Таинственный возлюбленный

* * *

Клаудиа прожила в Аламеде около месяца, не переставая удивляться не столь богатству, сколь противоречиям хозяйки. Герцогиня вставала порой до восхода, ездила без свиты, целыми днями лазала по скалам и ночевала под деревом или на крестьянском сеновале. В то же время она успевала много читать, открыто осуждала непомерное богатство Церкви, и возглавляла Собрание дам в Обществе друзей страны. Но самое удивительное для Клаудии заключалось в том, что при всем своем блестящем уме и независимости суждений сорокавосьмилетняя Осуна одевалась в те же псевдонародные костюмы, вызывающе раскрашивала лицо и проводила ночи то в тавернах столицы, то в стойлах тореадорских лошадей. Она завалила Клаудию книгами, о которых девушка не имела даже понятия, — запрещенными изданиями Уильямса и Руссо, прекрасными томами испанских и древнегреческих классиков.

— Наварра просил меня сделать из скромной француженки светскую львицу, — смеялась Осуна, — но я поступлю лучше: я сделаю из тебя настоящую испанскую женщину!

Она проводила с Клаудией немало времени, занимаясь испанским, в котором ее ученица делала блестящие успехи, и часто, глядя на девушку, признавалась:

— Мои дочери уже взрослые, а вы возвращаете мне молодость, Женевьева. По правде говоря, мне жаль представлять вас ко двору: под яркими дворцовыми канделябрами и улыбками придворных вы немедленно потеряете больше половины своей прелести. Сидите лучше в моей библиотеке на Леганитос и наслаждайтесь дарами духа. В противном случае, я предупреждаю вас откровенно: мне придется козырять вами как удачной картой. Ничего не поделаешь: двор есть игра.

Клаудиа днями просиживала над книгами, стараясь не видеть и не помнить взглядов, которые на нее откровенно бросали многочисленные мужчины из гостей герцогини. Однако, в конце концов, однажды ей пришла в голову мысль, что ее жизнь в Аламеде в общем-то не очень отличается от жизни в монастыре. Те же книги, то же молчание, только вместо служб и колокольного звона прогулки и домашние концерты. Снова она лишь игрушка чьей-то воли, пусть доброй, но чужой. И в день своего шестнадцатилетия Клаудиа проснулась, уже зная, что отныне она хочет сама распоряжаться собой. Для этого она достаточно узнала и достаточно выстрадала. И словно почувствовав ее настроение, Осуна зашла к ней раньше обычного, подарила только что присланный из Парижа новый роман «Опасные связи» Шодерло де Лакло и золотой браслет, на эмали которого был изображен портрет самой герцогини.

— Думаю, когда-нибудь он сослужит тебе лучшую службу, чем портрет какого-нибудь чичо, которого, как я понимаю, у тебя пока еще нет, — улыбнулась она и уже серьезно закончила: — Прогулка отменяется — сегодня самое время представить тебя королеве.