Волки

* * *

— Ну и где этот хрен с горы ходит? — недовольным тоном поинтересовался худой легионер с вытянутым лицом, помешивая ложкой полбяную кашу в закопчёном котелке над огнём, — готово почти.

— За мясом пошёл, — ответил другой солдат, придирчиво разглядывавший застёжки доспеха.

— Это я знаю, — ответил худой, — чего он там застрял-то? Свиней что ли трахает? Их не трахать, а резать надо. Чего мы, опять пустое будем жрать?

— Сейчас, загежут тебе, ага. Я видел, там тгетьего тня всего четыге свиньи осталось, — прогундосил легионер со сломанным носом, — дачальство сожгёт, а тебе хег за щёку, как обычда.

— Хлебало завали, Носач! — возмутился худой.

Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Третий легионер, невысокий крепкий детина, отличавшийся большей небритостью в сравнении с остальными, не говоря ни слова отвесил затрещину обидчику худого. Несильно, больше для порядка. Гундосый Авл Назика вскинулся было, но здоровяк положил ему ладонь на плечо и молча погрозил пальцем.

— Ну и кому хер воткнули? — удовлетворённо поинтересовался худой и пригладил несколько длинных волосков, торчавших на подбородке.

Огрёбший затрещину, почесал затылок и пробурчал нечто невнятное.

К костру подсел ещё один легионер. На поясе его висела полотняная сумка, выдававшая в нём тессерария.

Тессерарий — младший офицер в римском легионе, помощник опциона, который в свою очередь был заместителем центуриона. Тессерарий отвечал за организацию караульной службы и передачу постам паролей в виде табличек-тессер.

— О! — оживился худой, — ну чё?

Новоприбывший развернул тряпицу.

— Сало.

— Опять? — скривился худой.

— Скажи спасибо, Гней, хоть это осталось. Всех свиней сожрали, но пекуарий говорит, что новые послезавтра будут.

— Тощие небось, — проворчал Балабол, — откармливать их ещё.

Тессерарий кинул мелко нарезанное сало в котёл.

— Э-э! Зачеб туда? — возмутился Назика.

— Не ссы, всем будет поровну, — пообещал худой Гней Прастина по прозвищу Балабол, размешивая кашу.

— Накладывай уже, — потребовал тессерарий.

— На, — Назика протянул худому пустую бронзовую миску-сковородку на длинной ручке.

Тот начал накладывать туда кашу.

— Ещё, — командовал тессерарий, — хорош, хватит.

Потом последовала очередь молчаливого здоровяка.

— А где моя? — спросил Балабол.

Он огляделся по сторонам, а потом пристально уставился на гундосого Авла, который уже собирался запустить ложку в кашу.

— Да вот же моя! А ну отдавай!

Назика удивлённо посмотрел на миску.

— Точно, смотги-ка. Ну извини, Гдей. На.

Он протянул худому миску, а сам поднялся, слазил в палатку и вернулся со своей.

— …А вечером, говорят, кровяную колбасу будут давать, — рассказывал тессерарий, — и вина больше обычного дадут. И даже, говорят, не мочу фракийскую, а чего получше.

Он посмотрел на здоровяка и добавил:

— Извини, Пор, я про мочу-то не в обиду. Оно, фракийское-то, всякое бывает.

Здоровяк Пор усмехнулся, но ничего не сказал. По его имени, «сын», в общем-то нельзя было определить, что он именно фракиец. Собственно, в крови его чего только не было намешано — мать иллирийка, отец наполовину фракиец, наполовину римлянин, но полноправный гражданин. Да и само имя, вернее прозвище, на латыни означало то же самое, что и на языке фракийцев. А ещё «мальчик». Прилипло оно к легионеру, когда он, шестнадцатилетним сопляком-сиротой, приписав себе лет, вступил под знамя Орла. А по имени Пора никто и не называл, разве что легионные крючкотворы, в списках которых он, конечно, не по прозвищу значился.

— С чего такая щедгость? — спросил Назика, вновь подсаживаясь к костру.

— В честь праздника, — ответил Гней.

— Ты про башку? — спросил тессерарий, — уже слышали?

— Да весь лагерь слышал, — ответил худой, — говорят, какие-то паннонцы отличились.

— Это верно, — подтвердил ещё один из легионеров контуберния, грек Корнелий Диоген, потомок одного из вольноотпущенников Суллы и тоже римский гражданин, причём уже в шестом поколении, — Децебала укоротили на голову. Всё, конец войне. Виктория благоволит Августу.

