Любовница. Леди и дезертир

Глава 2

Канны, залив Ангелов, 1 марта

Песчаные дюны заглушают звуки. Вы бы никогда не догадались, что там находится тысяча человек, если бы не прошагали их подобно тому, как это сделал Бонапарт час назад в сумерках, мимо бивачных костров. Когда он проходил, голоса затихали, как волны во время отлива.

Меня зовут Бертран. Я принес клятву и теперь должен сдержать свое слово, так как Бонапарт сбежал с Эльбы. Теперь он не орел, скорее, петушок. Маленький император освободил себя из своего птичьего двора. Пробуя свои крошечные крылышки…

У него нет ни кавалерии, ни артиллерии. А с лошадьми, которые у нас есть…

Хотя, если дать ему все это, мы смогли бы увидеть разницу. До тех пор пока он не будет снова действительно на подъеме, должен ли я что-либо делать?

Даже в той битве много лет назад, когда мы все поклялись убить его, я не мог в действительности поверить, что эта возможность когда-нибудь выпадет мне. Я помню ту темную мансарду в Париже и десятерых собравшихся там человек. Среди них я не знал ни единой души, кроме Менина, моего лучшего друга, который привел меня туда.

Но никто из нас не сомневался в справедливости задуманного. Французы, англичане, пруссаки — мы были объединены ненавистью, от которой исходил прямо-таки дым. Мы решили сделать это в одиночку, по очереди, и, чтобы установить очередность, мы тянули соломинки. Крупный мужчина рядом со мной выругался и стукнул кулаком по столу, когда вытянул самую длинную соломинку — это означало, что он будет последним в очереди.

Джентльмен напротив него бросил на него спокойный взгляд и произнес:

— Ты действительно так сильно хочешь оказаться убийцей? Бонапарт все-таки человеческое существо.

Мужчина ничего не ответил, но Менин рядом со мной взорвался:

— Он не человек. Вспомните меня, когда пуля войдет в него, он упадет, как статуя без единой капли крови.

Семеро из тех заговорщиков уже погибли, проглоченные тенями, как будто их никогда не было. И я даже не знал их имен. За исключением Менина, который стал седьмым. Наш план был прост: каждый человек, когда наступал его черед, должен был установить день убийства. Он посылал записку, в которой не было ничего, кроме даты и подписи, следующему человеку. Таким образом, следующий знал, что если дата миновала, а Бонапарт был еще жив, значит того, предыдущего, поймали в момент покушения и убили. Я получил записку от Менина. Я был тогда в Австрии, а он во Франции. Когда дата прошла, и тиран все еще жил, я уже знал, что должен был делать. Я поехал в Париж, чтобы ухаживать за лошадьми Бонапарта, — с прекраснейшими рекомендациями, которые только могут быть у конюха, хотя и выдумал их сам, — но тут императору пришлось отречься от престола, и я оказался на корабле, ведущим Наполеона на остров Эльбу.

Мы планировали совершить убийство Бонапарта, но это было неосуществимо, пока он находился в ссылке. Поэтому я служил ему в течение десяти месяцев с ненавистью в душе. Но теперь он снова во Франции, и время пришло.

Все, что я знал, это имя и адрес девятого человека. Все, что мне нужно было делать, это решить, когда действовать, и послать записку. Господи, помоги мне, я не могу принять решение. Существует ли подходящее время для того, чтобы свернуть шею маленькому петушку? Откуда ты можешь знать, может, он собирается совершить еще одно чудо и превратиться в ястреба?

На следующее утро София вместе с сыном Гарри была в конюшнях в Гринвиче, чтобы посмотреть, как себя чувствует Шехерезада. Кобыла приняла их с высокомерным видом, ей не нравилось, что ее привели в чужое странное место. Гарри же, напротив, пребывал в отличном расположении духа. Он был рад, что его любимица была здесь с ними.

