Золото

10

Утром, лежа еще в постели, полный спутанных мыслей о вчерашнем, Мигалов жестко выразил их:

— И эти негодяи приехали опять хозяйничать! Будут черпать семнадцатифунтовыми черпаками своей драги наше золото, за которое убивали в двенадцатом, в семнадцатом, в восемнадцатом и так далее… Надо было действительно остаться на прииске, не убегать, а смотреть за ними, следить за каждым их шагом.

Лидия озабоченно одевалась и торопила:

— Вставай. Пойдем чего-нибудь купим для новоселья к завтраку. Говорят, в магазинах Лена-Голдфилдс есть все, что угодно. Вставай. Одиннадцать часов. И знаешь, брось, пожалуйста, привычку с утра и до ночи рассуждать. Надоедает, знаешь. Так можно испортить себе и другому настроение, а, в конце концов, неизвестно для чего. Об этом уже говорили, говорили и устали говорить.

Николай удивленно рассматривал Лидию, которая причесывала волосы перед большим хозяйским трюмо. Ее фигура четко лепилась на фоне темного зеркала, обнаженные руки, тонкие и в то же время округлые, поблескивали гладкой кожей. Она видела его лицо, отраженное стеклом.

— Ты бы посмотрел, какая мама была красавица. Спроси у любого старого служащего с приисков. А папаша искал новых. Удивительный вы все-таки народ, мужчины. Чем вас взять, не придумаешь. Ты вот уже перестал увлекаться мной, а как будто я нисколько не переменилась. Тебе же скучно со мной. Тебе надо такую жену, с которой можно бы целый день говорить о политике…

На улицах городка уже замерзали лужи, и земля стучала под ногами, как асфальт. Городок казался чистеньким, деревянные темные дома, в сравнении с приисковыми, — нарядными, праздничными. Шли под руку, в шаг. Лидия словно плыла на коньках, Мигалов едва поспевал.

— Ну, идем скорее, есть захотелось.

В самом деле, у Лена-Голдфилдс выбор оказался очень большим: и маринованная рыба, и всевозможная икра, и копчушки, и грибки, и соленья, не говоря о кондитерских изделиях, буквально засыпанных в витрины, как в закрома. Вина стояли сплошной стеной на выставке за стеклом; трудно разобраться в обилии наклеек: золотых, серебряных, белых, красных, зеленых, с печатями, в плетенках. Отправили часть покупок с приказчиком домой, а сами зашли в кафе, позавтракали.

Вернулись поздно. В тайге стояли самые короткие дни, не успеешь ничего сделать. Ради новоселья зажгли две лампы. Лидия охотно чокалась с Мигаловым, подливала в рюмки, глаза ее блестели. Вспоминала Жоржа.

— Он непременно уйдет на Алдан, — говорила она, — там можно заработать. Золото никто не принимает, его выносят из тайги. Ты что на это скажешь! Поедем, пока у меня немножко есть деньжонок, а то проживем и сядем на мели. Ты, например, чем думаешь заняться?

— Чем-нибудь займусь, видно будет.

Мигалов не хотел думать о будущем, не хотелось портить вечер.

— С новосельем, Лида, — поднял он бокал с желтым вином. — Все-таки мы в Бодайбо, наконец!

Оба захмелели и болтали о чем придется. Ярко освещенные лампами руки встречались на столе. Лидия подсела к Николаю поближе, угощала конфетами. Вдруг она запустила руку в боковой карман пиджака и выхватила записную книжку в клеенчатом переплете. Красный до того, что исчезли конопинки с лица, он вскочил. Хотел вырвать книжку, но Лидия увернулась и, встав в угол лицом, уже читала его очерк. Да, он писал очерк, а вовсе не проверял свои расчеты с Жоржем.

— Слышишь, Лидка, не смей читать. Не имеешь права!

Но она продолжала перелистывать странички.

— Не подходи близко, могу ударить.

— Лида, ну, я прошу — не читай.

И вдруг сообразил, как защитить себя. Сильным дуновением потушил одну лампу, бросился к другой. Но Лидия уже стояла к нему лицом с книжкой в руках, и он застыл на месте: сейчас будет зачитан приговор неумолимого судьи.

— Знаешь, Коля, — начала она, и по интонации ее голоса он уже знал свою судьбу. — У тебя тут вот неправильно. Ошибки в каждой строке.

Он ощутил боль в ногах, словно по ним ударили палкой.

— Но знаешь, — продолжала совсем другим тоном Лидия, — вот это место мне нравится. По-моему — яркая картина. «Сопки покрыла черная ночь. Шахтеры на поляне возле моста как будто очнулись. В тишине трескался тонкий лед, слышались шаги. Оказывается, стражники и солдаты таскали убитых шахтеров к яме, к братской могиле. А солнце взошло веселое и теплое, как вчера…» Здесь яркостью солнца ты оттенил то, что происходило ночью. Замечательное место. Мне представляется — ночь темная… Они таскали убитых, торопились, пачкались кровью.

Мигалов не мог выговорить слова от волнения.

Они сидели долго и не могли наговориться. Лампы горели красными воспаленными языками, — не хотелось подливать керосин, — в комнате пахло гарью. Лидия, утомленная и от этого немного грустная, складывала затейливыми изломами серебряную шоколадную бумагу, вновь разглаживала ее и, не мигая, смотрела на него влюбленными глазами.