Остров

Натка бросилась к нему с поцелуем, едва он ступил на порог. В одной руке у нее была прихватка, в другой — деревянная лопатка.

— Что готовим? — спросил Лаголев.

— Гречу.

— Ага. — Лаголев покопался в кармане куртки и достал огурец. — Сойдет как дополнение для стола?

— Конечно. Раздевайся.

— Погоди.

Лаголев покопался в другом кармане и вытащил помидор. Натка прыснула.

— И сколько в тебе таких сюрпризов?

— Еще один.

Вручив жене овощи, Лаголев предъявил деньги от Кярима Ахметовича.

— Все, мой муж и лев, — торжественно сказала Натка, — тебя ждет гора гречи. Она твоя и только твоя. Заработал. Мы ее недостойны.

Глаза ее смеялись.

— Но хоть с маслом? — спросил Лаголев.

— А как же!

— Слава богу!

— А потом, без масла, десертом, пойду уже я.

Натка обернулась и посмотрела на Лаголева так, что у того мгновенно разыгралось нескромное воображение. Вот ведь, без масла и без одежды, вся, льву и мужу, эх, помедленнее кони, на кой черт тогда греча?

— Нат, — повесив куртку, он последовал за женой на кухню, — я еще потратил рублей двести пятьдесят. Помог там с продуктами…

Натка, не оборачиваясь, потрясла в воздухе лопаткой.

— Я знала, знала. Яблоня от яблочка недалеко падает.

— Я думал, я — лев, — сказал Лаголев.

— И яблоня.

— Прости.

Натка положила лопатку и оказалась рядом.

— Дурак, — сказала она, обняв его, — помог, и хорошо. По-моему, это правильно. Главное, чтоб не зря.

— Не здря! — сказал Лаголев.

Натка, смеясь, ткнулась ему в плечо.

— Муж мой нездряшный. Я, кстати, без острова уже три часа.

— И как?

— Хорошо. Но тянет. А ты?

Лаголев гордо выпрямился.

— Я уже день могу!

— Многие мужики так говорят.

— А я не мужик, я — яблоня.

Натка захохотала.

— Но Поляковым-то хватит долг отдать?

— И даже нам останется, — сказал Лаголев.

Чудесные дни! Просыпаешься в счастье, засыпаешь в счастье. Даже тревожно. Хотя, наверное, назвать это чувство счастьем было все же нельзя. Лаголев, поразмыслив, определил свое состояние ощущением цельности, правильности, внутреннего согласия.

Поставили тебя на два костыля. Один костыль — страх, неуверенность, слабость. Другой — правила, границы твоего существования, обозначенные экономическими отношениями, государством, людьми. Ковыляй, болезный, по жизни.

А тут вдруг — раз! — и ты пробуешь идти собственными ногами, сам. Первый костыль уже отбросил. Но на второй еще опираешься. Не эфирное существо все-таки. Не слепец. Был бы только костыль по руке.

В понедельник вечером Игорь объявил, что по вечерам теперь будет мыть помещения в школе на втором этаже. Триста рэ в месяц. А первый этаж девчонка из соседнего класса моет. С ее подачи, собственно, и устроился.

— Это вроде не совсем законно, — сказала Натка.

— Ну, там как бы мать у девчонки моет, а мы помогаем, — сказал Игорь.

— И директор согласился?

Игорь фыркнул.

— За такие деньги кого он еще найдет?

Доедали сосиски с купленными в гастрономе макаронами. Тепло, идущее от острова, Лаголев теперь чувствовал, сидя от него в двух метрах, то спиной, то плечом, а то и словно приложенную ко лбу или к горлу горячую ладонь. Остров будто проверял у него температуру. Или просто хотел убедиться в его наличии рядом.

А может быть это просто ему казалось.

Как, например, казалось, что у его лотка с журналами и газетами с утра толпится больше народу, чем у трех остальных. И близостью к остановке не объяснишь, третий в очереди лоток, и от дорожки к рынку он стоит чуть в глубине. Но подходят, смотрят, берут — календарики, телепрограммы, кроссворды, спортивные и даже местные, копеечные газетки. Лаголев был рад каждому. И словно передавал с прессой из рук в руки часть островного тепла.