Конюх, которому поручили присматривать за кобылой, влюбился в нее с первого взгляда и полностью разделял восхищение Гарри. Пока он и четырехлетний мальчик обменивались мнениями по поводу достоинств Шехерезады, София стояла перед лошадью, обхватив ее морду ладонями, и наблюдала, как теплеют ее умные карие глаза. Ее привезли из самого Нового Южного Уэльса — леди Гамильтон не захотела оставить лошадь там, несмотря на долгую дорогу домой.

— Мама, у Шехерезады такие мягкие копыта, — удивился мальчуган.

— Это нормально, дорогой. Ей ведь еще не приходилось преодолевать длинные расстояния.

Гарри подошел к матери и встал рядом с ней, его волосы соломенного цвета блестели на солнце.

— Я могу отправиться вместе с ней?

— Нет. Мы прибудем раньше. А она будет ждать, пока Митчелл не приедет за ней из Клифтона.

Гарри поднял голову вверх, Шехерезада же, наоборот, высвободив свою голову из рук Софии, опустила ее вниз, и две пары карих глаз оказались на одном уровне.

— Она не знает Митчелла. И я не знаю Митчелла.

Она услышала позади них голос конюха.

— Я позабочусь о том, чтобы они познакомились, молодой человек.

София была признательна ему, зная, что это заверение предназначалось также и для нее. Конюх казался добрым человеком и умел ладить с лошадьми. Это напомнило ей о другом человеке. Его власть над лошадьми и тайная власть над ней жили в ее памяти так ярко, что она испытала чувство смущения за ту дрожь, которую воспоминание вызвало у нее.

Гарри потянулся и легонько погладил белую звездочку на лбу кобылы. Шехерезада подмигнула ему, затем слегка толкнула его мордой в грудь, отчего мальчик упал на солому позади нее. София вскрикнула, когда он с глухим звуком приземлился на мягкое место. Но через секунду, увидев, что Гарри засмеялся, успокоилась.

— Шехерезада толкнула меня! — Мальчик поднялся на ноги. — Эй ты, маленькая озорная лошадка!

Он подошел к ней снова и встал на то же самое место, где стоял до этого, расставив ноги в стороны и выпятив грудь, глаза его сияли от восторга.

Кобыла игриво качнула головой в сторону, а затем снова выпрямилась. София собиралась что-то сказать, но услышала шаги и пошла к открытому дверному проему.

Когда появился ее отец, Гарри сразу же оставил игру и подбежал к нему, обнимая руками его колени.

— Дедушка, Шехерезада толкнула меня!

— Правда? Ты серьезно? — Отец погладил Гарри по голове, но его взгляд был устремлен на Софию. В нем было беспокойство, светло-голубые глаза потемнели.

— Что? Что они сказали?

Он протянул руку и положил теплую ладонь ей на плечо.

— Не беспокойся, ты же говоришь теперь с контр-адмиралом!

— О, папа. — Она обняла его так, чтобы Гарри мог свободно увильнуть. Мальчик посмотрел на них и побежал обратно, чтобы продолжить игру с Шехерезадой.

София сказала:

— Я знала это. Это замечательно. И что? Они разместят тебя рядом с домом?

— Смотрите! — закричал Гарри.

Отец покачал головой, краем глаза наблюдая за Гарри.

— Давай поговорим с тобой на улице.

Он обратился к груму:

— Будь так любезен, присмотри за мальчонкой минуту или две.

— С удовольствием, командор.

— Дедушка, — громко сказал Гарри, — Шехерезада опять собирается толкнуть меня. Вот так.

Он упал на спину, приземлившись на стог сена, который грум предусмотрительно принес к тому месту после первого эпизода. Гарри не смеялся до тех пор, пока не увидел, что дедушка улыбается. Затем он поднялся, розовощекий, весь усыпанный соломинками.

— Останься и присмотри за Шехерезадой, дорогой. Мы вернемся через минуту, — твердо сказала София, отворачиваясь.

Во дворе была деревянная скамейка, которую отец очистил перчаткой, прежде чем София села на нее. Затем он сам сел рядом с ней, вытянув одну руку вдоль спинки. Суровое выражение его лица означало, что София должна мужественно принять то, что он сейчас ей скажет. Конечно же, это тотчас заставило ее разволноваться. Она так хотела вернуться в Клифтон, к своей прежней спокойной жизни, но ей нужно было, чтобы и ее отец тоже был там, иначе то, что случилось в Сиднее, будет продолжать терзать ее.

