Заложница своей воли

Глава 1

Эмилия

Каменная стена холодила руку. Я остановилась лишь на миг, перевести сбившееся дыхание. В груди кололо от душивших рыданий, и успокоиться никак не получалось. Хотя и пыталась убедить себя, что ничего непоправимого не случилось. Подумаешь, дешевая безделушка пропала!

Всхлипы вновь сжали горло, и, оттолкнувшись от стены, побежала дальше, подгоняемая едва тлевшей надеждой найти потерянное.

Мне совсем не все равно, нет сил даже притворяться.

Вмиг взбежала по винтовой лестнице, что была гордостью старинного женского монастыря Святой купели. Похожие изрезали раскинувшийся у подножия горы каменный замок, ввинчиваясь в самую высь. Каждая отличалась своим узором на деревянных перилах, мозаикой или мраморной плиткой. Красивые и равнодушные. В этом месте нет ни капли уюта и тепла. Разве так должно быть рядом с Создателем?

Красный алькон, ненавистное платье послушницы, путалось в ногах, отчего несколько раз думала, что скачусь со ступеней. Наконец, показался коридор, ведущий в жилую часть замка, по которому пронеслась, не смотря под ноги.

Тяжелая дверь в спальню подалась неохотно, словно даже она против моего существования и строит злые козни.

Ищущим взглядом пробежалась по четырем заправленным кроватям, слишком близко стоявшим друг к другу и небольшим закрытым ящикам с вещами. Где же искать? Вещей у послушниц не много, любые излишества запрещались и изымались. Но не перерывать же все подряд.

Я кинулась к кровати, спешно сунув руку под подушку и покрывало. Проведя по холодной и влажной от сырости ткани, ничего не нашла.

— Эмилия, — зайдя, не заметила соседку.

Так и выглядел человек оторвавшийся от молитвы: злорадно усмехался, следя за моими поисками.

— Ты почему не на кухне? Тебя отправили работать в кладовой.

Бросила на нее лишь хмурый взгляд и присела на кровать, спиной к Бесси, явно желавшей подразнить.

Мое имя Эмилия Винтерс. А если точнее, герцогиня Эмилия Винтерс. Такой титул я должна была получить после смерти отца три года назад, только вот не сложилось. А теперь холодные стены монастыря стали домом.

— Не хочешь отвечать? — гнусаво спросила соседка и снова, не дождавшись ответа, фыркнула. — Подумаешь… Будто бы я не знаю.

Мне удалось сдержаться и не закричать на нее, знала ведь, оттого станет лишь хуже. Три года в монастырском приюте научили уживаться.

Когда впервые ступила за порог Святой купели, старинного монастыря, воздвигнутого чуть ли не во время визита Создателя, четыре сотни лет назад, разум не желал принимать такую реальность.

Я провела детство в герцогском поместье, в моем доме бывали люди вхожие в близкий круг короля, устраивались балы и приемы, а теперь оказалась там, где жили в основном отказники, никому не нужные дети от пьяниц и проституток и те, кого не могли прокормить или вылечить. Раньше таких людей видела лишь издалека, во время благотворительных поездок отца.

Они были дикими, пугали своими резкими манерами, громкими выкриками и рукоприкладством. Меня толкали и шпыняли, лишь за то, что держала плечи прямо, а голову высоко поднятой.

Было больно, когда нежная кожа рук облезала от соли и железных щеток, которыми чистила посуду. И страшно, когда сбившиеся в толпу сироты, поглядывали в мою сторону.

Но потерять последнюю вещь, связывавшую с мамой, было невыносимей всего прожитого. Просто не могла поверить, что допустила такую глупость. Девчонкам лишь дай повод насолить. А то, что это дело их рук, а в частности зачинщицы Кары, знала точно.

Когда сегодня утром отрабатывала свое послушание, готовя для матери-настоятельницы обед и перебирая кладовую с продуктами, заметила шушуканье девчонок кидавших снег за окном. Я была в теплой кухне, а они трудились на морозе.