«Комсомолку»? Пожалуйста. «Гороскоп»? Конечно, сию минуту сообразим. «Смену»? Куда ж без нее? «Смену» на смену. Ничего особенного вроде бы не делал, но замечал улыбки и разгладившиеся, посветлевшие лица.

А еще ему казалось, что и на рынке вокруг его стола начинает заворачиваться людской водоворот. Некоторые подолгу стояли у прилавка, словно не знали, что выбрать, другие трогали овощи, третьи брали чеснок или петрушку, а потом возвращались за огурцами, салатом, картофелем. Лаголев со всех брал меньше, чем было на весах, но к концу дня все равно имел выручку, вдвое большую, чем в обычный день.

Кярим Ахметович только головой качал.

— Ты какой-то уникум, Саша.

Перед сном Лаголев с полчаса прикидывал так и эдак, потом сказал жене:

— Нат, я думаю, остров нужно использовать для помощи другим людям.

Молчание было недолгим.

— Представляешь, во что превратится наша квартира? — мягко спросила Натка. — «Собачье сердце» с Евстигнеевым смотрел? На лестнице стоять будут.

— Мы аккуратно. Ты против?

Натка улыбнулась.

— Муж мой, я за.

Галина Никитична никак не хотела ехать одна, поэтому Лаголев взял с собой и ее супруга. Чуть ли не в автобусе уже познакомились, как положено. Вячеслав Алексеевич. Александр Степанович. Очень приятно. Галина Никитична. Простите, что не спросил раньше имени-отчества.

Вячеслав Алексеевич отправился в когда-то модном, мятом и застиранном плаще. Галина Никитична ради похода в гости сменила серое пальто на такое же жалкое бордовое. Ничего, подумал Лаголев, ничего. Это поправимо. У дома старики оробели и едва не повернули обратно. Видимо, бог знает что решили. И только слова Лаголева о том, что жена уже приготовила чай, обидите, заставили Галину Никитичну и Вячеслава Алексеевича несмело шагнуть в подъезд. Не любили обижать кого бы то ни было.

Поднимались медленно. Четвертый этаж — не шутка. Вячеслав Алексеевич покашливал. Галина Никитична, приостанавливаясь, тонко тянула воздух.

— Высоко.

— Да уж, не наш второй, — прохрипел Вячеслав Алексеевич и бросил в рот какую-то таблетку.

Сморщился.

Натка действительно уже ждала, минут как двадцать пришла с работы. Чайник был вскипячен. На блюдце лежали простенькие — хлеб, масло, докторская — бутерброды.

— Проходите, проходите, — сказала Натка, освобождая стариков от верхней одежды.

— Я с рукой, вот.

Галина Никитична показала ладонь в свежем, испятнанном йодом бинте.

На кухню старики заходили осторожно, с опаской.

— Тесновато у вас, — сказал Вячеслав Алексеевич.

Натка усадила его на стул у плиты, сразу поставила кружку, чай из заварочного чайника разбавила кипятком. Галина Никитична устроилась напротив окна.

— Я попрошу вас ничему не удивляться, — сказал Лаголев.

— Так мы привычные, — вздохнула Галина Никитична.

Ей досталась кружка поменьше, чай пыхнул парком.

— Угощайтесь, — сказала Натка.

Вячеслав Алексеевич, качнув седой головой, взял бутерброд.

— Вы, получается, на дому лечите? — спросил он.

— Почти, — улыбнулся Лаголев.

— Какая-то, значит, экспериментальная методика?

— Ну, можно и так сказать.

Старик откусил бутерброд, зажевал. Потемнел лицом, будто что-то вспомнив.

— А бронхит тоже лечите?

— Наверное.

Вячеслав Алексеевич сдвинул брови.

— Как Кашпировский или Чумак?

— Славик! — с укором произнесла Галина Никитична.

Она попыталась урезонить супруга, поймав его за рукав кофты, но он выдернул руку.

— Вы если мошенники, вы сразу скажите, — приподнялся Вячеслав Алексеевич. — Мы тогда пойдем.

— Пять минут, и сами все увидите, — сказал Лаголев. — Галина Никитична отдохнет, допьет чай…

— Так я и потом могу.