— Куда тебя собираются отправить? Куда-нибудь за много миль отсюда, так что мы редко будем видеть тебя?

— Моя дорогая, мне дали последнее военное задание.

Прежде чем она смогла возразить, он сказал:

— Я руковожу конвоем, который направляется в Лиссабон. Мне поручено сопровождать члена португальской королевской семьи.

— Лиссабон! Разве ты не мог отказаться?

— Я протестовал так сильно, насколько полагал уместным. Мне не приличествует отслужить сорок лет, а потом отказаться от выполнения своих обязанностей в тот момент, когда я получил чин контр-адмирала.

— Это им не приличествует… — начала София, но тут же резко прервала себя. Она знала, как далеко могли зайти его аргументы, так же как и то, что ее отец был тверд во всем, кроме своей собственной защиты. Всю жизнь ее мать могла противостоять этому рассудительным ворчанием. Но София так и не научилась ворчать на него, они были слишком близки.

— Это несправедливо.

— Не совсем. — Его взгляд снова стал неуверенным. — Конечно, если у тебя есть серьезные причины, я настою на том, чтобы остаться.

Но София не хотела, чтобы ее отец поступался принципами из-за нее.

— Не беспокойся о нас. С нами все будет в порядке… раз я буду в Клифтоне.

— Должен признать, сначала меня удивило твое решение вернуться домой. Я был вполне счастлив тем, что моя дочь и внук дома, в течение тех полутора лет, когда находился на пути на другую сторону света и обратно. Не многие морские командиры могут похвастаться этим. Но предстоящая мне миссия займет лишь часть того времени, ты едва заметишь, что я уехал. А затем я вернусь в лоно своей семьи навсегда. Мне дали слово.

Когда его голос повеселел, София отвела взгляд и посмотрела на свои руки, зажатые между колен. В течение почти двух лет отец поддерживал ее, утешая в горе, однако теперь ее беспокоило сомнение в себе, в своих собственных чувствах. Нечто, случившееся с ней в Новом Южном Уэльсе, заставило ее страстно желать оказаться дома, словно только семья могла защитить ее от испытанных переживаний. Но если бы она сейчас показала свое смятение, это заставило бы отца беспокоиться. Гнев был безопаснее.

— Они не имеют права! Они точно так же обещали отправить тебя в отставку и раньше, а вместо этого отправили тебя в Новый Южный Уэльс. И теперь, когда прошло только четыре дня, как ты вернулся в страну… Они, должно быть, ломают себе головы, чем бы только заняться сейчас, когда война закончилась.

— Возможно, поэтому они выбрали меня, — сухо сказал контр-адмирал. — Мои амбиции более чем удовлетворены — я не собираюсь устраивать стычку где-нибудь для того, чтобы привлечь к себе внимание.

— Сколько времени осталось до твоего отъезда?

— Десять дней.

Она нежно улыбнулась ему.

— Чем раньше ты уедешь, тем скорее приедешь домой.

Принц-регент не случайно решил в тот вечер одеться в алое; другие детали его жизни могли подчас быть принесены в жертву риску, но его одежда — никогда. За выбором его любимого наряда скрывалось два мотива, каждый из которых был связан именно с цветом.

Трапеза должна была проходить в готической столовой, где темные панели будут оттенять его золотые эполеты и галун и в то же время прекрасно дополнять ярко-алый цвет его мундира. Он сразу же выделится среди всего окружения — никому не удастся не заметить его широкие плечи — и будет выгодно олицетворять современный образец воинской традиции, уходящей корнями в глубь истории. К гигантам, которые разграбили Рим, к одетым в железные доспехи наездникам, которые снесли ворота Иерусалима, генералам и государственным деятелям, которые сокрушили Бонапарта и теперь вершат судьбу Европы в Вене. Нацепить шпагу будет вполне естественно.