Кухню все любили: когда монахиня, присматривающая за работницей выходила, можно было урвать кусочек жареной курицы или похрустеть зеленым кучерявым листом, с сочной горчинкой, таких не давали детям и послушницам.

Замотанная в платок высокая девушка с худым лицом вплотную подошла к стеклу, практически прижавшись носом, и усмехнулась. Кара никогда не упускала случая зацепить меня. Она подняла руку и показала кулак.

Первым же неосознанным стало желание отойти подальше. Сколько раз, загоняя в угол, они колотили меня кулаками, или, поймав в кольцо, толкали и трепали как безвольную куклу. И некому было жаловаться и даже плакать нельзя.

Но не отвела взгляд. Стало обидно, когда поймала себя на мысли, как легко сломать воспитанную аристократку суровой жизнью. Подбородок упрямо поднялся вверх. Все же, я оставалась дочерью герцога Винтерса.

Сквозь щели в оконной раме донеслись смешки и обрывки фраз:

— …нашли твою…

— …вот получишь….

Ощутила, как нахмурились брови, прокладывая морщинку на лбу.

Кара, заметив мое смятение, обхватила пальцами шею и провела вниз, рисуя дугу вокруг.

Секунда замешательства, крик вырвался непроизвольно. Сердце подпрыгнуло, выписывая неведомый кульбит, и рухнуло в пропасть. В глазах стало темнеть, а стены словно сдвинулись. Я сунула дрожавшую руку в тайный кармашек между слоями ткани в рукаве. Перетрясла всю одежду, уже зная, что не найду, но не теряя надежду. Ничего так и не выпало. Цепочка с кулоном в виде маленькой серебряной ласточки, доставшаяся от мамы, пропала.

Бросив все, под смех наблюдавших девиц, выскочила в коридор, и побежала по пути, как шла сюда. Слезы застилали глаза, впервые за три года нахлынуло чувство бесконечного отчаяния и одиночества. Больше в этом мире для меня ничего не осталось.

— И чего ты потоп устроила? — Кара, зашла в комнату, видимо бежала следом, чтобы насладиться горем.

Она подошла вплотную, в ноздри ударил неприятный запах пота и навоза, и грубо схватила руки, оттаскивая от лица.

— Это не освобождает от работы, неженка. Ручки устали? Ножки болят?

Не только ответить, я даже вздохнуть нормально не могла, лишь урывками хватала ртом воздух.

— Отстаньте от меня! Пожалуйста, отстаньте!

— Вставай! — Кара снова тряхнула за плечи, голова безвольно тряслась как у болванчика, но стало как то все равно.

Усталость захватила все тело, сковав. Есть ли смысл бороться дальше? Ради чего? Мне никогда не вернут ту жизнь, даже титул больше не принадлежит. Навеки останусь в этих стенах, а затем закопают с северной стороны в промерзлой земле. Какая разница когда?

Даже на похоронах папы, не было так одиноко. Я четко поняла, что сегодня сломалась. Это был первый раз, когда слабость вышла наружу и сил скрывать ее больше не осталось.

Кара раздражено цокнула, оглянулась на дверь и снова тряхнула так, что я привалилась к стене.

— Нашли-таки твою птичку? — ее лицо исказила злая улыбка.

Знакомое слово звонко задело чувства, я притихла, схватив очередную порцию воздуха и со свистом выдохнула, но лишь для того, чтобы почувствовать новый прилив истерики и уже самой наброситься на Кару.

— Это ты! Я так и думала! Ты, завистливая…

Девушка была выше и сильнее, куда с ней бороться. Она без особых усилий усадила меня обратно на кровать, держа на расстоянии вытянутой руки.

— Кто? — глаза нахально блестели, — Давай, белоручка! Что, язык не поворачивается? Куда уж вам, воспитанным. И что изволите делать, миледи? — послушница присела в насмешливом неуклюжем книксене.

