладным воздухом.

И я хотела делать все это с Ральфом.

Говард улыбнулся мне. Его улыбка была длиной в ярд — улыбка, растянутая достаточно широко, чтобы скрыть за ней все что угодно. Я не всегда могла сказать, что он скрывал, но всегда можно было с уверенностью сказать, что ничего хорошего.

— С важными органами все в порядке, — Говард нажал на экран над доком. — Похоже, ты полностью оправилась от своего маленького приступа.

Я ничего не сказала. Последнее, что я хотела сделать, это рассказать об одном из моих приступов. Одна мысль об этом заставляет мой пульсометр сходить с ума.