Контуберний — самая маленькая тактическая единица легиона, 8-10 солдат, деливших одну палатку, за что они назывались по отношению друг к другу контуберналами. Этим же словом назывались юноши из знатных семейств, проходившие военную службу при штабе полководца и исполнявшие функции адъютантов.

— Это так-то сегодняшний пароль, — вытаращился тессерарий.

— Да? — удивился Диоген, — я не знал.

— Хгеновая у вас выдубка да паголи, — захихикал Назика, — кто такой убдый пгидубал?

— Да иди ты…

— Не конец, — подал голос Пор.

Все вытаращились на него, как на диво дивное. Молчальник обычно рот раскрывал только для того, чтобы сунуть туда ложку.

— С чего бы это? — спросил Балабол.

Молчаливый Пор только плечами пожал и ничего не ответил.

Тессерарий Марк Леторий подозрительно покосился на него, облизнул ложку.

— Я тоже слышал, что это не конец, — неуверенно сказал Диоген.

— …И лучше держи язык за зубами, — прозвучал за их спинами властный голос, — пока его тебе в задницу не засунули.

Легионеры подскочили и вытянулись по струнке перед бородатым мужчиной лет тридцати, более похожим на какого-нибудь грека, чем на римлянина. То был Публий Элий Адриан, командир Первого легиона Минервы, к коему сей контуберний и относился.

— Ещё раз услышу подобные разговоры, кашу больше жрать не сможете, — заявил легат, — потому что будет не во что. На собственном примере узнаете, каково сейчас Децебалу, без башки-то.

Адриан посмотрел на Балабола и добавил:

— Прастина, если ты думаешь, что раз отличился в том деле, то уже Юпитера за бороду схватил, и тебе позволено направо и налево языком чесать, то очень ошибаешься.

Гней аж подскочил.

— Легат! То есть претор. То есть… Легат, да я вообще молчал!

— Вот и дальше помалкивай, — уже мягче ответил Адриан.

Сказав это, он ещё раз смерил суровым взглядом весь контуберний, повернулся и удалился.

— Чего это он тут пгохаживается? — пробормотал Назика.

— Уфф… — выдохнул Диоген, — я чуть не обосрался. Думал всё, кранты.

— Да не срись. Это для красного словца, — бодро сказал Гней, который сам-то успел вспотеть, и теперь переживал, как бы никто этого не заметил, — нету такого закона, чтобы голову снять.

— Голову нет, а шкуру со спины запросто.

— Шкура на спине — херня. Кашу-то и без неё будет, куда складывать.

— Что, жидко пронесло? — поинтересовался Леторий, — беги, стирайся, засранец.

— Марк, я сказал «чуть не обосрался», — оправдывался Диоген, — «чуть» ты понимаешь? Это значит «почти».

— Ещё не вечер. Он теперь стуканёт Хмурому. Вот тот нам даст просраться по-настоящему.

— Ничего даб Весёлый Гай де стелает, — неуверенно сказал Назика, — од же в Тгидадцатом.

— Не сделает? — повернулся к нему тессерарий, — а ты не слышал, как Хмурый взял за жопу Луция Рябого из шестой центурии за песенку про Августа и мальчиков?

— Так мы же де пго Августа? — попытался оправдаться Назика.

— Ну тогда тебе нечего бояться, — усмехнулся Леторий, — потом расскажешь нам, кто забавнее, Весёлый Гай или наш Балабол.

Худому Гнею шутить почему-то не захотелось. Они снова пригладил волоски на своём подбородке и задумчиво зачерпнул ложкой кашу.

Доедали в молчании. Вечно голодный Балабол по своему обыкновению ещё и вылизал миску. Раньше над этим все посмеивались, потом привыкли и давно не обращали внимания. Однако в этот раз Назика почему-то ухмыльнулся.

Балабол Прастина поймал его взгляд и посмотрел в миску. На её дне был нацарапан член с яйцами. Не очень ровно, но вполне узнаваемо.

Гней побагровел.

— Кто это сделал?

Все посмотрели на него с удивлением.

— Сделал что? — спросил Леторий.

— Кто. Это. Сделал, — сжав зубы, с расстановкой проговорил Гней, — сознавайтесь, суки!

Авл отвернулся, давясь от беззвучного смеха.

— Ты не Балабол теперь, а Гней Феллатор, — глубокомысленно изрёк Диоген и едва договорил, как кулак худого опрокинул его на землю.

— Ах ты, дрочила, гречишка!

— За что, сука?! Это не я накорябал!

— А ну прекратили! — крикнул тессерарий.

Его не послушали. Молчаливый Пор на сей раз не вмешивался.