Я с криком вскочила, замахиваясь сразу двумя руками, но в тот же миг двери открылись, и в проходе показалась низенькая высохшая женщина в белом, одна из монахинь Святой купели.

— Прекратить! — ее сухой голос, вызывал лишь желание сглотнуть слюну, смочив горло.

— Послушница Кара, два часа поклонов Создателю, вместо ужина.

Та сникла, сжавшись, явно желая стать ниже меня, так и стоявшей с занесенными руками.

— А с тобой, — женщина с прищуром окинула таким взглядом, что затряслись поджилки — поговорит мать-настоятельница.

Внутри все резко похолодело. Дело плохо, если сама матушка вызывает к себе. Коленки дрожали, предчувствуя часы стояния на высушенном горохе и мольбы о прощении души. Самое обидное, что ни я, ни наказывавшие монашки не верили, что это действительно помогает душе. Разве Создатель хочет боли своим детям?

Это место буквально сквозило лицемерием. Ничего общего с чистотой души и святостью оно не внушало. Раньше, дома, я молилась по вечерам, верила, но лишь попав сюда, буквально в горницу Создателя, стала люто его ненавидеть.

Кровь отлила от лица и рук, в пальцах блуждали иголочки, а ноги едва плелись за провожатой по длинным лабиринтам замка.

Кабинет матери-настоятельницы был на самом верху главной башни. Большая просторная комната, с выкрашенными в белый цвет стенами, стеллажами книг, мягкими креслами и камином. В центре у окна стоял стол, за которым мать-настоятельница принимала посетителей. В углу маленькая винтовая лестница, упиравшаяся в дверь, там скрывались личные покои.

— Проходи, дитя, садись, — неожиданно благодушно обратилась ко мне хозяйка кабинета и жестом велела монашке уйти.

Осторожно прошла внутрь, и не найдя ничего другого, стала рядом с мягким креслом, повёрнутым к столу, склонив голову. Ничего хорошего от разговора я не ждала.

— Садись, Эмилия, — теперь это звучало как приказ, ноги словно подкосились, и я рухнула в объятья обивки. Как же сильно отвыкла от удобной мебели! С удовольствием провела рукой по мягкому бархату, на миг забывая о проблемах. Но взгляд матери-настоятельницы вернул в реальность.

— Матушка Агата,

Вновь ощутила себя как в первый день, когда она разглядывала меня внимательно, словно лошадь на продажу. В то время я была так обескуражена, что молча последовала в монастырь, когда дядя сообщил, что не имеет возможности меня содержать. А потом Агата впилась своим взглядом, словно силилась найти во мне тот изъян, из-за которого выкинули из приличного общества.

Пряча глаза, разглядывала портрет за ее спиной. Безликий старик в церемониальных красных одеждах, изображенный в профиль. Практически плоская чеканка на монете, а не портрет. Лишь символы церкви: красный камень, кроваво-алая ряса, золотые узоры были прописаны ярко. Я знала, что это его святейшество, именно так принято изображать кардинала, потому что важен не человек, а его вера.

В руках женщины вдруг блеснула знакомая цепочка, вырывая из задумчивости.

— Не ты ли потеряла?

Глаза расширились от ужаса, зрачки следили за качавшейся, как маятник, ласточкой, выдавая, но я все равно упрямо покачала головой и затем уткнулась взглядом в пол.

— Значит, это можно выкинуть? — матушка Агата равнодушно подкинула ласточку на ладони и сжала.

Тело содрогнулось от всхлипа.

— Пожалуйста, матушка Агата, простите.

— Так-то лучше. Значит, нужна безделица? Мне принесли ее твои соседки, сказав, что это выпало из твоего алькона. Они уверены, ты позволяешь себе носить украшения, девочка.

Подбородок упрямо нахмурился, губы сжались в линию. Все равно уже попала, надо идти до конца. Во мне кровь основателей Ристании, чтобы так легко позволять упрекать себя.

— Я не носила его. Это память о маме. Единственное, что осталось от нее. Девчонки просто оговорили, они меня ненавидят.