Лаголев посмотрел в светлые, полные неуверенной, тайной надежды глаза. Перед внутренним взором проступила протянутая рука. Сынок, помоги, чем можешь.

— Хорошо, — сказал он, протолкнув ком в горле, — мне нужно, чтобы вы, Галина Никитична встали за холодильник.

— За холодильник? Это ж чего, как бы спрятаться?

— Да.

Придерживая за локоть, Лаголев помог Галине Никитичне пробраться в нишу за «ЗиЛом».

— Там фломастером обведена площадка, видите?

— Ой, вижу! Это чего?

— Встаньте строго в ее границах. Я встану рядом.

Лаголев протиснулся, прижался к стене, поставил ногу рядом с худой, пятнистой ногой в вязаном носке.

— Закройте глаза, — сказал он. — Сейчас я возьму вас за руку.

Тепло хлынуло, будто река, и Лаголеву почему-то привиделся луг, напитанный летним зноем, далекие скирды сена и теплый ветер, играющий отросшими прядками. Гудел шмель. Из-за прозрачного леса на желтый проселок медленно выезжал грузовой автомобиль «ЗИС». В открытом кузове — повязанные платками головы и грабли. «Галка, Галка, чего сидишь? Давай с нами!». «Я пока не могу, — звенят изнутри слова. — Я маму жду!».

Фыркает двигатель. Пролетают мимо лица.

Лаголев открыл глаза, продолжая держать Галину Никитичну за руку. Она стояла светлая и тихая. Похожая в мешковатом стареньком платье, перехваченном пояском, на девочку, примерившую чужой возраст. По морщинистым щекам катились слезы.

Во вторник вечером Игорь привел девушку. Звали ее Маша, это была та самая девушка, что вместе с ним мыла полы в школе.

— Пап, мам, можно ее тоже на остров? — улучив момент, пока Маша мыла руки, спросил шепотом сын.

— Можно, — сказала Натка.

Лаголев кивнул.

— Только я сам, — сказал Игорь.

Видно его было насквозь. Он слегка ревновал Машу к родителю. Держать ее за руку ему хотелось самому. Лаголев улыбнулся.

— А справишься?

— Я попробую. Ты поможешь, если что?

— Ну, только если что.

Маша, появившаяся на пороге кухни, поздоровалась с ними, наверное, в третий раз. Девушка как девушка. Одета просто. Волосы темные. Лицо без косметики. Совсем дешевые сережки в ушах. В ореховых глазах — плохо скрываемое отчаяние. Бедная девочка, подумал Лаголев. На самом краю.

— Здравствуйте.

— Садись, Маша, — сказала Натка, почувствовав, видимо, то же, что и муж.

Игорь повернул стул, неуклюже пытаясь ухаживать.

— Спасибо, — девушка села, спрятала руки на коленях. Голос у нее задрожал. — Игорь сказал, что вы оказываете помощь попавшим в трудную жизненную ситуацию.

Натка вздохнула.

— Оказываем.

— Я попала в трудную жизненную ситуацию, — Маша опустила голову. — Если у вас есть возможность…

Натка подвинула ей кружку с чаем и блюдце с бутербродами. Наверное, это уже становилось традицией.

— Пей. Ешь.

Девушка мелко покивала.

— Спасибо.

Она едва пригубила чай. Выдохнула. Посмотрела уже на Лаголева.

— Мы живем без отца, — сказала Маша. — Он давно… Он давно нас бросил. — Голос ее прервался, но она, собравшись, продолжила. — У меня есть младшие брат и сестра. Анька совсем маленькая, ей три, а Вовке скоро шесть. Мама…

Девушка взяла кружку в ладони и сделала несколько торопливых глотков.

— Все хорошо, — сказала Натка.

— Нет! — мотнула головой Маша. — Не хорошо! Мама пьет.

Она произнесла это с такой болью, что Лаголеву показалось, будто кто-то холодным острым ножом провел по коже от паха до грудины.

— У нас никогда нет денег. Она водит всяких… — гримаса омерзения скользнула по лицу девушки. — Я запираюсь в своей комнатке с младшими, чтобы к нам по пьяни не лезли. Но они лезут. А милицию не вызовешь. Они тогда…