Медосбор

Иногда враг осаждал караван неделями, не давая продвинуться вперёд ни на йоту, это означало смерть, чем дольше караван стоял на одном месте, тем меньше шансов было на то, чтобы уцелеть. Из десяти караванов в родные края возвращалось пять. Цена профессионального риска находила выражение в астрономической стоимости товаров — когда купцы добирались до города, то за каждого погибшего в пути коллегу добавляли к цене по одному золотому. Народ роптал, но роптал понимающе и скорее просто для порядка. А городские красавицы, увлеченно пачкая по вечерам свои щёки кармазиновой гуанской румяной, делали это с особым трепетом, зная, что за эти румяны отдана жизнь, а то и две.

Была и ещё одна группа людей, живущих странствиями, назывались эти люди вестунами. При каждом большом городе был посёлок вестунов, за стенами замка, за оборонными рвами, где-нибудь на опушке леса стояли их неказистые избушки. Вестуны представляли собой что-то вроде гильдии почтальонов, однако назвать их почтальонами было бы кощунством. Это были прекрасно обученные воины, опытные следопыты, передававшие знания из поколения в поколение. Доставка почты в Королевстве и за его пределами — дело весьма опасное, поэтому стоили посылки и письма очень дорого. Передавать послания с караванами торговцев стоило намного дешевле, но никакой гарантии в том, что послание будет доставлено, не было — на караваны слишком часто нападали. Кроме того, если для вас был важен фактор скорости, не стоило обращаться за помощью к купцам, продвигались караваны весьма неспешно и любовное письмо, отосланное, к примеру, весной, достигало адресата только поздней осенью, а к тому времени и отправитель и адресат давным-давно не помнили друг друга. Вестуны доставляли почту быстро и надёжно. По-видимому, вестуны представляли собой какое-то тайное религиозное сообщество, ибо за их особым отношением к вестям и новостям угадывалось что-то большее, чем просто профессиональная любовь к ремеслу, но наверняка никто не мог бы сказать — ведь сообщество вестунов было закрытым для чужаков. Просачивались, конечно, всякие слухи, мол, у вестунов только мужчины могут приносить вести, потому что если их женщина приносит весть, она становится бесплодной. Потому как женская новость — это дитя и вся жизнь женщины — это сообщение этой новости миру, а если она разменивается на другие новости, то перестаёт быть женщиной. Но это были только сплетни, которые невозможно было проверить, да никому особо и не хотелось, просто все относились к вестунам, как к какой-то секте — загадочной, но безвредной. Хотят письма носить — пусть носят, а что и почему, это уж их дело. Тем более что существовали секты действительно странные и зловещие, по сравнению с которыми вестуны были тупыми простаками, непроходимыми тупицами, которые что-то там придумали и верят себе в тряпочку….

Нет, были, были в Королевстве секты, гораздо серьезнее вестунов и гораздо менее симпатичные…

Например, секта Печати Фареха. Это была одна из сотен сект, связанных с культом Фареха, однако, в отличие от канонизированного большинства, она не находилась при храмах в городах. Монастыри секты были надёжно спрятаны от любопытных глаз в девственных пущах, на крутых горных склонах, вдали от людских поселений. Строгих и мрачных монахов из этой секты можно было встретить на дорогах Королевства, идущими по одним им известным делам. Как правило, все контакты сектантов с людьми вне секты сводились к тому, что раз в полгода настоятель монастыря посылал на рынок в ближайший город несколько повозок, чтобы пополнить припасы. Появляясь в городе, монахи никогда не проповедовали. Никто и не знал, каким образом они пополняют свои ряды, хотя по этому поводу ходили самые мерзкие слухи. Их страшные лица были всегда невозмутимы, а их глухие голоса, казалось, исходили откуда-то из-под земли. Все члены секты были лишены век, оттого их лица всегда были пугающие, торговцы на рынке старались поскорее сбыть товар необычным покупателям, они и думать забывали о торге или о том, как бы обвесить или обсчитать. Впрочем, такие жуткие испытания выпадали на долю торговцев не так уж часто и с этим можно было смириться.

Название секты происходило от описанного когда-то ещё на первых страницах Книги Буде символа — Печати Фареха. Фарех, после сотворения мира, поставил на нём печать представляющую собой анаграмму двух имен бога, первое было имя внутреннее, то есть Фарех, это имя знал каждый элемент сотворённого им мира. И второе имя — имя внешнее, которое знали те, кто знал и другие сотворённые миры. Знавшие лишь внутреннее имя, были тем же самым, что трава или песок, они не жили, они существовали только во внутреннем мире, поэтому Замысел Фареха их не касался и они были обречены на бездушную рутину, восставая из праха и вновь в прах обращаясь. Сия скучная и досадная цикличность была чужда знавшим внешнее имя бога. Они были частью Замысла Фареха, они были надеждой и спасением мира…

Ссылки на старые книги из безвозвратно утерянной ко времени нашего повествования библиотеки столицы Одайи свидетельствуют, что каждый мог узнать внешнее имя бога, ведь оно начертано на самой жизни и самом мире, каждый, кто действительно хочет узнать полное имя бога, должен найти его сначала в мире вокруг. Каждый, кто хочет…. Так утверждали старые книги. Идею элитарности привнесла именно секта Печати Фареха. По преданию, основатель секты, некий скотник Азрахий, во сне был одарен Откровением — ему была показана Печать. Проснувшись, Азрахий долго протирал глаза, пока не понял, что увиденная во сне печать навсегда осталась выжженной на его сетчатке. И теперь, куда бы он ни смотрел, на всём он видел Печать Фареха. И теперь каждую секунду своей жизни он помнил о Замысле Фареха. Он почувствовал, что прозрел и познал божественную тайну, он стал видеть и слышать вещи, которые раньше не видел и не слышал. Сначала ему захотелось с кем-нибудь поделиться, но, подумав, Азрахий решил-таки, что нельзя так безответственно каждого встречного посвящать в тайну, которая была доверена ему свыше, поэтому он ушёл из родной деревни и зажил отшельником где-то во фразийских пещерах. Он ждал знака, который показал бы ему на человека, которому можно передать сокровенное знание. Таким знаком оказался огромный кожаный мешок золотых, а таким человеком — молодой и несказанно богатый король Элхэ, из правящей некогда югом Фразии династии Гостей. Юный король, пресыщенный богатством и славой путешествовал со своей свитой по стране в поисках духовного отдохновения, а, случайно наткнувшись на горном привале на Азрахия и поговорив с ним по душам, он стал первым спонсором секты и первым же человеком, на котором был испытан обряд инициации, нисколько впоследствии не изменившийся. Обряд этот придумал сам Азрахий, долгое время размышлявший, будучи озадаченный тем, как передать другому человеку то, что видят его глаза. Спустя год после встречи в горах, было построено первое здание монастыря, в этом здании Азрахий провёл свои первые обряды инициации.

Обряд инициации длился целых три года, что уже само по себе могло отпугнуть людей неуверенных и сомневающихся. Но не столько длительность инициации страшила потенциальных новобранцев, сколько сам обряд, который происходил примерно следующим образом: сначала молодой послушник подвергался несложной, но несколько болезненной операции, в результате которой его глаза навсегда лишались век. После этого несколько дней, а то и недель послушник проводил в подвалах монастыря, в абсолютной темноте, молясь и ожидая, пока не заживут глаза, эти ночи и дни он проводил в полном одиночестве, не принимая пищи, не слыша ни звука, кроме собственного дыхания и бурчания в животе. Такое времяпрепровождение, на фоне медитации и голодания, вскоре приводило послушника в особое состояние, называемое в книгах секты "поле девственницы" (в некоторых источниках также встречается термин "войти в поле девственности"). Тогда приходил настоятель, не зажигая свечи или факела, он на ощупь находил послушника и, накрепко завязав ему глаза плотной повязкой, выводил из подвала в особую башню (таких башен в здании монастыря было обычно с десяток и они были главной отличительной особенностью архитектуры секты Печати Фареха). Под крышей башни была веранда, а на ней находилось громоздкое сооружение, называемое монахами ложем света. Это была вращающаяся платформа, в центре которой был закреплён лежак. Платформа вращалась в две стороны, по обе эти стороны в стене башни были вырезаны узкие вертикальные пазы. Послушника помещали на лежаке и фиксировали тело ремнями, две дощечки — возле левого и правого уха фиксировали голову, а мягкий валик под подбородком гарантировал уже полную неподвижность. Затем на лицо его надевалась маска, где на уровне глаз был вырезан затейливый символ — одна из половин Печати Фареха. Была маска дневная, с внутренним именем бога, через неё послушник смотрел на свет солнца, а была маска ночная, с внешним именем, через неё послушник смотрел на свет луны. А настоятель следил за тем, чтобы вовремя сменять маски и поворачивать платформу с лежаком. Так проходило два года, за время которых свет, проходящий сквозь ажурные отверстия в масках, выжигал на сетчатке послушника Печать Фареха, с обоими именами бога — внутренним и внешним. Ещё год послушник учился ходить и говорить заново, он приходил в себя под надзором настоятеля, постоянно молясь и медитируя и к концу третьего года, он был уже полноправным членом секты. Он выходил из полей девственности навсегда и теперь на всём мире лежала в глазах его Печать Фареха, а он, лишённый невинности божественного артефакта, становился, якобы, соавтором мира — не интуитивным и слепым, как земляной червь, а сознательным и ответственным.

Кстати, в связи с сектой Печати Фареха, нам хотелось бы привести здесь один любопытный документ. Это письмо сестры брату, брату, который ушёл в монастырь секты, оставляя дом и семью. Письмо это, по-видимому, так и не достигло своего адресата, потому что было найдено среди останков разорённого каравана около четырёхсот лет назад, то есть более-менее тогда, когда секта ещё только родилась, возможно, что когда писалось это письмо, был жив ещё и сам Азрахий. Хранилось это письмо в библиотеке столицы Одайи, откуда впоследствии оригинал был вывезен неизвестным коллекционером за пределы страны и утерян, а около ста лет назад копия этого письма неведомо как оказалась между страниц книги, которую как-то весенним вечером читал, облокотившись о секретер, уставший от дневной работы в королевской библиотеке некий каллиграф, с которым нам ещё предстоит познакомиться. От него-то нам и известен текст этого письма:

Здравствуй, Лакхан, здравствуй, милый и единственный мой брат.

Вот уже седьмой год пошёл с тех пор, как ты покинул нас и ушёл за тем молчаливым лупоглазым монахом в тёмную безлунную ночь. Я помню, как все мы долго сидели в молчании, глядя в открытый дверной проем, ты же знаешь, я была совсем маленькая, я не понимала, что происходит, но взрослые молчали, и молчание это было тяжёлым и я знала по этому молчанию, что произошло что-то плохое.